епетировать  вступительные  реплики,
когда вдруг заметил, как поблескивает бриллиантик в кольце на ее левой руке.
   Черт, беззлобно подумал он. Ну да ладно, если Леппингтон заинтересует его
настолько, чтобы в нем задержаться, он пробудет здесь еще две недели. Он уже
подумывал о том, чтобы через пару дней перебраться на побережье.
   Он отхлебнул кофе. Через окно видна была  огромная,  похожая  на  сгусток
свернувшейся крови, темная туча, зависшая над  четверкой  башен  "Городского
герба". Ворона и след простыл.
   Еще двадцать минут,  и  можно  будет  поселиться.  Сейчас,  после  долгой
поездки  в  поезде   из   Ливерпуля,   горячая   ванна   казалась   особенно
притягательной.
   От нечего делать он достал из кармана одно из двух  писем.  Оно  было  от
доктора Пэта Фермена, одного из двух практикующих в  городе  врачей.  Доктор
Фермен приглашал Дэвида подумать над тем, чтобы перенять его практику, когда
через полгода он, Фермен, уйдет на пенсию. Я уверен, вам понравится работать
в  Леппингтоне,  говорилось   в   письме,   и   вы   не   только   выиграете
профессионально, но и приобретете положение в обществе, в  особенности  если
учесть, что узы, которыми связана ваша семья  с  этими  местами,  уходят  на
много веков в прошлое... Письмо было дружелюбным и непринужденным, и  в  нем
поминался дядя, Джордж Леппингтон, которого доктор Фермен знал  как  доброго
друга и соседа на протяжении  последних  тридцати  лет,  -  так,  во  всяком
случае, утверждал автор. Дэвид не видел своего дядю с тех пор,  как  покинул
город в возрасте шести лет.
   Примет ли он приглашение стать врачом  в  этом  маленьком  городке  своих
предков? Он просто не знал. Мысль о том, чтобы бороздить улочки  и  сельские
дороги в "лендровере", как какой-нибудь Почтальон  Пэт, в белом врачебном халате, казалась
неожиданно привлекательной. Здесь не будет сидения с девяти до пяти в  офисе
Центра  гигиены  труда,  доводящего  до  отупения,  где  все,  что  от  него
требовалось, только  подтверждать  или  опровергать  диагнозы,  поставленные
другим  врачом,  или  советовать  бизнесменам  поменьше  пить   и   побольше
заниматься спортом. С тем же успехом можно, стоя  на  берегу,  рекомендовать
морю не пускать сегодня  прилив  на  пляж.  Море,  пожалуй,  проявит  больше
внимания, чем бизнесмены, которым неймется спустить счета  фирмы  в  дорогих
ресторанах.
   В кафе вошла пожилая пара. Заказав поджаренные булочки к  чаю  и  горячий
шоколад, они устроились у  окна.  Дэвид  заметил  брошенный  в  его  сторону
взгляд. ("Смотри-ка, Этель, приезжий". Нет, здесь не нужно  быть  телепатом,
чтобы понять, что они думают.)
   Дэвид взглянул на часы над стойкой. Десять  минут  до  заезда.  Когда  он
возвращал письмо в карман, под пальцами, будто для того, чтобы привлечь  его
внимание, зашуршал второй конверт.
   Он пока не станет открывать письмо, хотя и достаточно хорошо знает почерк
Катрины, чтобы понять, от кого оно.
   О'кей, Дэвид, ты расслабился, ты в достаточно хорошем расположении  духа,
чтобы разделаться с ним. Давай же, прочти это проклятое  письмо,  покончи  с
этим раз и навсегда.
   Он вытащил из кармана белый конверт, быстро вскрыл  его.  Видишь,  Дэвид,
совершенно не больно, ведь так. Прочти его, потом порвешь и скормишь урне  в
углу.
   Но он знал, что этого те сделает. Что прочтет его еще раз десять,  прежде
чем уничтожить.
   Он вытащил письмо из конверта. Стоило ему развернуть  листок,  он  понял,
что совершил  ошибку.  Ему  следовало  еще  немного  потянуть.  Подождал  бы
вскрывать проклятый  конверт,  пока  не  заанастезируешь  себя  парой  пива,
подумал он, внезапно рассердившись. Хватит с тебя этого.  Ты  не  видел  эту
женщину уже пять лет.
   Он развернул письмо. Первое, что бросилось  ему  в  глаза,  была  обычная
муха, приклеенная клейкой лентой над словами "Дорогой Дэвид".
   Черный  трупик  под  прозрачным  скотчем  выглядел  абсурдно   упитанным.
Крылышки у мухи отсутствовали. Они были не оторваны,  а  аккуратно  обрезаны
ножницами. Не читая, он заткнул письмо обратно в конверт, а конверт запихнул
на самое дно кармана.
   В горле волной поднималось что-то горькое.

