сказал он.
   - Ты знаешь, о чем я. Так как?
   - Нет, - сказал он. - Я был в отделении для роботов.  Прошлой  ночью  она
была с мужчиной.
   Я подняла глаза на его красивое задумчивое лицо.
   - Она... тебя...
   - Ты выглядишь так, будто необыкновенно взволнована.
   - Убить ее мало! - закричала я. Ребяческая угроза, но именно это я  имела
в виду. Такой ярости, как сейчас, я никогда еще не испытывала, у меня от нее
потемнело в глазах.
   Он легонько взял меня за руки.
   - Джейн! Какая разница?
   - Большая.
   - Я - машина.
   - А Кловис... наверное, он...
   - Кловис не ставил меня в отделение для роботов.
   - Ну, конечно. Боже мой, Боже мой! - повторяла я  в  отчаянии.  Он  обнял
меня,  и  мы  вместе  склонились  над  бассейном,  отчетливо  отразившись  в
прокисшей воде.
   Наконец, я сказала:
   - Если ты не захочешь пойти со мной, я это  пойму.  Здесь  гораздо  более
эстетично. Он спросил:
   - Какие у тебя духи? Такой прекрасный запах.
   - Я ничем не душилась.
   - Значит, ты сама так пахнешь.
   -  Не  может  быть.  Запах  человеческого  тела  должен   казаться   тебе
отвратительным, если ты умеешь обонять.
   - Человеческое тело крайне  соблазнительно.  В  конце  концов,  это  лишь
особая форма материи.
   - С целой кучей всяких органов.
   - Тоже вид механизма. Иногда менее эффективный, чем другие.  Биологически
более привлекательный.
   - Угу, - сказала я, как ребенок. Он засмеялся. Я  посмотрела  на  него  и
проговорила:
   - Это ничего не значит, но у меня такое ощущение, будто я продала за тебя
свою душу.
   - Понимаю, - сказал он. - Хочешь выкупить ее обратно?
   - Я хочу только тебя. Глаза его совсем потемнели.
   - Тогда я постараюсь сделать так, чтобы ты об этом не жалела.

2

   - Ну, и что здесь такого ужасного? - спросил он два часа спустя, когда  я
съежилась на пороге своей жалкой каморки на улице Терпимости.
   - Надеюсь, я смогу ее согреть. Хотя бы к  зиме,  если  буду  экономной  и
накоплю денег. Еще можно попытаться замазать трещины и дыры.
   - Можно.
   - Но она так ужасно выглядит. И этот запах...
   - Тут нет никакого запаха.
   - Есть Запах человеческого горя.
   - Так будь счастливой, и он исчезнет.
   Я  была  крайне  удручена  своим  положением,  а   он,   недолго   думая,
незамысловатой шуткой заставил меня рассмеяться.
   - Ну, - начала я, потрогав осыпавшуюся штукатурку,  -  не  знаю,  с  чего
начать. И как.
   - Судя по всему, - сказал он, - я стал твоей инвестицией.
   Мы снова отправились в город. Переулками, боковыми улочками он водил меня
по совершенно не знакомым продуктовым и хозяйственным магазинчикам.  Он,  не
нуждавшийся в еде, советовал мне, что купить, лишь изредка я догадывалась об
этом сама. Под сводами  надземки  он  обнаружил  открытые  сараи,  где  были
свалены в кучу банки с клеем, деревянные  планки  и  настенные  зеркала.  Он
знал, где находится все, что нам необходимо.
   День клонился к вечеру,  и  мы  задержались  в  какой-то  забегаловке.  Я
просила его притвориться человеком, но страхи мои скоро исчезли. Для меня он
и был  человеком.  Но  в  забегаловке,  жутко  проголодавшись,  я  поглощала
недорогую, но очень вкусную еду одна, и это меня обеспокоило.
   - Денег мало, - сказал он. - Было бы безумием расходовать их на  ненужную
для меня пищу.
   - По крайней мере, выпей кофина. К тому же сейчас холодно. Все  вокруг  в
пальто. (Даже я. Свою меховую куртку я катала  по  всей  тахте  и  даже  для
лучшей маскировки втирала в нее штукатурку). - Ой, надо  ведь  забрать  твою
одежду у Египтии.
   Его это позабавило.
   - Мы можем сходить за ней. Или я один.
   - Нет!
   - Боишься, что она опомнится и украдет меня?
   - Да. Слушай, а ты можешь делать вид, будто тебе холодно.
   - Могу вызвать пену у рта и забиться в припадке, если хочешь.
