же не знает, что на такое способен только человек или что он  поступает
именно так. Значит, он не умеет пользоваться этим приемом.
   Я была удивлена и опьянена своим открытием.  У  меня  немного  повысилась
температура, но я этого почти не чувствовала, хотя, несомненно,  именно  жар
сделал  меня  такой  окрыленной,  уверенной   и   спокойной   перед   лицом,
неизвестности.
   Я  надела  ботинки,  малиновую  куртку  и  сверху  еще  меховую   куртку.
Посмотрела на себя в зеркало.
   - Куда ты идешь, Джейн?
   - За Сильвером.
   - Ты же не знаешь, где он.
   - Знаю. Он поет на базарчике под светильниками на рыбьем жире.
   - О, Джейн. Это замечательно. Базар работает всю ночь.
   - Это первый.
   - Возможно.
   - Пока не ушла, Джейн.
   - Что, Джейн?
   - Накрась меня.
   И я стояла перед зеркалом, а она меня накрашивала. Она была бледная,  как
снег, с нездоровым румянцем на щеках. Она наложила на веки серебряные  тени,
накрасила тушью ресницы, и они стали густыми и черными, как полночные кусты,
а рот благодаря помаде - засветился ярким янтарным пятном.
   Я выбежала на улицу, помчалась по улице Терпимости. На  углу  бульвара  я
увидела Астероид и рассмеялась. А потом вдруг начала петь и впервые услышала
свой голос - он казался исходящим откуда-то извне. Он звенел, как колокол, в
морозном воздухе. Он был тонкий и чистый. Он был...
   - Как она счастлива, - сказал кто-то, проходя мимо.
   - У нее приятный голос, хоть она и надралась в стельку.
   Спасибо тебе, неизвестный доброжелательный критик.
   Передо мной возник базар, залитый ярко-золотым светом.
   Сильвер в золотом сиянии. Люцифер. Я буду тебя так звать.  Ангел.  Падший
ангел. Тот, что принес огонь. Но теперь уже слишком  поздно.  Я  никогда  не
буду звать тебя иначе, чем... Сильвер.
   Он пел, и я его услышала, и я его нашла. Толпа возле него  была  плотная,
но я все же, наконец, увидела его лицо над чьими-то спинами. Оно было таким,
каким я увидела его в  Садах  Вавилона.  О  любовь  моя,  любовь  моя.  Лицо
склонилось над гитарой, как будто он занимался с ней любовью.  Казалось,  он
посылает пучок лучей. Он вытягивает из толпы всю энергию, концентрирует ее в
себе, а потом отправляет ее обратно сияющим лучом. Он  -  не  человек  и  не
машина. Он был подобен Богу. Как смела я, пытаться изменить его? Теперь  это
ничего не значит. Надо быть с ним, любить его.
   Песня кончилась. Толпа взревела. Он поднял голову и  увидел  меня  сквозь
толпу, так же как увидел тогда в Садах, спел "Гринсливз".  Теперь  его  лицо
оставалось неподвижным, как будто он чего-то ждал от меня.  Что  мне  делать
сейчас? Я знала. Я двинулась  сквозь  толпу.  Подошла  к  нему  и  осторожно
пригладила ему волосы.
   - Привет, - сказала я, встав рядом с ним и повернувшись лицом к толпе.
   На земле лежала куча монет и банкнот. Кто-то  выкрикнул  название  песни.
Сильвер посмотрел на меня и заколебался.
   - Ты мне говорил, что я могу петь, - сказала я. - Я тебе доверяю.
   Он взял аккорд и начал петь. Я вступила с третьего слова и сразу попала в
тональность. Вскоре послышался легкий одобрительный гул толпы.  Понравилось.
Сильвер не остановился и даже не взглянул  на  меня.  Толпа  начала  в  такт
прихлопывать нам.
   Я слышала, как сливаются наши голоса. Они были окрашены, как наши волосы.