4

   Из самых глубоких туннелей они хлынули наверх. Голодные, они стремились к
еде. Они двигались  быстро,  целеустремленно  карабкались  вверх,  к  ходам,
лежащим прямо под поверхностью, они двигались в  полной  темноте,  повинуясь
зову инстинктов в их крови.
   Достигнув своей цели, они ждут, подняв  лица  вверх,  зная,  что  вот-вот
настанет  ливень.  Воздух  наполняется  их  ожиданием;  тела  их  дрожат  от
возбуждения.
   И вот он настал. Бурный поток хлынул в сотни подставленных ртов.
   Текучий звук заполнил пещеру.
   Они едят. Пища их тепла, мокра, сладка. Будь здесь достаточно света,  она
явила бы свой цвет. Красный. Очень красный.

5

   Шмяк!
   Четверо обдолбанных придурков валяются в траве у его ног. Всего делов-то,
раз плюнуть. Просто, просто, а?
   Он провел ладонями  по  выбритой  голове.  Шрам,  проходящий,  как  мазок
красной губной помады, от уголка глаза до уха, приятно покалывало.  Как  его
покалывало, когда он давил, мышь. Он  ободрал  костяшки  пальцев  на  правой
руке, когда всадил кулак в по-детски мягкий рот одного из придурков,  но  он
ничего не чувствовал. Он  вытер  окровавленные  пальцы  о  пригоршню  жгучей
крапивы. И все равно не почувствовал ничего.
   - Слушайте меня, - сказал он  четверым  подросткам,  пока  те  стонали  и
сплевывали в грязь кровь. - С этой минуты вы будете делать в точности, как я
скажу. Идет?
   - А... ЭЭЭ-дерьмо!
   Шмяк!
   Он врезал тому, который пытался подняться на ноги.
   - Будете делать в точности, как я скажу. Понятно?
   - Посел ты, - проревел другой ртом, полным крови, слюны и блевотины.
   Шмяк!
   - Я... - Шмяк!.. - Босс. - Шмяк! - Теперь. Понял? - Шмяк, шмяк.
   Он рывком поднял ребят на ноги и пару  раз  сильно  вдарил  им  раскрытой
ладонью.
   Пять минут работы - раздавая оплеухи по их  дурацким  головам,  -  и  они
начали въезжать в его образ мыслей.
   - Теперь слушайте меня. Вставайте на колени. И  стойте  так,  пока  я  не
скажу вам сдвинуться с места. Понятно?
   Головы согласно качнулись.
   - Так чего же вы ждете?
   Все еще подтирая расквашенные носы и смаргивая слезы  с  заплывших  глаз,
все четверо с трудом опустились  на  колени,  как  опускаются  на  колени  в
присутствии короля.
   Шрам на виске парня жгло все сильнее - как будто от глаза до уха пробегал
электрический разряд. Он чувствовал, что в порядке, чувствовал себя сильным,
как монстр из преисподней.
   -  Повторять  не  буду.  Теперь  правлю  я,  о'кей?  Четверка   выглядела
раздавленной. И все четверо покорно кивнули.
   Раз - и готово, удовлетворенно подумал он. Вот теперь я снова в деле.

