асмешливо сказал Лео. Кловис полуобернулся к нему.
   - Лео. Это очень смешно, но будет лучше, если ты соберешь свой чемодан  и
исчезнешь.
   - Ты чего? - спросил удивленный Лео.
   - Уходи, - сказал Кловис. - Ты мне надоел.
   - Очаровательно, - произнес Лео. - Решил идти напрямик?
   - Прямиком в ванную, - ответствовал Кловис с предельной элегантностью,  -
меня тошнит. Если только ты не собираешься держать мне голову,  я  предлагаю
тебе поискать выход.
   Кловис вышел из комнаты, тут хлопнула дверь  ванной  красного  дерева,  и
оттуда донесся слабый плеск воды - эстетическая маскировка.
   Мы с Лео переглянулись.
   - Он это серьезно? - спросил Лео. И поспешно добавил:
   - Насчет того, чтобы уйти? - Он очень привязался к Кловису.
   - Да, - сказала я. - Извини.
   Лео дико выругался,  проглотил  остатки  своей  выпивки  и  направился  в
спальню за вещами.
   - Джейн, - спросил он, бросая в сумку рубашки, - это был  призрак  твоего
любовника?
   - Да, Лео.
   - Тысяча чертей, - проворчал он.
   Во мне словно что-то растворилось. Я  едва  смогла  дождаться,  когда  он
уйдет, и начала очень тихо хихикать.
   Живи всю жизнь за меня, сказал мой любовник. Это непросто. Да, это  будет
не просто. Я едва сохраняла самообладание, когда он, казалось, был  здесь  и
говорил со мной. Дух. Как может быть у робота душа? Я его никогда об этом не
спрашивала, вернее, он никогда  не  отвечал.  Или  отвечал?  Мы  встречались
раньше, мы встретимся снова. Если душа вообще существует, почему  бы  ей  не
развиться в металлическом теле? Точно так же, как в теле из  плоти.  А  если
души возвращаются снова и снова, то, наверное, настанет день,  когда  у  нас
будет полно запасных частей, и омоложение,  какое  бы  оно  там  ни  было  -
металлическое, химическое, - сделает нас всех родственниками роботов, и душа
сможет поселиться в теле металла.
   Неудивительно, что он не прошел контрольную проверку Э.М.
   О, любовь моя, мой любимый с душой, которая жива, и там, где-то  там,  он
не умер и никогда не умрет.
   Для меня умереть - все равно что поймать  флаер.  Я  улечу,  доберусь  до
платформы, а он... будет там? Но если так, какой же адский  труд  -  прожить
всю эту глупую жизнь. И все же я должна, ведь его жизнь - в моей.
   Я вернулась обратно в трущобы. Я проходила по тем местам, где мы  бывали,
и люди спрашивали меня о нем, а я не знала, что им сказать, но по моему лицу
многие догадывались. И сжимали мою руку, или глаза их наполнялись слезами. В
конце концов, для них он был не робот, поэтому я не должна была им  об  этом
говорить. Пусть скорбят о нем пристойно. Пока  не  выйдет  книга  и  они  не
узнают правду, подобную вспышке бумажной молнии. Тогда  они  будут  смеяться
надо мной, или ненавидеть меня, или что-нибудь еще.  На  улицах  могут  быть
беспорядки. Меня может убить какой-нибудь террорист. Но я делаю это вовсе не
для того, чтобы приблизить смерть.
   Я встретила одного из уличных музыкантов, с которым Сильвер как-то  играл
у него на чердаке - на гитаре и фортепьяно. Услышав мою версию событий - а я
говорю всем, что его убили - молодой человек взял меня  за  руку  и  сказал:
"Тебе нужны деньги?" А я ответила, что лучше их заработаю, чем возьму просто
так. И он взял меня с собой, к своим друзьям, и я пела вместе с ними  на  их
излюбленных местах, и если мы что-то получали, то они делились со мной.
   Странно петь с другими, а не с ним. Странно приходить домой в  эти  серые
комнаты на Пайне и лежать одной без сна. Эй, серые комнаты,  быть  может,  в
один прекрасный день я разрисую ваши потолки голубым  и  малиновым,  а  полы
покрою радужными коврами. Можно купить кошку и приучить ее гулять  со  мной,
чтобы она бежала впереди, как маленькая  пушистая  собачка.  Но  не  сейчас.
Только тогда, когда мое сердце привыкнет к новому положению,  как  сломанные
балки и выбитые толчком кирпичи.
   Кловис говорил со мной целую ночь, пытаясь удержать от  всего  этого.  Мы
изрезали друг друга на кусочки своими языками, наши  глаза  стали  красными,
лица - белыми, и мы натужно  смеялись.  Но  мы  ни  разу  не  упомянули  имя
Сильвера или наше отношение к нему. Полагаю, мы все  еще  друзья.  Несколько
дней назад мне доставили сто розовато-лиловых роз с запиской: "Я  знаю,  что
ты примешь только абсолютно бесполезную вещь. Кловис."
   Я все еще не могу понять, как он относится к Сильверу. Сильвер. Я  теперь
удивляюсь, зачем хотела тогда поменять это имя.
   О, мой любимый.
   Когда я, наконец, позвонила матери, она  отозвалась  на  мой  голос,  как
благосклонная королева, и пригласила меня пообедать с ней в Чез-Стратосе,  в
облаках. Она считает, что я хочу ее  как-то  использовать.  Попытавшись  это
сделать, я вызвала бы у нее интерес. Она могла бы даже согласиться.  Она  не
питает никакого уважения ни  к  закону,  ни  к  бедноте,  находясь  во  всех
отношениях значительно выше и того, и другой.
   Мне любопытно будет увидеть дом  снова.  Я  очень  нервничаю.  Интересно,
скажет ли мне лифт: "Привет, Джейн".
   Интересно, обнимет ли меня мать или останется холодной,  поможет  ли  мне
или откажется? Может быть, я узнаю, наконец, ее истинные чувства ко мне.
   Это, скорее, просто упражнение, не более того. Теоретически мой жизненный
путь ясен. Возможно, мне  придется  идти  по  нему  все  сто  тридцать  лет.
Учиться, приобретать опыт, взгляды, убеждения, друзей - и все это я возьму с
собой в качестве багажа на флаер, когда придет пора увидеть его снова.
   Я все  же  верю  в  то,  что  случилось.  Потерять  его  совсем  было  бы
невозможно, невероятно. Ведь гораздо проще сказать в серое  гудение  ночного
города: "Любимый мой, любимый мой. Я увижу тебя снова."