У него огненный, каштановый, более темный, более густой. Мой - прозрачный  и
бледный, белая цепочка нот. Голос Джайн. Прекрасный голос.
   Когда песня кончилась, толпа затопала и завопила от восторга. И я  знала,
что и в мой адрес - тоже. Полетели монеты. Но эти звуки были где-то  далеко.
Мне хотелось продолжать, петь еще. Но Сильвер покачал головой. Толпа  начала
таять. А мне хотелось, чтобы он созвал их обратно.
   Вперед пробилась женщина. Она сунула Сильверу в руку кружку,  там  что-то
дымилось и пахло спиртным.
   - Выпей, согреешься, - сказала она и посмотрела  на  меня.  -  Никак,  та
самая Блондинка. Надела свою куртку. - Мое верхнее пальто было распахнуто, а
женщина была из магазина одежды. - Я и не знала,  что  ты  здесь,  а  то  бы
принесла и тебе выпить.
   - Мы поделимся, - сказал Сильвер, передавая мне кружку.
   Я выпила. Это был кофин, разбавленный коньяком.
   - Прекрасная куртка, - сказала женщина, давая понять присутствующим,  где
она куплена. Исполненная благодарности, я развела меховые  полы  в  стороны,
чтобы павлины засияли на весь рынок.
   - Очень хорошая, - проговорила я громко и отчетливо. - И такая теплая...
   - Даже чересчур теплая, - сказала женщина и потрогала  мой  лоб.  -  Тебе
лучше пойти домой.
   - Так всегда делала моя мать, - сказала я.
   - Ее нужно уложить в постель, - сказала  женщина  Сильверу  и  подмигнула
ему.
   Сильвер запахнул мою меховую куртку.
   - Я сегодня больше не работаю, - объявил он.
   - Правильно, - согласилась она, - ты  достаточно  потрудился.  Мне  очень
понравилась та песня. Песня про розу. Как там?..
   Засунув деньги в толстую матерчатую сумку, он спел для нее эту песню.
   - Дай розе ты любое имя, но свойствами своими она останется все та же - и
поцелуя цвет и даже тень пламени.
   Это была импровизация. Я была по-прежнему  погружена  в  золотую  ночь  и
стала подпевать своим странным новым голосом:
   - Другое имя нужно дать ей, "любовь" ее зовите, братья, ее  любовью  буду
звать я. Любовь же - море, что всечасно преображается напрасно - всегда  оно
одно.
   Женщина посмотрела на меня.
   Сильвер сказал:
   - Это стихи Джейн.
   - Любовь - как море. Я люблю его, - сказала я женщине. Коньяк ударил  мне
в голову, а жар - в кровь.
   - Что ж, идите домой и любите друг друга, - улыбнулась она.
   Мы вышли с базарчика, и он закутал меня в фалду своего плаща, будто  взял
под свое крыло.
   - С тобой все в порядке? - спросил он.
   - Пустяковая человеческая болезнь, - сказала я. - Так, ничего особенного.
   - Зачем ты сюда пришла?
   - Я хотела быть с тобой.
   - Почему ты запела?
   - Разве я пела? Он сжал мою руку.
   - Ты преодолела какой-то барьер в себе.
   - Я знаю. Ну не смешно ли?
   До дома мы дошли в один миг. Так мне показалось. Поднимаясь по  цементным
ступеням, Сильвер сказал:
   - Половина квартплаты у нас уже есть.  По-моему,  можно  рискнуть  купить
пончиков на завтрак.
   Мы вошли в квартиру. Уходя,  я  оставила  включенным  радиатор  и  десять
свечей, которые напрасно горели, да и пожар мог случиться. Впрочем, это  все
ерунда.
   - Я хочу купить серебряный грим, - сказала я. - Чтобы кожа  была,  как  у
тебя. Это будет тебе неприятно?
   - Нет.