6

   Электра Чарнвуд открыла дверь, ведущую в подвал "Городского герба".
   Электра? Благодарите за этот чудный девиз вместо имени матушкину любовь к
поэзии, с усмешкой говорила она людям.  Ей  было  тридцать  пять,  она  была
высокой, выглядела искушенной и повидавшей жизнь и носила черные  волосы  до
плеч. А еще она была  кукушонком.  Родилась  умненькой  в  монотонно-тусклом
городишке. И это вовсе не было самомнением с ее стороны, просто  она  всегда
чувствовала, что ее место не здесь и что  родители,  наверное,  нашли  ее  в
тростниковой корзинке, плывшей по реке Леппинг. Быть может, не  так  уж  это
было далеко от истины; черные, почти иссиня-черные волосы и  решительный,  с
горбинкой нос придавали ее облику что-то семитское, а может, даже что-то  от
египетской принцессы. Она и вправду ничем не походила  на  своих  родителей:
эту серенькую веснушчатую пару никто не мог назвать высокими.
   Конечно, Электра не была гибкой, скорее напротив - ширококостной,  и  то,
как она затаскивала в подвальный лифт  бочонки  с  пивом,  не  раз  вызывало
одобрительный свист водителей с пивоварни. Случалось такое, когда кладовщик,
любящий поддать и мающийся спиной, не являлся на работу, как то было у  него
в  обычае  по  утрам  в  понедельник.   ("Наверное,   грипп",   -   гнусавил
Джим-кладовщик  в  телефонную  трубку,  или:  "Думаю,  меня  сейчас  мигрень
свалит", или: "Опять чертов  зуб  мудрости;  ты  даже  представить  себе  не
можешь, какую боль я сейчас терплю".) Однажды этот "зуб мудрости"  настолько
вывел ее из себя, что она отвезла его  к  своему  дантисту  в  Уитби,  силой
загнала в кресло, а затем  испытала  почти  что  чудовищное  удовлетворение,
когда дантист сообщил Джиму, что тому нужно поставить с дюжину  пломб.  Лицо
бедняги побелело как снег. Причин уволить его было  у  Электры  больше,  чем
пальцев на руках и на ногах, но когда он все же являлся на работу, то  делал
ее вполне добросовестно - если его достаточно накачать виски. И он ничего не
имел  против  того,  чтобы  задержаться  после  закрытия,  чтобы   прибрать,
вытряхнуть пепельницы и перемыть стаканы. И после того, как она укрепит  его
боевой дух, он был единственным, у кого хватало мужества спуститься в подвал
вечером или ночью.
   Электра зажгла лампочку. Свет и тьма в подвале, говорила  она  себе,  как
будто заключила шаткое перемирие. Когда зажигался свет, тьма  отступала,  но
недалеко.
   Она быстрым шагом спустилась по ступеням. Ей не хотелось находиться здесь
внизу, ей не нравился подвал гостиницы, не нравился еще с тех пор, когда она
была ребенком. Но теперь и страх остался позади: за прошедшие годы она стала
насквозь пропитана фатализмом.
   Она проверила ящики с вином, безалкогольными напитками, водкой и  бренди.