   - Перестань, - замахала я на  него  рукой.  Позади  нас  кто-то  вошел  в
забегаловку, привлеченный запахами жарящегося перца, лука и мяса.
   - Боже, я замерзаю, - сказал Сильвер, притопывая ногами.
   Вновь прибывший взглянул на него и покивал сочувственно.
   В сумерках, когда в небе зажглись пятнышки звезд, а на  земле  -  уличные
фонари (последних было куда меньше), Сильвер  провел  меня  между  громадами
домов на небольшой базарчик, где тускло горели светильники на рыбьем жире. В
их свете он стал бледно-золотым. Я шла за ним между рядами:  его  руки  были
заняты покупками - деревянными планками, клеем, растворителем, завернутым  в
бумажные пакеты, булками хлеба, пачками сухого  молока,  апельсинами,  -  но
тяжести он как будто и не чувствовал.  Несмотря  на  все  это,  выглядел  он
просто фантастично, буквально каким-то сказочным персонажем. Я не  могла  на
него наглядеться, забыв, что сама купила его. Хотя на него смотрели  многие,
не я одна. По большей части он их не замечал, а  если  встречался  с  кем-то
взглядом, то улыбался ему, и тот расцветал.
   - Откуда ты знал про этот базарчик? - спросила я.
   - Я знаю, где находится  все.  Каждое  здание,  любой  закоулок  во  всем
городе. Это есть в  моей  программе.  Отчасти  для  удобства  при  рекламной
кампании, отчасти для расширения сферы  услуг.  Кажется,  вы  находите  меня
весьма небесполезным, сударыня. Боже, как я  замерз,  -  добавил  он,  когда
кто-то проходил мимо.
   Мы застряли в магазине  одежды.  Там  было  полно  шмоток,  поношенных  и
роскошных, но по вполне доступным ценам. Из прогоревших театров.  От  вторых
владельцев, у которых тоже, как и у богачей, бывают тяжелые времена. Мать  с
негодованием отвергла бы саму мысль купить вещь, уже бывшую в  употреблении.
Думаю, она бы и после меня не захотела донашивать.
   Хозяйка магазина мигом воспылала к нему страстью. Она вдвое снизила цены.
Там был черно-красный бархатный плащ под шестнадцатый век, просто  созданный
для него. Она закутала им Сильвера, слегка приобнимая  его,  потому  что  он
заметил, как холодно на улице.
   - Вот это волосы, - сказала она ему. - Они не могут быть натуральными.
   - Не совсем, - отозвался он.
   - Очень вам идут, - продолжала она. - И кожный грим. Эй, - подключила она
меня, - взгляни-ка. Уступлю за двадцать.
   Это была куртка. Она искрилась. На ней были  зеленые  павлины  и  кусочки
зеркала - я вспомнила куртку, в которую он был одет, когда я впервые увидела
его...
   - Двадцать она не может себя позволить, - сказал он  женщине.  -  Не  при
деньгах.
   - Что ж, - ответила она, - посмотрите что-нибудь еще?
   Я вся напряглась, но он только усмехнулся, покачал головой и посмотрел на
нее дьявольски неотразимыми глазами. Я решила, что он  ее  загипнотизировал,
потому что она сказала:
   - Десять. Забирайте за десять. Она пойдет к ее бледному  лицу  и  большим
глазам.
   Мне хотелось купить эту куртку. Потому что она напомнила мне его.  Потому
что на ней павлины. Но в ней я буду выглядеть такой толстой.
   - По-моему, удачная покупка, - сказал он мне. И я вдруг  обнаружила,  что
плачу уже остатками денег Каза-Бьянки.
   Когда мы уходили, я сказала:
   - Не надо было этого делать.
   - Надо. Это же не еда. Она тебе подойдет. А деньги, - добавил он, - можно
не только тратить, но и делать.
   Меня охватили сомнение и тревога.  Чувство  безопасности  вдруг  исчезло,
хотя он был рядом, шел сзади. Масляный уличный свет бил по глазам, как град.
   - Что ты задумал?
   - Когда идешь в этих местах, смотри под ноги, а то  в  канаву  свалишься,
того и гляди, - предостерег он, и я подумала, что он все  прочитал  на  моем
лице. - Песни. Я же пел на улице для Э.М.. Я могу делать это для тебя.
   - Нет, - сказала я. Эта мысль обеспокоила меня еще  больше.  Я  не  могла
сказать,  почему,  но  в   моем   сознании   возникла   мятежная   толпа   с
транспарантами, вспомнилось их резонное недоверие к превосходству  машин.  -
Это, наверное, незаконно, если они будут тебе платить.
   - Почему бы не заплатить,  если  им  понравится?  Я  взглянула  на  него.