   Я прилегла на тахту.  Странно,  но  я  чувствовала,  что  у  меня  падает
температура. Я выравнивалась, как флаер, когда он подходит  к  платформе.  Я
знала, что болезнь отступит и все будет хорошо.
   Плащ и гитара  Сильвера  были  небрежно  брошены  у  стены,  там  плясали
отблески свечей.  Небрежная  живописность.  Сильвер  сидел  рядом  со  мной,
пристально глядел на меня.
   - Со мной все хорошо, - сказала я. - Но приятно, что тебя  беспокоит  мое
здоровье.
   - Не забывай, что только благодаря  тебе  я  не  заперт  в  кладовке  для
роботов у Египтии.
   - Прости меня, - сказала я. - Я вольно и невольно стремилась вовлечь тебя
в человеческие переживания.
   Я думала, он засмеется. Он не засмеялся. Он держал мою руку и смотрел  на
нее. В комнате стало темнее, видимо, прогорела одна из свечей,
   - У меня и так человеческие переживания, - сказал он наконец. -  Иначе  я
не смог бы вести себя подобно человеку. Но тут дело в степени. Я знаю, что я
машина. Машина, которая ведет себя, как  человек  и  отчасти  чувствую,  как
человек, только проявляет свои чувства не совсем так. Кроме того,  возможно,
к большому несчастью, я приобрел эмоциональные рефлексы, связанные с тобой.
   - Правда? - сказала я мягко. Я поверила ему. Никаких сомнений во  мне  не
было. Я чувствовала в себе удивительную кротость.
   - Если подойти логически, - сказал он, - то я отвечаю на свой собственный
ответ. Ты особенным эмоциональным образом реагируешь на меня. А  я  реагирую
на твою реакцию. Если хочешь, я просто заполняю твою потребность.
   - Нет, этого я  не  хочу.  Я  устала  от  того,  что  ты  заполняешь  мои
потребности. Я хочу заполнять твои. В чем они, Сильвер?
   Он поднял на меня глаза.  Казалось,  они  проделали  долгий  путь,  через
огромные пространства и глубины...
   - Понимаешь, - сказал он, - никто, черт побери, не  спрашивает  паршивого
робота о его потребностях.
   - Существует закон, который мне это запрещает?
   - Закон человеческого превосходства.
   - Ты превосходишь всех.
   - Не во всем. Я - вещь,  сделанная  человеком.  Сооружение.  Без  чувства
времени. Без души.
   - Я люблю тебя.
   - И я люблю тебя, - сказал он и покачал головой. Он выглядел уставшим,  а
может, это мне казалось в мерцающем свете. - Не  потому,  что  могу  сделать
тебя счастливой. Я просто чертовски тебя люблю.
   - Я так рада, - прошептала я.
   - Ты с ума сошла.
   - Я сама хочу сделать тебя счастливым, - произнесла я. - Вот в  чем  твоя
потребность. И моя тоже.
   - Мне, как ты понимаешь, три года, - сказал  он.  -  Можно  еще  расти  и
расти.
   Мы поцеловались. Когда мы начали заниматься  любовью,  это  было  так  же
чудесно, как всегда. Но теперь  я  уже  не  сосредоточивалась  на  том,  что
происходит со мной. Через меня прокатывались волны изумительных ощущений,  и
я плыла по ним к манящему огоньку на горизонте, который все время  отступал.
Он был вне меня.
   Возможно, я не ощутила бы ничего подобного, если бы не коньяк  на  пустой
желудок, легкая лихорадка, отказ матери и  не  пение  перед  публикой.  Даже
сейчас мне это кажется невероятным. Я знаю, что вы  мне  не  поверите,  хотя
понимаете, что я хочу сказать.  Если  вы  когда-нибудь  прочитаете,  если  я
позволю когда-нибудь вам это прочитать.
   Я не хочу, и не  буду  описывать  каждое  движение,  каждый  звук,  я  не
Египтия. Прочтите ее рукопись - она изливает  свою  жизнь,  как  шампанское,
через ваш видеофон.
