ировал;  где-то  над  ним,
зажужжав, ожил привод электромотора.
   Только лифт пошел вниз. Не вверх.
   Дэвид пожал плечами. Ну и черт с  ним,  остается  только  расслабиться  и
насладиться поездкой.
   Лифт прошел с жужжанием этаж, другой. Зевнув, Дэвид прислонился спиной  к
сосновой обшивке лифта, ожидая, когда кабина остановится.  Тогда  он  сможет
нажать кнопку с цифрой "5" и попытаться вернуться на свой этаж. Он готов был
уже  рухнуть  в  постель,  где  можно  будет  глядеть  в  потолок  и  лениво
планировать, чем занять остаток дня.
   Лифт с глухим стуком остановился. Двери разъехались.
   Дэвид изумленно уставился перед собой.
   Он ожидал увидеть вестибюль гостиницы со  стойкой-портье  под  лестницей,
откуда ему улыбнулась бы Электра.
   Вместо этого перед ним была лишь тьма.
   Он сморгнул. Потом проверил, на  какую  кнопку  нажал.  На  кнопке  внизу
панели красовалась буква "П".
   О черт, ты же нажал "подвал", идиот.
   Он нажал кнопку "5".
   И слегка покачивая сумкой в руке, стал ждать, чтобы двери закрылись.
   Древний механизм лифта явно никуда не торопился.
   Дэвид поймал себя на  том,  что  всматривается  в  полутемный  подвал  со
штабелем черных пластмассовых ящиков у дальней побеленной стены. Во мраке за
ящиками маячили какие-то неопределенные силуэты. И  эти  силуэты  горбились,
наводя на мысль о том, что неизвестные стоят и наблюдают за ним.
   - Давай же, лифт.
   Его голос прозвучал довольно беспечно.
   И все же было что-то не слишком приятное в  этом  плотном  коме  тьмы  за
краем небольшого полукруга света, отбрасываемого лампочкой в лифте.  Темнота
казалась почти вещественной. Проникший в кабину сквозняк ужалил  холодом.  И
пахнуло от него чем-то неприятным: вместе с ним в кабину просочился  влажный
органический запах с намеком на тление.
   Вернулось странное беспокойство. Это было то же самое  ощущение  тревоги,
которое он испытал, когда заглядывал  утром  в  водосток  посреди  улицы,  и
вспомнил, как в шесть лет увидел, чтo там внизу  качаются  белые  футбольные
мячи. И это ощущение тревоги, спасибо дяде  с  его  прогулкой  в  пещеру  за
домом, только усилилось.
   -  Давай  же,  хватит  с  меня  темных  подземелий,  -  нарочито   весело
пробормотал он себе под нос, но,  по  правде  говоря,  ему  не  нравилось  в
подвале. Слишком легко что-то  или  кто-то  могло  выскочить  из  темноты  и
забежать в лифт.
   Но что, скажи на милость, тут может быть,  раздраженно  спросил  он  свое
разыгравшееся дурацкое воображение. Это же  подвал  гостиницы,  а  не  замка
Франкенштейн. Там у стены -  пустые  ящики,  бочки  из-под  пива,  сломанная
мебель, а не саблезубые монстры или жадные до  кишок  вурдалаки.  Передернув
плечами, он попытался стряхнуть холодный страх, забравшийся к нему на спину;
и все равно принялся раз за разом вдавливать кнопку лифта.
   - Давай же. Пора отвезти папочку домой, малыш.
   Наконец двери закрылись.
   Облегчение, какое он испытал, было абсурдно огромным. Секунду спустя лифт
с лязгом начал подниматься назад на пятый этаж.
   Вот вам. Не достали меня на сей раз, ублюдки.
   Он улыбнулся про себя. И попытался позабыть о дрожи, пробежавшей  у  него
по хребту.