Сверхнатуральное человеческое лицо вопрошающе обратилось на меня.
   - Я боюсь, - проговорила я и остановилась, прижимая к себе свою  скромную
ношу - павлиновую куртку.
   - Ты не боишься, - сказал он, придвинувшись ко мне так, что, кроме него я
ничего не видела. Даже огни исчезли, озаряя края его волос. - Ты  сама  себя
запрограммировала на этот страх. А на самом деле ты больше не  боишься.  Так
как, - видя мое изумление, продолжил он, - ты решила меня называть?
   - Я... не знаю.
   - Вот над этим и поломай голову. Столько хлопот из-за меня, а имени нет.
   Мы снова двинулись вперед, по дороге купили  огромную  коробку  красок  и
смесители для них.
   - Тебя все женщины любят, - ревниво сказала я.
   - Не все.
   - Все. Та женщина в магазине вдвое цены скостила.
   - Потому что до того уже назначила двойную цену, а про нас знала, что  мы
будем торговаться. По-настоящему она сбавила цену только за куртку.
   Мы, то есть я, купили подушку, к которой понадобится еще и  наволочка.  Я
была возбуждена, как ребенок  утром,  в  свой  день  рождения.  Потом  снова
нахлынула тревога.
   - Что я вообще собираюсь делать? - рассеянно проговорила я.
   - Превратить свою квартиру в место, пригодное для жилья.
   - У меня не получится...
   - Запрограммирован и приведен  в  действие,  -  произнес  он  и  принялся
необычайно похоже подражать  звукам  компьютерного  механизма,  считывающего
программу: булькать, щелкать, буксовать на знаках препинания.
   - Пожалуйста, перестань, - взмолилась я.
   - Сначала ты перестань.
   Я, прищурившись, переводила  взгляд  с  пакета,  где  лежала  куртка,  на
скрученную подушку. Никогда раньше у меня не  было  свободы  выбора,  только
теперь, и это странно. И еще он. Разве он робот? Он мой друг, который  помог
мне сделать выбор, несет мои свертки и придает мне храбрости.
   - Я была смелая? - смущенно спросила  я,  когда  мы  брели  по  безлюдной
площади. - По-моему, да.
   Кругом высились разрушенные землетрясением  кварталы.  В  них  гнездились
птицы или летучие мыши, я слышала шелест их крыльев и короткие пронзительные
крики.
   - Я действительно чувствую страх только потому,  что  вбила  себе  это  в
голову, а вовсе не потому, что ушла из дома от матери и  от  друзей,  что  у
меня нет денег, что я отдала свое сердце прекрасному кусочку серебра.
   Мы рассмеялись. Я поняла, что произошло. Я начала  подражать  его  манере
говорить. Ни с кем другим этого раньше не получалось. Я завидовала остроумию
Кловиса, но оно было обычно таким сальным, что я не могла его перенимать,  а
вот с Сильвером... тьфу ты! Не Сильвером.
   - Сильвер, - сказала я, - я знаю, что ты можешь приспособиться ко всем  и
ко всему, но спасибо тебе, что ты приспособился ко мне, к этому...
   -  Не  хочу  вводить  тебя  в  заблуждение,  -  сказал  он,  -   к   тебе
приспособиться легче, чем к большинству.
   Мы пошли домой. Ерунда. Домой? Хотя сейчас это  было  уже  так,  мой  дом
везде,  где  он.  Сильвер  стал  моим  другом.  На  балках  истошно   мяукал
молочно-белый кот, похожий на призрак.
   - Как тут холодно, - заныла я, оказавшись в комнате.
   - Это же моя роль.
   Я с тоской посмотрела на радиатор.
   Никеля и меди у меня почти не осталось, а три  сотни  на  карточке  нужно
было растянуть до следующего месяца.
   Он снял с себя плащ, завернул меня в него, потом обнял и прижал к себе.
   - Боюсь, своим телом я не смогу тебя согреть.
   - Да ладно уж.
   Мы тихонько поцеловались, и я сказала:
   - Никогда не занимайся со мной любовью, если ты этого не хочешь.
   - Когда захочешь ты, захочу и я.
   - Я в это просто не верю. Бывает иногда."
   - Мое эмоциональное и физическое равновесие никогда не разрушается.
   - А-а.
   - А еще я проглотил парочку словарей. Мы стащили с тахты матрас. Сверху в
качестве одеяла я положила почти новые пятнистые коврики,  слегка  пахнувшие
после недавней чистки. Под ними я растянулась во весь рост и долго  ласкала,
изучала, любила его.