Достаточно, чтобы хватило до  конца  недели.  Едва  ли  стоит  ждать  набега
жаждущих вина туристов. Леппингтона нет на туристических картах - разве  что
у вас пунктик на скотобойни титанических размеров.
   Стоя посреди подвала - как можно дальше от стен и притаившихся возле  них
теней, - Электра окинула  взглядом  ящики  с  бутылками,  пивные  бочонки  и
пластмассовые шланги, подающие пиво к насосам в баре наверху.  (Когда-нибудь
она установит электронасосы, но неотложной необходимости сделать это все  не
возникало.)
   Все было, как и положено, на своих местах.  После  звуков,  раздававшихся
отсюда прошлой ночью, она была почти уверена, что подвал полностью  разорен.
Впрочем, это всегда было так. Неистовый шум, а потом - хоть бы  банка  пепси
оказалась сдвинута с места.
   Теперь железная дверь в дальнем конце подвала.  Давай,  Электра.  Ты  это
можешь. С правой ноги, начинай.
   Она собралась с силами, чтобы  пройти  несколько  метров  в  глубь  тени.
Фонарь надо было захватить, кобыла глупая, выругала она саму себя.  И  вновь
сыграл свою роль фатализм. Если это случится, то случится, и ничего  тут  не
поделаешь.
   Она остановилась и облизнула внезапно пересохшие  губы.  Мне  не  следует
быть здесь, сказала она самой себе. Мне здесь не место.
   Как будто этими словами она могла изменить прошлое. Ну ладно, в школе она
была умненькой; она получала призы за успехи в  учебе.  В  университете  она
учила английский  язык  и  литературу.  Она  отхватила  место  редактора  на
телестанции в Лондоне. К двадцати пяти годам она была на шаг от того,  чтобы
появиться перед камерой как соведущий программы "Бизнес сегодня вечером",  -
и вот тут-то все пошло кувырком. Внезапно умерла ее мать. (Отец  нашел  мать
на полу - с расширенными глазами и уже холодную -  на  этом  самом  бетонном
полу в подвале. В руках ее была  зажата  щетка,  причем  сама  щетка,  а  не
ручка.) Электра приехала домой на похороны. Потом, в  тот  день,  когда  она
должна была возвращаться в Лондон к своей блестящей карьере (и к ожидавшему,
чтобы его забрали, ее ярко-синему "порше", который она заказала у поставщика
в Хэмпстеде), отца хватил удар.
   У нее не было ни братьев, ни сестер, которые могли бы помочь, поэтому она
взяла на себя управление  гостиницей  и  фактически  помахала  телевизионной
карьере ручкой. Следующие полгода отец уже не  вставал  с  постели:  не  мог
говорить, не мог сам дойти до туалета, не мог даже произнести букву "р".
   - Элеква. Не тевяй тут вэемени звя. Тебя ждет вабота, - говорил - или, во
всяком случае, пытался сказать  -  он,  с  трудом  выталкивая  слова  сквозь
парализованные перекошенные губы.
   - Не волнуйся, папа. Как только  мы  найдем  управляющего,  я  вернусь  в
Лондон.