2

   В кузове ныли придурки: им хотелось в Йорк, им хотелось своей доли денег,
им хотелось надраться, им хотелось  потрахаться...  того-сего,  того-сего...
одна и та же ерунда.
   Джек Блэк отключился. Теперь, когда  они  открывали  рты,  он  не  слышал
голосов, но тем не менее улавливал гул недовольства в их головах.  Всю  свою
жизнь он слышал не только то, что люди говорят  вслух,  но  и  то,  что  они
произносят про себя.
   И все это была херня.
   Человечество. Он ненавидел его от начала до конца.
   Так же как человечество ненавидело его. Он ждал, что завтра будет  похоже
на вчера. А следующий год станет таким же, как предыдущий. Он не  ждал,  что
его жизнь станет  лучше  или  хуже.  Когда-то,  когда  он  осознал,  что  он
единственный, кто  слышит  голоса  в  чужих  головах  -  называется  "чтение
мыслей", он задумался, нельзя  ли  это  будет  как-нибудь  использовать,  но
психиатры, посещавшие приюты, ему не верили. А когда он запугивал детишек до
побега из детдома, его просто выпирали в  другой  детдом  или  сбагривали  в
муниципальный приют. Теперь он держал варежку на замке.
   Дорога бежала из-под  колес  через  покрытые  вереском  холмы.  Штормовые
облака запачкали небо черным, пурпурным  и  зеленым,  будто  кто-то  устроил
хорошую взбучку самому Всевышнему.
   Когда фургон начал взбираться на бугор, Джек Блэк переключил передачу.
   Вывеска гласила: ЛЕППИНГТОН - 6 МИЛЬ.
   Он прибавил скорость. Как будто город звал его.

