она переводит эти синие глаза на меня, спросила  себя
Бернис. Это была давняя ее игра. Она соскальзывала в нее без особых  усилий.
Она представляла себе, что смотрит на саму себя чужими глазами.  Может,  ему
нравятся мои светлые волосы и карие глаза. Но  он,  наверное,  считает  меня
наивной и  нескладной  по  сравнению  с  Электрой,  которая  может  с  такой
уверенностью процитировать Шекспира или наизусть прочесть строчку-другую  из
Китса или Оскара Уайльда и ни разу не споткнуться.
   И синий лак  для  ногтей  был  ошибкой,  Бернис,  пожурила  она  себя,  с
неприязнью поглядев на ногти, как будто  они  исподтишка  сами  окунулись  в
синее, когда она отвернулась.  Из-за  них  я  похожа  на  четырнадцатилетнюю
пустышку. А теперь они говорят о чем-то таком, о  чем  я  понятия  не  имею.
Энштейн, это кто? Скульптор? Или поэт? Или, может, даже художник? С  тем  же
успехом   он   может   быть   второстепенным   персонажем   из   "Рен    энд
Стимпи".  Скорее  бы  обед
кончился, тогда я смогу вернуться к себе.
   Бернис подумала о видеокассетах в  чемодане,  лежащем  на  дне  платяного
шкафа. Подумала о человеке в очках. Подумала о том, что ходит по ночам за ее
дверью.
   Завтра я спущусь в подвал. Я стану детективом и выясню, кто такой  -  или
кем был - человек в очках, и узнаю, что с ним сталось.
   - Электра, не могли бы вы пройти на кухню?
   Бернис с усилием оторвалась от своих грез. Одна из буфетчиц разговаривала
с Электрой.
   - А это не может подождать, пока я не выпью кофе?
   - Там у черного хода вас спрашивают.
   - Кто?
   - Он не назвался.
   - Мужчина? - Электра насмешливо усмехнулась. - М-м-м, быть может, у  меня
удачная ночь. - Она промокнула губы салфеткой. - Извините меня  на  минутку,
долг зовет.
   Электра величаво выплыла из комнаты, буфетчица исчезла следом.
   - Внушительная женщина, - с улыбкой обратился Дэвид к Бернис. -  Несладко
придется тому, кто выведет ее из себя.

4

   Джейсон Морроу припарковал машину возле общественного туалета в городском
парке. Строение было погружено в кромешную тьму. На фоне встающей луны видны
были лишь верхушки деревьев.
   Он помедлил не более секунды, потирая  шишковидный  костяной  нарост  над
бровью.
   Давай же, покончи с этим. Потом сможешь вернуться к своей  мисс  Пигги  и
обнять бутылку водки у телевизора.
   Он выбрался из машины, как можно  беззвучнее  закрыл  дверь;  вот  он  я,
расстроено подумал он, крадусь, как вор в ночи.
   Легким шагом он двинулся к мужскому туалету.
   Он не был геем. Он врезал бы  любому,  кто  хотя  бы  предположил  такое.
Только вот время от времени  у  него  возникала  эта  бредовая  потребность.
Стоило удовлетворить ее, и его ожидали недели, даже месяцы  свободы.  Ладно,
он занимается сексом с мужчиной. Но он все-таки продолжал говорить себе, что
он не гей. Сама мысль об этом вызывала у него отвращение. У него только есть
этот порок... это пристрастие... этот зуд, который надо почесать.
   Он вошел в общественный туалет. Писсуары были грязными и воняли всем тем,
что собралось в забитых стоках. Освещение шло от единственной флуоресцентной
лампы, которая гудела и мигала под потолком. Здесь местные голубые встречали
своих друзей... только ведь он не голубой, мрачно повторил он. Это же просто
причудливая потребность, которую время от времени надо удовлетворять. Да что
там, однажды утром он проснется и поймет, что  ему  никогда  больше  это  не
потребуется.
   Может, в одной из кабинок заперся  какой-нибудь  мальчик.  Тогда  на  все
уйдет не более десяти минут.
   Черт... кабинки были пусты.
   Что теперь? Поехать в Уитби?
   Нет, на это уйдет слишком много времени.
   Может, если он подождет пару минут, какой-нибудь из этих грязных  педиков
все же появится.
   Он закрылся в одной из кабинок. Пятна  в  чаше  писсуара.  Влажный  ковер
туалетной бумаги на полу. Граффити, выцарапанные  на  плексигласе  дверей  и
стен.
   Катились минуты. Он ждал в тишине. Напряжение. Стук сердца. Отвращение  в
предвкушении жалкого, грязного, отвратительного акта, который он  собирается
совершить.
   Кто-нибудь юркнет  в  туалет.  Он  знает  это.  Над  туалетом  витал  дух
неизбежности, будто  предвосхищение  осужденного  убийцы,  которого  вот-вот
отведут на электрический стул.
   Гудит, мерцает лампа. Вонь въедается в горло.
   Внезапно  сердце  у  него  будто  оступилось.  Он  задержал   дыхание   и
прислушался.
   И услышал легкие шаги за дверью.
   Наконец кто-то пришел.
   Во рту внезапно пересохло. Он отодвинул задвижку и открыл дверь.
   И в этот момент свет погас.