   Внезапно, когда я пребывала в сладком горячечном сне -  очень  далеко  от
себя, от своего тела и как будто в его теле, - он вдруг приподнялся и как-то
недоуменно на меня посмотрел. В цветном сиянии свечей лицо его было, чуть ли
не искаженным - и заключенным в самом себе. А потом он снова лег на меня,  и
я почувствовала, как напряглось все его тело, как перед прыжком  в  глубокую
воду. Шелковые волосы забирались мне в глаза, поэтому я закрыла их  и  стала
языком пробовать  их  на  вкус.  Я  почувствовала,  что  происходит  в  нем,
безмолвный бешеный сдвиг,  сотрясающий  его  изнутри.  Землетрясение  плоти.
Кричала я, как будто у меня был оргазм. Но  мое  тело  только  отражало  его
наслаждение, оно было одновременно и моим наслаждением. Так  я  познала  то,
что он знал уже давно: счастье от радости моего любовника.
   Молчание было долгим, я лежала  и  слушала,  как  потрескивают  свечи  на
блюдцах. И целовала его волосы, шею, гладила, обнимала его.
   Наконец, он снова привстал на локте и посмотрел на меня.  Лицо  его  было
тем же - ласковым, нежным, задумчивыми.
   - Технически, - сказал он, - это просто невозможно.
   - Что-то случилось?
   - Конечно, - тихо сказал он, - настоящий мужчина не  оставил  бы  в  тебе
сомнений. А ты никогда не можешь быть уверена, что это не...
   - Притворство? Я уже это слышала.  Я  знаю,  как  это  бывает,  когда  ты
притворяешься. Совсем не так. Так что сомнений у меня и так нет.  Кстати,  в
прошлом месяце я пропустила контрацептивные уколы.
   - Джейн, - сказал он, - я люблю тебя. Я улыбнулась. И сказала:
   - Знаю.
   Он улегся рядом со мной, и я стала  сонно  напевать  про  себя,  пока  не
уснула.
   Вот и кончается наша история. Если вы прочитали до этого места. Для  кого
предназначены эти записи? Этого даже  Сильвер  не  может  сказать,  хотя  он
знает, что я пишу. Может быть,  это  для  тех,  кто  влюбился  в  машину.  И
наоборот.
   Я пишу песни. Я всегда могла их писать, но не верила в это. Иногда могу и
сымпровизировать. У меня хорошо получаются каламбуры.
   Иногда я издалека, будто с высоты птичьего полета, вижу себя, как  я  все
это делаю, пою соло и с Сильвером в дуэте, играю перед толпой. Бывает  сотни
две человек. И меня всегда поражает: вот это - я? Да нет, конечно, не я. Это
Джайн. Джайн с ее белыми волосами, талией в двадцать два  дюйма,  серебряной
кожей, павлиновой курткой, плащом из изумрудно-зеленого бархата  с  полосами
фиолетового атласа.
   Уже полтора месяца мы прожили в этом чудесном убогом месте.
   Вчера шел снег и сегодня сыпал с утра, просто метель, и мы остались дома.
Мы занимались любовью и изготовляли домашнее вино. Правда,  когда  взорвался
сахар, едва не разнесло плиту.
   Белая кошка приходит к нам в гости и лежит, будто  комок  теплого  снега,
посреди латунной кровати, которую мы купили две недели назад.  Если  по  ней
поерзать, она издает роскошный  скрип  -  кровать,  не  кошка.  А  кошка-то,
оказывается, смотрителя. Мы платим ему по частям, и он не  ворчит.  Он  тоже
явно влюбился в Сильвера, только этого не знает.
   Иногда нам целый день  нечего  есть,  а  бывает,  мы  обедаем  в  дорогих
ресторанах. Когда мы поем, нас не отгоняют от магазинов, порой  даже  просят
петь внутри.