3

   - Ты ничего не слышала?
   - Это, наверное, пара из номера 101, они были в таком запале, что  начали
разоблачаться едва ли не у стойки.
   - Нет, вроде крик.
   - Тогда это и впрямь парочка из 101-го.
   - Ты что, ничего не воспринимаешь всерьез, Электра?
   - А что здесь можно воспринять всерьез, милая?
   - Жизнь?
   - Жизнь - дешевка.
   - Ты самая циничная личность, какую я когда-либо встречала.
   - Циничная?
   - Да.
   - Нет, дорогуша. Я просто реалистка.
   - Реалистка, как же.
   - Когда доживешь до моих лет, дорогуша.
   - Как, до всех тридцати пяти, Электра?
   - Когда доживешь до преклонных тридцати пяти, Бернис, ты поймешь, что  ты
всего  лишь  незначительная  шестеренка  в  этой  вселенной.  Нет,  даже  не
шестеренка. Шестеренка - это зубчатое колесико, которое приводит в  движение
другое зубчатое колесико, а это  предполагает,  что  ты  -  жизненно  важная
деталь в этом огромном и пустом, присыпанном звездами космосе. Нет, мы  даже
не шестеренки. Мы частички пыли,  который  несет  ветер.  Мы  частички  ила,
скапливающегося в ложе  реки.  Ты  знаешь,  что  вся  вселенная  возникла  в
результате  простой  флуктуации,  отклонения   от   нормы?   Спроси   любого
астрофизика. Мы - выброс  сигнала  по  экрану,  пузырек  воздуха,  случайный
эпизод. Мы...
   - Ну как? Не слишком туго?
   - Да.
   - Подожди, я ослаблю.
   - Нет, я их лучше чувствую, когда они так затянуты. Ну вот,  Бернис,  что
скажешь?
   Стоя посреди кухни, Электра приподняла подол  юбки,  чтобы  покрасоваться
новыми сапогами со шнуровкой от пятки почти до колена.
   - Ну  как  можно  не  любить  черную  кожу?  -  Электра  внезапно  озорно
улыбнулась. - Есть в ней что-то извращенное, а? - Она нетерпеливо вздохнула.
- Бернис, я спросила: это разврат? Что ты думаешь?
   - М-м... извини, пожалуйста. Мне показалось, я снова слышала.
   - Что, дорогая?
   - Как будто кто-то плачет на заднем дворе.
   Электра выглянула в окно на задний двор:
   - Совершенно пусто.
   - Я уверена, что слышала плач.  Знаешь,  такой  высокий  крик,  будто  от
боли?
   - Мальчишки, - равнодушно отозвалась Электра, доливая в бокалы вино.
   - Ох, Электра, я же сказала, что больше бокала не выпью.
   - Дай себе немного воли, милочка, потому что завтра мы умрем.
   - Я ни на что не годна буду, кроме постели.
   Электра распутно подмигнула.
   - Только не начинай опять, пожалуйста.
   - Ты разве не находишь его привлекательным?
   - Кого?
   - Ну как. же, старика, собирающего пустые бутылки. Ну и что, что  у  него
чирей на лбу и вата в ушах, но я слышала, он дает что локомотив.
   - Электра!
   - Нет, глупышка. Я говорю о докторе Дэвиде Леппингтоне, конечно.
   - Пурпурный лучше белого, - отозвалась Бернис, вертя в руках два шелковых
шарфа.
   - Я сохранила чек, на следующей неделе поменяю.  Так  вот,  не  уходи  от
темы. Итак, добрый доктор. Заинтересована?
   День субботы превратился в субботний вечер, а они все  болтали  на  кухне
гостиницы. За последний месяц это превратилось в традицию. В  субботу  перед
обедом Бернис угощала Электру бутылкой вина, и  они  показывали  друг  другу
купленные утром наряды или просто  чесали  языки.  Поначалу  Бернис  смущали
поддразнивания Электры. Теперь же она понимала, что все это шутки ради.  Они
прекрасно ладили и наслаждались обществом друг друга.
   Откинув назад иссиня-черные волосы, Электра примеряла  серьги,  купленные
на ярмарке на главной улице Уитби.
   Бернис склонила  голову  набок,  прислушиваясь.  Она  была  уверена,  что
слышала слабый крик, доносящийся от реки, которая текла за высокой кирпичной
стеной заднего двора. Возможно, это и дети, подумалось ей. Или даже птица. И
все же звук был странно мучительным. Как будто кто-то испытывал  невероятную
боль.
   Пока  Электра  пыталась  выведать  у  нее,  что  она  думает  о   докторе
Леппингтоне, Бернис смотрела в окно. Над  вершинами  гор  вздувались  темные
тучи. Надвигалась гроза.
   - Может быть, он пригласит тебя как-нибудь пообедать, - говорила Электра.
- Ты согласишься?
   Бернис собиралась ничего не  говорить  Электре  об  этом,  но  не  смогла
устоять перед искушением увидеть выражение ее лица.
   - А он уже пригласил, - сказала она довольно небрежно.
   - Да ну! - Изумление Электры принесло Бернис глубочайшее  удовлетворение.
- Ты ведь согласилась, правда?
   Бернис с улыбкой кивнула.
   - О, девочка моя, - расплылась в улыбке Электра. - Когда?
   - Завтра вечером. Мы пойдем в "Сороку" в Уитби.
   - А, хороший выбор. Боже, я достану завтра днем свою косметичку, и мы так
над тобой поработаем, чтобы он голову потерял от вожделения.
   За счастливой болтовней  они  принялись  решать,  что  наденет  Бернис  к
завтрашнему обеду. Снаружи на город наползали темные тучи. И выглядели они в
точности, как крылья бескрайней летучей мыши, распахнувшиеся будто для того,
чтобы стереть с лица земли все человечество.