5

   - Оставим его?
   - Прости? - озадаченно переспросила Бернис.
   Когда Электра не вернулась с  кухни,  Бернис  отправилась  выяснить,  что
происходит.  Электру  она  застала  выглядывающей  в  окно   кухни,   откуда
открывался вид на задний двор гостиницы. На губах  хозяйки  играла  странная
улыбка.
   - Оставим?  -  повторила  Электра  и  кивнула  на  окно.  -  Знаешь,  как
приблудного щенка или игрушку?
   По-прежнему  ничего  не  понимая,  Бернис  выглянула  в  окно.  В   ярком
электрическом свете на заднем дворе она увидела молодого человека. Лицо  его
было испещрено татуировками. Он перетаскивал ящики с  пивными  бутылками  со
склада во дворе к двери черного хода. В свете  галогеновой  лампы  его  тень
казалась гигантским  чудовищем,  неуклюже  волочащим  искривленное  тело  по
стенам заднего двора.
   - У него такой вид, как будто он только что бежал  из  тюрьмы.  -  Бернис
поежилась. - Мне он совсем не нравится.
   - М-м-м... - мечтательно согласилась  Электра.  -  Есть  в  нем,  однако,
что-то неотразимое. Ловишь себя на том, что смотришь на него во все глаза?
   - На мой взгляд, он похож на монстра. Он, наверное, грабитель.
   - Во всяком случае, он приносит  пользу,  учитывая,  что  Джим  снова  не
удосужился явиться.
   - Кто он?
   Электра пожала плечами.
   - Он просто появился у двери и попросил работы в обмен на жилье.
   Бернис потрясенно уставилась на Электру.
   - Ты ведь не собираешься позволить ему остаться здесь?
   - Почему бы и нет?
   - Он же уголовник.
   - Ну-у, может быть. Но он может стать занимательным развлечением  посреди
вселенской скуки.
   - Забавным? - нервно рассмеялась Бернис. - Ты шутишь, правда?
   - Моя дорогая, я совершенно серьезна. Ты видела шрамы у него на  лице?  А
эти тату? Это ли не мужчина в его естественном первородном состоянии?
   - Электра, он похож  на  дикого  зверя.  Почему,  скажи  на  милость,  ты
собираешься позволить ему остаться в гостинице?
   - Уверена, что смогу что-нибудь придумать, - улыбнулась она  все  той  же
заговорщицкой улыбкой.
   Бернис была в смятении. Ей пришло в голову,  нет  ли  безумной  -  причем
самоубийственно безумной - черты в столь утонченном  в  остальном  характере
Электры.
   - Прошу тебя, Электра. Отошли его. Ты только посмотри на него.  Разве  ты
не видишь, что он опасен?
   - М-м-м, я знаю, что он опасен. Теперь возьми себя в руки.  девочка.  Вот
он идет.