   - Ничего, что я это делаю? - робко спросила я, не в силах остановиться.
   - О, это ужасно.
   - Я, наверное, такая неловкая.
   - Совсем нет. Ты становишься отличной любовницей.
   - Откуда ты знаешь? Ведь для тебя это ничего не значит.
   - Конечно, не то, что для человека из плоти и крови. Но все же я могу это
оценить.
   - Эстетически, - усмехнулась я. - Если  привести  в  действие  надлежащие
схемы.
   - Вроде того.
   - Египтия... - пробормотала я, утопая в его волосах, пробуя на вкус  кожу
- ненатуральную, но все же плотскую, плоть демона... - если  ты  не  получал
удовольствия с Египтией...
   - Ты произносишь ее имя,  будто  название  кафе,  которое  мы  искали.  Я
получал.
   - Да... она все умеет.
   -  Египтия  абсолютно  пассивна.  Удовольствие  состояло  в  том,   чтобы
находить, что приятно ей. Я не могла удержаться, чтобы не сказать:
   - Я хочу найти, что приятно тебе. Очень-очень хочу.
   - Мне и так приятно то, что ты делаешь, - сказал  он.  Это  была  правда.
Наслаждение сияло на наших лицах. У каждого оно было свое, но наши  ощущения
были связаны между собой.
   - Дурачок, - задыхалась я, - я совсем не то имела в виду...
   Когда  я  замолкла,  то  почувствовала,  что  теперь  в   комнате   пахло
апельсинами, клеем, бумажными пакетами...
   - Я могу остаться с тобой, - сказал он, - а могу заняться всем этим.
   - Я хочу, чтоб ты был со мной. Хочу заснуть с тобой рядом, даже  если  ты
не можешь... не будешь спать.
   - Ты хочешь сказать, что не можешь отпустить меня от себя?
   - Разве я параноик?
   - Нет. Гораздо хуже.
   - Ого!
   - У тебя меняется цвет волос, - сообщил он.
   - Да. Как жаль.
   - Почему? Я думаю, тебе очень понравится, когда он изменится совсем.
   - О, нет. Это будет ужасно.
   Свернувшись возле него калачиком, убаюканная, как ребенок, его близостью,
я чувствовала себя в безопасности. Целый и невредимый. Мы были в  лодке  или
на спине молочно-белой птицы.
   - Птицы? - ласково переспросил он. - Я правильно понял?
   - Да, - сказала я. - И радуга.
   Ночью он все-таки ушел от меня. Меня разбудили  солнечные  лучи,  которые
теперь проникали сквозь занавески; я открыла глаза - на потолке было голубое
небо и острова нежных облаков, а между ними  крестики  неподвижно  мчавшихся
птиц,  похожих  на  арбалеты.  И  радуга,   подобная   разноцветной   дымке,
протянулась из одного угла в другой. Все это было почти  как  настоящее.  Он
сидел на расшатанной хромированной стремянке, которую он раздобыл  где-то  в
доме,  должно  быть,  позаимствовав  у  добродушного  смотрителя.  Ему  было
чертовски приятно видеть мое изумление, когда я проснулась.
   - Ты же музыкант, а не художник, - сказала я заворожено.
   - В коробку был вложен листочек, там говорилось, как делать такие вещи. Я
же машина, мне нетрудно добиться хорошего результата.
   - Очень красиво...
   - Погоди, вот увидишь ванную...
   Я побежала в ванную. Там на потолке был закат, в центре -  малиновый,  по
краям бледно-розовый. Среди облаков грелся белый кит.
   - Кит в небе?
   - Создает метафизическую иллюзию, что ванна - это море. И что кит отлично
прыгает.
   Через пять дней, поднявшись по треснувшим ступенькам и отворив дверь,  вы
бы не узнали нашу квартиру.
   Он спрашивал меня, чего я хочу, и  мы  придумывали  все  вместе.  Из  нас
просто сыпались идеи. Ночами он по большей части работал.  Однажды  ночью  я
заплакала в темноте, не помню уже, из-за чего,  и  он  вернулся  в  постель,
чтобы успокоить меня, а утром оказалось,  что  мы  приклеились  к  коврикам,
пришлось  отмокать  в  ванне.  Его  изобретательность,  доскональное  знание
города, магазинов и амплитуды цен делали чудо при минимальных  расходах.  Из
трех сотен И.М.У. я потратила всего ничего. Питалась я сэндвичами,  фруктами
и той чудесной пищей, которую находила  в  уличных  магазинчиках.  Моя  мать
очень серьезно относилась к  вопросам  питания,  она  тщательно  следила  за
приготовлением  еды  на  кухне  Чез-Стратоса,   за   правильным   сочетанием
качественных продуктов; она точно знала, в какое время, что нужно съесть,  и
не забывала о витаминах, к которым пыталась приучить и меня. Я обо всем этом
помнила, но прыщи у меня на лице не вскакивали, голова не болела, и  тошноты
не  наблюдалось.  Наверное,  она  кормила  меня  так  хорошо,  что  у   меня
выработался иммунитет. То, как я жила, питалась, спала, работала, занималась
любовью - все это не позволяло мне просто позвонить ей, хотя фразу  "Привет,
мама, это Джейн" я прокручивала в голове по сто раз на дню.