ГЛАВА 17

1

   СЕКС, СЕКС, СЕКС!
   О боже, это по мне. Что он  со  мной  делает!  Какие  слова  он  говорит!
Грязные слова. Но они так возбуждают. Интересно, решусь ли я на  минет?  Bсе
когда-нибудь бывает в первый раз, а как иначе, спросила она себя. Да,  давай
же, сделай это.
   Фиона Хилл, нежась, потянулась в постели, позволяя целовать себя с головы
до ног. В номере 101 "Городского герба" было тепло  -  они  нагрели  комнату
так, что запотели стекла.
   - Сейчас я поцелую твою грудь, - бормотал ее любовник. -  Потом  я  стану
целовать твой живот, потом я стану целовать твои бедра, потом я стану... юм,
юммм-эр...
   Фиона Хилл заерзала ногами по простыням, наслаждаясь  каждым  пропитанным
сексом мгновением. Ей было двадцать  девять.  Уж  поверь  мне,  думала  она,
давно,  давным-ДАВНО  пора.  Она  весила   чуть   больше   7   стоунов. Худенькая, тонкокостная, кареглазая.  Волосы?
Мышино-русые. Не неприятная. Обычно она носила толстые очки в синей оправе -
но только не сегодня, сегодня никаких очков. Ты это заслужила. Ты  заслужила
хотя бы раз быть центром вселенной. Ты  заслужила  быть  предметом  желания:
жаркого, сексуального - да, да, выговори это - животного желания.
   Ты заслужила, чтобы тебя...  тебя...  давай  же,  сказала  она  себе.  Не
сдерживайся. Произнеси это гадкое, это распутное слово.
   Трахали.
   Ты заслужила, чтобы тебя трахали.
   Теперь она выдохнула это гадкое слово вслух:
   - Трахни меня, Мэтт... пожалуйста, трахни меня.
   Трахаться.
   Само слово у нее на языке казалось странным - возбуждающим: и  необычным,
и грязным одновременно.
   Трахаться.
   За все свои двадцать девять лет она и  про  себя  не  могла  этого  слова
произнести, не залившись при этом  жаркой  краской.  А  потом  сломя  голову
бежала в исповедальню, как будто за ней гнался сам Люцифер.  И  рассказывала
все отцу О'Коннелу. О грешных ощущениях внизу живота,  о  журналах,  которые
девочки на работе подбрасывали ей на стол, и о  том,  как  -  и  где  -  она
намыливалась в ванной, даже если знала, что кожа у нее  уже  чистая;  но  ей
нравилось то ощущение, которое возникало всякий раз, когда по коже скользили
намыленные пальцы.
   Секс.
   Но теперь плотина прорвана. Она столкнулась с Мэттом на вечеринке в честь
помолвки подруги. Он отвез ее домой - ну, до полдороги. Вдруг  он  остановил
машину и поцеловал  ее.  Силы  небесные,  как  же  она  разнервничалась;  ей
казалось, что внутри нее надувается  воздушный  шар,  растет  все  больше  и
больше и больше, вот-вот взорвется.
   А потом что-то действительно взорвалось.
   Все это было безумие - полнейшее безумие.
   Через две минуты он уже был  на  ней,  заполняя  ее,  пока  ей  не  стало
казаться, что она расколется на части -  я  была  в  экстазе?  в  агонии?  я