6

   Он открывает дверь ногой. Ящики, полные бутылок пива, он держит  с  такой
легкостью, будто набитые пером подушки. Две женщины в кухне глаз от него  не
могут отвести. Высокая в  кожаных  штанах  улыбается.  Волосы  у  нее  такие
черные,  что  почти  синие.  Вторая  с  синим  лаком  на  ногтях,   кажется,
испугалась.
   У них есть все основания бояться. Черт их разберет, этих сучек.
   - Куда ящики поставить? - бормочет он.
   - Вот здесь, у холодильника, - все еще улыбаясь, отвечает высокая.
   Он знает, она собирается спросить, как его  зовут.  Знает  еще,  что  она
позволит ему остаться. Он  понятия  не  имеет,  с  чего  это  он  это  знает
наверняка. Так же, как знает, что сегодня пятница, а завтра  будет  суббота.
Просто знает, и все.
   Имя?
   И какое же имя назвать?
   Он ставит ящики. Звенят бутылки. Пиво - моча.  И  почему  его  пьют?  Все
спиртное - моча. Люди прячутся за выпивкой, как крысы заползают от  собак  в
норы.
   - Прекрасно, большое спасибо, - говорит долговязая сука. - О,  да  у  вас
рука в крови. Вы поранились?
   - Нет, - бросает он. Кровь не его.
   - Что за совпадение, - улыбается сука. - В один  и  тот  же  день  в  мою
гостиницу являются двое мужчин, и у обоих - руки в крови. Как полагаете, это
знамение?
   Взгляд его стекленеет. Он не улыбается и, конечно, не намерен отвечать.
   - Прекрасно. - Она  по-прежнему  улыбается,  но  улыбка  теперь  выглядит
натянутой.
   Неожиданно у него в голове возникают слова: "Что ж, спасибо за помощь. Вы
нас просто спасли. Могу я предложить вам выпить, мистер э?.."
   По его губам проскальзывает улыбка. Иногда слова  вот  так  появляются  у
него в голове еще до того, как козлы и сучки их произносят.
   Все еще улыбаясь, высокая сука говорит:
   - Что ж, спасибо за помощь. Вы нас просто спасли. Могу я  предложить  вам
выпить, мистер э?..
   Так вот, давать имена людям, машинам, местам - дело важное. Он это знает.
В муниципальном доме была одна тетка, которая давала  имена  своим  машинам.
Это его прикололо. Вот она - истинная власть.  Только  те,  у  кого  власть,
могут давать имена. Он был  прав  насчет  тетки.  Ее  потом  выбрали  главой
профсоюза. Тогда она купила себе новый "BMW", и ему тоже дала имя. Этот урок
он крепко запомнил. Если у тебя есть власть давать  имена,  в  твоей  власти
сделать что угодно. Он хотел  дать  новые  имена  городам  и  рекам.  Имена,
которые проживут тысячи  лет.  Люди,  назвавшие  этот  город,  были  сильны.
Обладали властью над жизнью и смертью. Это он одобрял. Такая власть хороша.
   А потому, где бы он ни оказался, в каждом городе он давал себе новое имя.
На этот раз даже выдумывать не пришлось. Имя врезалось в него как пуля.
   Вот так, из ниоткуда.
   Будто молнией ему в голову забросило.
   - Простите, что не расслышала вашего имени. - Долговязая  тетка  начинала
нервничать под его стеклянным взглядом. А что до  маленькой  сучки  с  синим
ногтями... ну надо же, она просто оцепенела от страха.
   Улыбнись дамам, сказал он себе, пусть они почувствуют себя комфортно.  Он
растягивает губы в улыбке, приправляя ее лишь крохой тепла.
   - Меня зовут Джек, - сообщает он им. - Джек Блэк.
   -  Благодарю  вас,  мистер  Блэк.  Я  Электра  Чарнвуд.  -  Высокая  сука
протягивает ему руку. Надо же, а она храбрая. - Да,  у  нас  есть  отдельное
помещение над каретным сараем. Вы можете им воспользоваться, конечно, в  том
случае, если согласитесь быть нашим новым кладовщиком.
   Он видит, как вторая, та, с  синими  ногтями,  бросает  на  свою  подругу
взгляд полный ужаса.
   Теперь он слышит,  как  голос  в  ее  голове  тараторит,  как  испуганный
воробей: Электра, нет. Ты не  в  своем  уме,  ты  совсем  ума  лишилась.  Не
позволяй этому уголовнику оставаться.  Он  безобразное  чудовище.  Он  будет
красть. Он будет ввязываться в драки. Что бы ты ни делала, не оставляй  его;
он принесет беду.
   Она, конечно, права, холодно думает он. Куда бы  я  ни  пришел,  со  мной
беда. Но уже поздно. Слишком поздно. Я здесь, чтобы остаться.