   Я уже сто лет не видела Кловиса, Египтию, Хлою. А также  мать.  Искушение
позвонить ей часто бывает очень сильным, но я преодолеваю его. Не нужно  мне
торжества. Она не знает, где я, но знает, что я  победила.  Иногда  она  мне
снится, и я  просыпаюсь  в  слезах.  Он  утешает  меня.  Я  почему-то  прошу
прощения.
   Кое о чем  я  стараюсь  не  думать.  Когда  мне  стукнет  шестьдесят,  он
останется таким же, как сейчас. Существует же омоложение - к тому времени мы
можем и разбогатеть. Он утверждает, что металл тоже разрушается, и  ковыляет
по комнате, издавая зловещее бряканье.  И  комета  всегда  может  упасть  на
землю. К черту все это.
   Развалившийся дом за окном побелел  от  снега.  В  комнатах  горит  свет,
озаряя наши лица.
   Я люблю его. Он любит меня. Я не  хвастаюсь.  Я  сама  едва  могу  в  это
поверить. А он верит. Господи, он верит.
   И я счастлива.

Часть 4

   "Смотрите все, - сказала звезда, -
   Как ярко я горю".
   А потом она превратилась
   В новую звезду.
   И когда свет исчез,
   Звезды уже никто не видел.
   Мораль очевидна.

1

   Рука отказывается это писать, ей больно. Не знаю, почему я все-таки пишу.
Не для того, чтобы увековечить. Какой в этом смысл?  Что-то  вроде  терапии?
Все равно это мне не поможет.
   Нет. Я должна это написать. Будет легче, если я просто продолжу.  С  этих
самых слов: "Я счастлива". Но я не могу. Я счастлива. Я так ярко горю.
   О, боже - я хочу умереть - и чтобы весь этот поганый мир умер  вместе  со
мной.
   Нет, я не хочу, чтобы умер  весь  мир.  Я  просто  продолжу.  Кто-нибудь,
помоги мне, пожалуйста. Джайн, пожалуйста, помоги мне.
   Снег под голубым небом стал фарфоровым. Погода была великолепна -  холод,
как алмаз. Через несколько дней вино и изюм у  нас  кончились,  и  мы  вышли
снова. Мы теперь выбирали места в помещении, чаще всего в Мьюзикорд-Эктрика,
на углу Грин и  Гранд.  Мьюзикорд  -  самый  крупный  в  этой  части  города
круглосуточный магазин музыкальных инструментов.  Сильвера  здесь  принимали
охотно, потому что он мог сыграть на любом инструменте и выжать из него  все
возможное и даже больше  -  отличная  приманка  для  покупателей.  Мьюзикорд
предложил нам не собирать монеты, а получать постоянный гонорар и  время  от
времени бесплатно обедать в ресторане наверху.
   Сначала я думала, что  в  магазине  мы  будем  встречать  знакомых,  я  с
тревогой ждала, как они примут меня в новом качестве. Но  мои  друзья  -  не
музыканты. Кроме шлягеров, они слыхали  разве  что  о  Моцарте  -  и  то  из
снобизма.
   Было, однако, несколько встреч с музыкантами, которые приходили в магазин
и были покорены мастерством Сильвера. Я с интересом и некоторыми  опасениями
прислушивалась к их разговорам - они пытались выяснить, в каком оркестре  он
раньше играл, почему не занимается  музыкой  профессионально  и  так  далее.
Сильвер, утверждающий, будто не умеет лгать, стал искуснейшим обманщиком. Он
сочинял истории о том, как  из-за  мышиной  возни  оставил  профессиональную
сцену в каком-то далеком  городе,  ссылался  на  курьезные  недуги,  боли  в
запястье  или  в   позвоночнике,   которые   препятствуют   его   постоянным
выступлениям перед публикой. Конечно, это была не совсем  ложь.  С  ними  он
импровизировал так же, как и в песнях. Но музыкальные вечера  сопровождались
настоящим фейерверком таланта, выдумки и легкого  юмора  в  сырах  подвалах,
крошечных каморках на  полузаброшенных  чердаках.  Они  играли  все  вместе.