потеряла рассудок?
   Мне это нравилось, думала она потом. Двадцать девять  лет  -  я  все  еще
девственница.
   Но этому пришел конец.
   Секс.
   Она открыла глаза,  на  губах  у  нее  играла  улыбка.  Заходящее  солнце
пробилось сквозь облака, и теперь забредший в окно луч залил  красным  стену
номера. Он блестел на  стекле,  закрывавшем  картину,  на  которой  в  озере
плавали обнаженные мальчики. До нее донесся запах  красной  розы  в  высоком
фужере. Несказанно душистый и сладкий, он как будто  плыл  сквозь  ее  кожу,
чтобы согреть ей кровь. Сердце ее пело от чистейшего счастья.
   Любовь.
   И вот она я - в  номере  101,  расслабленно  думала  она,  чувствуя  себя
невероятно восхитительной и желанной. Я хочу остаться в номере 101 навеки. Я
хочу, чтобы он трахал меня, пока я не расплавлюсь и  не  утеку  в  ковер,  в
мебель и стены. Я хочу,  чтобы  время  застыло  в  следующий  раз,  когда  я
достигну оргазма, и чтобы этот оргазм длился вечность.
   Наверное, так оно и есть в раю?
   Ощущение бесконечного оргазма? Оргазм на миллиард лет?
   М-м-м... хочется надеяться.
   Подобные мысли погнали бы ее бегом к отцу О'Коннелу, у  которого  в  ушах
щетинятся седые волосы и по-шотландски угрюмый голос. Не будет этого больше,
Фиона, не будет. Я нашла свою настоящую любовь. Мне тепло. Я в безопасности.
   Да. Были и проблемы. Двадцатилетняя разница в возрасте ее не смущала.  Но
Мэтт был женат. Он был директором строительной фирмы, где она. работала.
   Но будущее не имело значения.
   Этот уик-энд ведь продлится вечно, разве нет?
   Фиона  с  нежностью  смотрела  на  стальную  шевелюру,   которая   слегка
покачивалась из стороны в сторону, когда Мэтт  касался  языком  ее  плоского
живота. Она застонала от наслаждения, когда  он  принялся  целовать  завитки
мягких волос у нее между ногами. Одна большая рука поднялась, чтобы  ласково
сжать ей грудь.  В  красном  закатном  свете  блеснуло  золотое  обручальное
кольцо.
   Мэтт продвигался вверх по ее телу, пока его глаза -  яркие,  как  осколки
льда, сверкающие под солнцем, - не заглянули в ее. Все его  тело  лежало  на
ней. Оно было теплым, твердым и - ах как умиротворяющим.
   - Фиона, - прошептал он. - Ты мне веришь?
   - Да.
   - Ты мне веришь, когда я говорю, что люблю тебя?
   - Да, верю.
   Он поцеловал ее в губы, и она уловила в его дыхании запах  шампанского  и
сигар.
   - А теперь, - выдохнул он,  -  я  собираюсь  заняться  с  тобой  любовью.
Готова?
   - Готова.
   Ее руки скользнули вверх по его широкой спине, колени поднялись.
   О, как же ей хотелось, чтобы это длилось вечно.
   Она чувствовала, как он входит в нее, входит во всем своем великолепии, а
тем  временем  солнце  уползало  за  горизонт  и  в  город  тайком  начинала
закрадываться ночь.