7

   Джейсону Морроу ничего не видно  в  кромешной  тьме.  Свет  погас  в  тот
момент, когда он открыл дверь.
   Но он чувствовал чье-то присутствие, чье-то живое дыхание. Человек пришел
сюда за тем же, за чем и он.
   Он знал, что оба они понимают правила игры.
   Здесь они, чтобы совершить сексуальный акт. И  нет  необходимости  видеть
лица партнера или  слышать  его  голос.  Сейчас  последует  неловкая  возня,
ощупывание, потом тот, кто окажется сильнее, вставит первым.
   И через пару минут со всем этим грязным делом будет покончено.
   Неписаное  правило  гласило:  партнеру  оставляют   время,   чтобы   уйти
незамеченным.
   На улице в ветвях деревьев стонал ветер. Джейсон поежился.
   Человек, в каких-то пяти шагах стоящий во тьме, возможно, даже  знакомый.
Быть может, это один из ребят с работы. Или полицейский. Или Джейсон  каждое
утро покупает у него газету по дороге на работу. Какое это  имеет  значение:
ни тот ни другой не видят друг друга в этой черной дыре, где воняет мочой  и
дезинфекцией.
   Дыхание в темноте было  тяжелым.  Возможно,  астматик.  Или,  может,  это
безумное возбуждение перед грязной, запретной и тайной  встречей  в  мужском
туалете бог знает где.
   Он приготовился к ощущению хватающих рук. Это он примет. Но рот он держал
закрытым. Никаких поцелуев. Ему не нравилось, чтобы его целовал мужчина.
   Быстро расстегнул ширинку. Его пенис уже  встал.  Он  высвободил  его  из
трусов, ощущая холод воздуха о разгоряченную чувствительную кожу.
   Дыхание в темноте стало громче. Он  почувствовал  движение  в  абсолютной
тьме. Человек наклонялся.
   Джейсон закрыл глаза, ожидая прикосновения губ.
   Теперь он кожей чувствовал выдох неизвестного.
   Господи. Как же от него воняет. Как будто он спал на полу в  подвале  или
где похуже.
   Потом возникло ощущение чего-то, прижимающегося к его пенису.
   Губы... была его первая мысль.
   Нет.
   Зубы.
   - Эй! Прекр... аааааааааааа!
   Он кричал. Разряды агонии - иссиня-белые,  раскаленно-белые  -  разрывали
мозг. Какой-то отстраненной частью сознания  он  отметил  стук  сомкнувшихся
челюстей, когда зубы преодолели кожу, мясо, вены и уретру.
   Он снова закричал. На этот раз вместе с криком из его рта вырвался  поток
блевотины. Руки сами взметнулись, кулаки, как ядра, ударили в  пластмассовые
двери кабинок. Он извивался в крике. Но хватка на обрубке пениса не  ослабла
ни на минуту.
   Только теперь послышались сосущие звуки.

8

   Из ниоткуда возник ветер. И погнал по двору белые обрывки бумаги.  Бернис
смотрела, как они мечутся в свете  галогеновой  лампы,  будто  белые  птицы,
которым не вырваться из безумного танца.
   Она сердилась и была напугана - и все из-за Электры. Бернис смотрела, как
Электра разогревает молоко Джеку Блэку - если громила назвал свое  настоящее
имя. Трудно было перестать таращиться на татуировки у него на  лице  или  на
большой красный шрам, что шел от угла глаза до самой мочки уха. Будто кто-то
пытался нарисовать ему очки красным фломастером.
   Что нас ждет, боже...
   Дул ветер. С протяжным стоном он  кругами  носился  по  готической  крыше
гостиницы.
   Снаружи обрывки бумаги гонялись друг  за  другом  по  кругу.  Над  крышей
каретного сарая убывающая луна висела в небе, как серебряный ноготь.
   Бернис поежилась. Во всем этом было что-то странное. То, как это чудовище
- не человек стоял посреди комнаты, расслабленно свесив по бокам мускулистые
руки. То, как стояла Электра, протягивая ему чашку  горячего  молока,  будто
совершая жертвоприношение Богу.
   Кожу на  голове  покалывало.  Что  со  мной  происходит?  Может,  это  от
недостатка сна; может,  эта  проклятая  жуткая  пленка  слишком  долго  меня
преследовала.  Почему   я   чувствую   себя...   так   странно...   какую-то
обреченность?
   Она смотрит на двоих в кухне. И представляет себе, что видит и саму себя,
будто кто-то заснял всю сцену на пленку. Она видит себя, вжавшуюся спиной  в
стену, потирающую ладонью руку - нервное, дерганое действие, будто она почти
ждет, что неизвестный в тату вот-вот схватит со стойки нож для разделки мяса
и надвое располосует лицо Электре.
   Ветер  дует  сильнее.  Стон  становится  громче.  Будто  мать  оплакивает
умирающее дитя. Она ежится.
   Время не то чтобы  остановилось,  но  ползет,  ползет...  Целая  вечность
необходима громиле, чтобы просто протянуть руку и взять у Электры чашку.
   В окно ярко светит луна.
   Обрывки бумаги во дворе все кружат и кружат.
   Дверь в вестибюль внезапно открывается.
   Она видит, как в кухню входит Дэвид Леппингтон. В руках у него  миска  из
нержавеющей стали с остатками картофельного пюре. Свет за его спиной слишком
ярок, и потому  в  дверях  появляется  лишь  силуэт  -  черный  и  безликий.
Издалека, как будто его голос доносится за тысячу миль, она слышит:
   - Я подумал, что пора помочь.
   И вновь она воображает себя в самом верхнем углу кухни, будто она не она,
а крохотная шпионская камера, установленная там, чтобы  заснять  эту  сцену.
Вот - Электра и  татуированный  уголовник  в  центре  кухни.  Вот  -  доктор
Леппингтон со стальной чашей в руке. А вот - воображает она -  и  она  сама:
спиной к стене, глаза расширены.
   Вся сцена будоражила. А она не знает почему. Ее бросает в  жар.  Если  бы
она смогла сдвинуться с места, она сбежала бы из кухни.
   И вдруг она понимает.
   Это уже происходило со мной раньше. Я стояла в комнате с этими людьми,  в
точности как сейчас. Дэвид держал в руках стальную  чашу  -  как  и  сейчас.
Электра протягивала чашку юному варвару. Лунный свет  лился  в  окно.  Ветер
бился о стену дома; и это была ночь, когда...
   Бах!
   Со звуком пушечного выстрела ветер распахнул дверь. И тут же  ворвался  в
кухню, будто огромный разъяренный дух,  которого  слишком  долго  держали  в
заточении. Он завыл на них. Загремел сковородами у  стены;  сорвал  со  стен
пучки сушеного тимьянa. Взметнул волосы Электры. Ударил Бернис в лицо, будто
с маху дал ей пощечину. Потом поймал красные салфетки, сложенные на  рабочем
столе.
   И тут же кухня заполнилась клочьями красного, которые, казалось,  зависли
в воздухе, будто капли крови в воде.
   В это мгновение никто не шевельнулся. Будто сама судьба заставила застыть
всех четверых, чтобы память об этой сцене закрепилась у них в мозгу.
   Да. Это уже однажды случилось, со внезапной  звенящей  ясностью  подумала
Бернис. И мы четверо уже были раньше вместе. Теперь мы воссоединились.
   Дэвид Леппингтон схватил наружную дверь и с силой хлопнул  ею  о  дверную
раму, изгоняя вихрь на улицу.
   В кухне внезапно стало тихо. Кроваво-красными снежинками салфетки  плавно
осели на пол.
   Тишина казалась безмерной.