Получалось нечто невообразимо прекрасное.  Правда  его  блеск  заставлял  их
осторожничать и иногда ошибаться. А я на таких концертах думала о  том,  как
мне все это нравится. Так хорошо.
   В ту ночь мы вышли из Мьюзикорд-Эктрика часа  в  два  и  остановились  на
снегу, позолоченном отблеском огней. Посмотрели снаружи на алые  фортепьяно,
на одном из которых Сильвер играл весь день  и  весь  вечер.  На  улице  был
установлен большой видеоэкран с динамиком,  трубящим  из  окна,  я  глянула,
увидела репортаж о каком-то землетрясении и отвернулась.
   - Ты устал? - спросила я.
   - Ты меня всегда об этом спрашиваешь, беспамятная леди.
   - Прости. Ты не устал. Ты вообще не устаешь.
   - А ты?
   - Нет.
   - Тогда можно пойти в Парлор, ты еще раз отведаешь лимонное мороженое.
   - Или пойти домой и посмотреть, не съела ли кошка еще одну свечу.
   - Я говорил, надо купить ей рыбы, и она перестанет. Мы стояли на снегу. Я
хотела, чтобы у него было алое фортепьяно.
   - Ты записала слова песни, которую придумала сегодня? - спросил он.
   - Нет еще. Но ведь я говорила тебе, ты запомнишь. И я тоже. Белый огонь -
странная песня. Мысли в голову все лезут и лезут. Наверное, скоро, иссякнут.
Я истощу свою фантазию. Что ты будешь делать, если я иссякну?
   - Я тебя полью.
   На видеоэкране автоматически переключились каналы. Нам надо было идти. Но
мой глаз невольно скользнул по экрану. Я увидела перед бесцветным стеклянным
фасадом неоновую радугу из слов: ЭЛЕКТРОНИК МЕТАЛЗ ЛИМИТЕД. Секунду это ни о
чем не говорило. А потом вывеска погасла,  остались  только  черные  каркасы
букв, и я услышала голос диктора, который произнес:  "Сегодня  вечером  Э.М.
гасит свои огни  в  последний  раз.  Наконец-то  фирма,  которая  собиралась
производить роботов-игрушек, подобных людям, признала, что все-таки человека
не может заменить ничто."
   - Сильвер, - сказала я.
   - Я знаю, - отозвался он.
   Мы стояли и смотрели, и  снег  поскрипывал  у  меня  под  ногами  в  такт
пульсирующей крови.
   Теперь на экране была маленькая пустая комната. На меня  кто-то  смотрел.
На нем были темные очки и костюм из кремовой шерсти. Совэйсон. Я узнала  его
манеры. Неброский шарм, расслабленность, готовность дать информацию и плотно
сцепленные наманикюренные руки.
   - Это была наша великая  идея,  -  сказал  он.  -  Все  возможные  услуги
клиенту. Роботы не только доставляют эстетическое наслаждение, но и являются
источником повседневных домашних  развлечений.  Певцы,  музыканты,  танцоры,
собеседники. Товарищи. Но что правда,  то  правда:  больше  в  металлическую
болванку ничего не вложить.
   Экран мигнул. Совэйсон тоже исчез, зато возник ряд  желтых  металлических
ящиков с улыбающимися гуманоидными лицами. "Здравствуйте, - пропели они, как
канарейки. - Здравствуйте.  Добро  пожаловать  на  борт.  Плату  за  проезд,
пожалуйста".
   Экран мигнул, на нем снова появился Совэйсон.
   - Эта линия, э-э, не так уж плоха, - заявил он. -  Больше  приветливости,
чем у простой щели. Они  хорошо  приживаются.  Флаер  Кампани  рассматривает
вопрос об их внедрении. А мы  -  что  ж,  мы  сознаем  ограниченность  наших
возможностей,