   Однажды я сказала ему: "По-моему, я боюсь своей матери". В этот момент мы
поднимались по лестнице, он держал меня за руку и ответил:  "Судя  по  тому,
как ты говоришь, это взаимно". Я была обескуражена и потребовала объяснений.
Он с улыбкой отвлек меня от этой темы, не понимаю как...
   Что бы она сказала об этой квартире? Она бы не стала,  как  я,  ахать  от
восхищения при каждом новом появлении в ней: "Как красиво!" Нет,  такого  бы
она говорить не стала. Даже латунная  кровать  с  передней  спинкой  в  виде
тяжелого древесного листа с прожилками вряд ли произвели на нее впечатление,
впрочем, кровать появилась уже потом...
   Стены, замазанные, отчищенные, гладкие, выкрашены в  кремово-белый  цвет.
Бумажный  абажур  лампочки,  свисавшей  с  облаков,  заменен  металлическим,
золотого цвета - если включить его ночью, по всем стенам рассыпаются золотые
блики. Кроме того, изумительные искорки и отблески дает  колеблющееся  пламя
разноцветных свечей, стоящих на полках, которые сколотил Сильвер.  У  каждой
свечи свой цвет или даже цвета, и подставка у них тоже из  цветного  стекла.
Собственно, эти подвески -  не  что  иное,  как  набор  бракованных  блюдец,
купленных за гроши и раскрашенных эмалью для стекла.
   Зеркало тоже украшено рисунками: зеленые холмы, листочки и  дикие  цветы.
Каждый усик, каждый лепесток скрывает под  собой  пятнышко  или  трещину  на
зеркале. А еще у нас есть ковер от стены до стены. Он состоит  буквально  из
сотен крошечных ковровых обрезков,  полученных  нами  в  качестве  образцов.
Целый день мы ходили из магазина в магазин, интересуясь коврами,  и  -  "Так
трудно решить" - уносили оттуда полные руки  кусочков,  чтобы  "соотнести  с
обстановкой".  А  потом  несколько   часов   склеивали   клочки.   Результат
потрясающий - получилась мозаика не хуже радуги на потолке. Стульев нет,  но
сидеть можно  на  больших  темно-зеленых  меховых  подушках  или  на  тахте,
задрапированной ковриками и  платками.  Занавески  на  чистых  окнах  цветом
напоминали  голубое  солнечное  небо.  (Россыпь  маленьких  прорех  на   них
замаскирована вышитыми значками, которые нужно нагреть и прижать к  ткани  и
которые изображают маленьких мифических животных и сказочные дворцы).  Дверь
кремово-белая, она  сливается  со  стеной.  Безобразная  кухонная  плита  (с
миниатюрной духовкой  и  электрическим  звонком  за  ней,  которым  вряд  ли
когда-нибудь пользовались) стала частью стенной  росписи.  Она  голубая,  на
ней, как и на потолке, нарисованы облака и летящий на всех парусах  крылатый
корабль, у которого сбоку торчит позолоченная пушка.  Все  это  мы  рисовали
вместе.
   Ванная выглядит еще сумасброднее. Там стены были  из  грубого  цемента  и
разбитых  плиток,  когда  мы  их  сняли,  чтобы  замазать,  вид  был  просто
безобразный. Тогда мы нашли на одном базарчике небесно-голубые непромокаемые
комбинезоны (из такой ткани делают палатки),  которые  в  четыре  часа  утра
пошли за бесценок, потому что были никому не  нужны,  а  хозяину  до  смерти
хотелось домой. Разрезав их на полоски, мы оклеили ими стены.  Непромокаемая
ткань выглядит, как шелк, она превращает комнату  в  таинственную  восточную
сказку, особенно когда зажигается лампа с  розовым  абажуром,  свисающая  из
розовых облаков. Мы обновили  голубую  эмаль  на  ванне,  на  раковинах  для
умывания и для питья, на унитазе.  Эмаль  дешевая  и  через  шесть  месяцев,
возможно,