2

   Тремя этажами выше любовников Дэвид Леппингтон сидел у себя. Он  подтянул
кресло так, чтобы устроиться в нем, вытянув ноги на кровать. От чашки кофе у
него под локтем поднимался пар. Он читал книгу, данную  ему  дядей,  -  "РОД
Леппингтонов: легенды и факты". Как и полагается истории  рода,  книга  была
невероятно   основательной:   с   многочисленными   родословными    древами,
фотографиями прапра-Леппингтонов - суровых викторианских патриархов с  усами
достаточно густыми, чтобы  подметать  ими  пол  в  плотницкой,  и  матрон  в
турнюрах и платьях до пола. Все они сурово хмурились с фотографий, как будто
сама их жизнь зависела от того, чтобы ни за что не улыбнуться.
   Исключения стали появляться позднее, с фотографиями его  отца  и  дядюшки
Джорджа - отцу тогда, наверное, было не больше двадцати, а дяде - тридцать с
чем-то: оба они  сидели  в  гребной  шлюпке  с  беззаботными  улыбками  и  в
соломенных канотье.
   Легенда о том, что Леппингтоны являются гордыми обладателями божественных
предков, излагалась с той же сухой прозаичностью, что  и  истории  свадеб  и
похорон.  Далее  была   представлена   краткая   биография   дяди   Джорджа,
повествующая о том, как он постепенно  создал  процветающее  дело  в  Уитби,
ввозя дешевую обувь из стран  тогдашнего  советского  блока.  Параллельно  с
ввозом обуви от Бирлингтона до Солтберна протянулась целая цепь созданных им
обувных мастерских.
   На странице четырнадцатой  имелась  репродукция  высеченного  изображения
некоего древнего Леппингтона  тысячелетней  давности.  Он  преклонял  колени
перед богом грома Тором,  запечатленным  с  обязательным  молотом  по  имени
Мьельнир. На репродукции Тор  протягивал  Леппингтону  что-то,  напоминающее
свернутую в трубку газету (хотя совершенно очевидно, что газетой это быть не
могло).  Офортная  подпись  гласила:  "Великий  Тор  жалует   мир   Тристану
Леппингсвальту,  967  год  от  Рождества  Христова".  Дэвид  присмотрелся  к
репродукции внимательнее. Та  казалась  викторианской  и  имела  вид  скорее
витража в христианской церкви, чем  произведения  кровожадного  нордического
искусства.
   Он перевернул страницу и наудачу выбрал абзац.
   Дар мой тебе - армия бессмертных, вскормленных на крови быков,  послушных
слову Леппингсвальтов и жаждущих нового Царства, что склонится перед  Тором,
не Христом.
   Дэвид пробежал глазами страницу, останавливаясь то на одной, то на другой
фразе. По всей очевидности, это было описание армии  вампиров,  которую  Тор
подарил его предкам с целью завоевания христианских королевств в  1000  году
н.э. Без сомнения, Тор, разъяренный  отказом  вождя  Леппингсвальтов  начать
вторжение, решил забрать с собой свои игрушки назад в Вальгаллу.
   Какая жалость,  с  улыбкой  подумал  Дэвид.  Он  вспомнил,  как  один  из
студентов в университете вальяжно прошествовал в аудиторию  и  объявил,  что
только что унаследовал миллион от какой-то  седьмая-вода-на-киселе  тетушки.
Самодовольный мерзавец. Подумать только, после этого отпуска я смогу  вплыть
в клинику в Ливерпуле и  так  же  самодовольно  заявить:  "Знаете,  что  мне
досталось в наследство, ребята?" А потом, театральным жестом указав на окно,
явить им армию вампиров, покорно  выстроившуюся  на  парковочной  стоянке  с
проржавевшими мечами и топорами наготове.
   Дэвид с  улыбкой  покачал  головой.  Армия  вампиров?  Сама  идея  вполне
отвечала его порой излишне легкомысленному чувству юмора.
   Этот самый легкомысленно-непочтительный юмор он  приобрел  в  медицинском
колледже.  В  конце  концов,  если  тебе  девятнадцать  лет   и   ты   вдруг
обнаруживаешь, что на столе в анатомическом театре перед тобой лежит труп, а
преподаватель анатомии с самым серьезным видом, но, без сомнения, трясясь от
смеха внутри себя, говорит: "Мистер Леппингтон, не будете ли  вы  так  добры
извлечь селезенку, чтобы ваши коллеги смогли изучить ее.  Давайте,  давайте,
мистер Леппинггон. Мертвые не кусаются"...
   Бог мой, да, бывают  времена,  когда  чувство  юмора  столь  же  жизненно
необходимо, сколь и воздух, которым ты дышишь.
   Стемнело, отчего гостиничный  номер  приобрел  мрачно-унылый  вид.  Дэвид
включил настольную лампу, отхлебнул глоток кофе и вернулся к книге.

3

   Пока Дэвид Леппингтон читает, в соседнем номере Бернис Мочарди  примеряет
наряды, найденные в кладовке на их этаже.
   Бернис не сомневалась, что это одежда Электры. Все  вещи  были  аккуратно
сложены  по  полкам.  На  каждой  полке  стояла  плошка   с   солью,   чтобы
предотвратить проникновение жидкости в изысканные ткани.
   Боже мой,  думала  она,  у  Электры  платьев,  наверное,  больше,  чем  у
принцессы. Конечно же, ей никогда не удастся все переноси