ГЛАВА 9

   Одиннадцать вечера. Бернис открыла дверь шкафа в своем  номере.  Она  уже
переоделась в пижаму и решительно настроилась как можно  скорее  укрыться  в
теплой постели. Дверь она уже забаррикадировала, подтащив к ней бюро.
   За окном ветер стонал меж башен гостиницы; он тряс оконные рамы, и Бернис
чувствовала ледяные порывы сквозняка из-под двери.
   Быстрым движением она вытащила чемодан с посеребренными застежками.
   О боже, я теперь действительно как алкоголик,  который  лихорадочно  ищет
бутылку водки в укромном месте, нацелившись на первый глоток спиртного.
   Но  не  водка  -  видеопленка  была  ее  пороком.  Она  жаждала   увидеть
вступительные кадры с Майком Страудом в очках и  в  белом  льняном  костюме.
Огонь полыхал в ее сердце - и только это видео способно  его  затушить.  Это
жалкое, дурацкое, гнусное видео. Она знала, что оно превратилось в наркотик.
Откуда ей знать почему. Ей надо его смотреть.  Ей  надо  выглядывать  поверх
одеял из хрупкой безопасности кровати и смотреть, что происходит  с  Майком;
как он открывает дверь - дверь в мою комнату  номер  406  -  и  как  что-то,
потянувшись из темноты коридора, вырывает его из комнаты с такой силой,  что
очки слетают у него с носа.
   Теперь, сильнее чем когда-либо, ей нужно  было  знать,  что  случилось  с
героем видеозаписи. Где он? Жив ли он? Мертв?
   Может, эти чудные светлые волосы стали зелеными ото мха и в  них  ползают
гадкие твари? Может, он лежит, давно уже холодный, в  каком-нибудь  закоулке
подвала прямо у нес под ногами?
   Она включила телевизор. Приглушила звук.
   Ах, всегда такая тактичная, Бернис, уколола она саму  себя,  и  когда  ты
перестанешь пасовать перед людьми? Тебе надо было сказать Электре,  что  она
накличет кошмар, беду, дав место кладовщика этому громиле Блэку.
   Она вставила кассету в плейер, вздрогнув, когда пленка  вырванная  из  ее
рук жадным механизмом, исчезла в его утробе.
   Гостиница, и плейер, и Электра, и Джек Блэк - все они в сговоре; все  они
строят планы, как расправиться с тобой, Бернис. Они хотят посмотреть, как ты
страдаешь.
   Перестань, приказала она самой себе, об