***

   Отец умер полгода спустя, в один год с матерью. Она  смотрела,  как  гроб
опускают в землю, а в ушах у нее стоял его  голос:  "Не  плачь  из-за  меня,
Элеква. Поставайся не плакать".
   Она так и не нашла управляющего. И десять лет спустя она была все на  том
же месте, в этой паршивой гостинице.  Карьера  на  телевидении  была  раз  и
навсегда похоронена вместе со  старым  добрым  папой.  Не  такое  уж  ценное
имущество эта гостиница, она скорее вирус у нее в крови,  который  только  и
ждал, чтобы проснуться. Шум в подвале по ночам -  этого  хватило  бы,  чтобы
свести с ума и святого, черт побери. Спасибо, мама, спасибо, папа. Почему вы
просто не вогнали мне кол в сердце, когда я родилась, и не покончили с этим?
Внезапный приступ горечи застал ее врасплох. Глаза защипало, сжав зубы,  она
обнаружила, что вонзает ногти себе в ладони.
   Внезапно она двинулась вперед в спустившиеся тени в конце подвала,  туда,
где он сужался и сужался, чтобы превратиться в узкий проход в...
   В никуда, Электра. Он никуда не ведет. Это тупик...
   (Как и твоя жизнь, дружок.)
   Теперь ей ничего не было видно. Холодно  и  жесткий  пол  под  ногами.  И
железная дверь, которая так пугала ее в детстве.
   И ее мать эта дверь тоже пугала. ("Я слышу шум по  ту  сторону  двери,  -
говорила мать. - Иногда мне кажется, я  слышу,  как  там  за  дверью  кто-то
ходит". Отец со смехом отмахивался от ее слов, говоря,  что  по  ту  сторону
двери ничего нет, кроме заброшенной части подвала.)
   В день смерти мать утверждала, что слышала шум в подвале.
   Найдена мертвой в подвале. Она умерла в одиночестве. Была  уже  холодной,
когда ее нашли: глаза расширены; в  руках  зажата  щетка  так,  как  сжимает
архангел Гавриил меч, которым разит демонов.
   - Из-под ее зада расходилась маленькая лужица мочи,  -  пробормотал  отец
незадолго до конца, - маленькая лужица мочи,  Элеква.  Представляешь?  Твоей
матеви было бы так неловко, если б она знала.
   Она не могла знать. Она была мертва, как дверной гвоздь.
   На ощупь Электра проверила оба запирающие дверь висячих замка.  Обреченно
пожав плечами, она хорошенько дернула затворы, почти  что  ожидая,  что  они
останутся у нее в руках.
   Когда ей было пятнадцать, в школе, она видела документальный  фильм.  Там
солдат в одиночку стрелял из огромного полевого орудия. Голый  по  пояс,  он
поднял, как ребенка, массивный артиллерийский снаряд, вложил его в  казенник
пушки,  потом  выстрелил;  ударной  волной  с   деревьев   сорвало   листья.
Большинство ее подружек вертелось, болтало и елозило: документальные  фильмы
НЕ ИНТЕРЕСУЮТ девчонок-подростков. Но Электра увидела нечто  необыкновенное.
Товарищи одинокого артиллериста все попрятались за кучей земли,  потому  что
на холм стекались враги, обстреливавшие одиночку.
   Одинокий артиллерист, работавший на открытой поляне в лесу, был  обречен,
поскольку не мог не знать, что в любую минуту одна из сотен несущихся к нему
пуль положит конец всему. Но ему уже было безразлично. Он продолжал стрелять
из большой пушки, пока его не убили.
   Даже тогда у Электры  было  предчувствие,  что  этот  отрывок  из  фильма
почему-то  очень  важен.  Теперь   она   ощущала   сродство   с   обреченным
артиллеристом,  ощущала  настолько  остро,   что   это   сродство   казалось
чудовищным.
   Она чувствовала, что тоже сражается в уже проигранной битве (нет, речь не
о гостинице, она-то как раз приносит доход).
   Смерть спешит ко мне, думала она, и не в виде пули. Нет, это что-то иное.
И столь же смертельное. Она чувствовала его точно так же,  как  чувствовала,
как по ее жилам течет кровь.
   В этот момент на стойке портье зазвенел звонок и разрушил чары.
   Вздохнув, она вышла из тени и направилась к подвальной лестнице.
   Быть может, это Прекрасный Принц, что явился, чтобы увезти  меня  отсюда.
Но Электра знала, что все не так просто. Прекрасные принцы не  появляются  в
захолустных городишках вроде Леппингтона. Как тому солдату в  документальном
фильме, ей придется выдержать эту атаку одной.

ГЛАВА 5

   Доктор Дэвид Леппингтон вышел из дверей кафе на свежий воздух. До  заезда
в гостиницу  оставалось  всего  несколько  минут.  Сейчас  он  действительно
предвкушал горячий душ.
   Он закинул дорожную сумку на плечо.
   Не успел Дэвид сделать  и  нескольких  шагов  в  сторону  гостиницы,  как
увидел, что к нему спешит  человек  средних  лет  в  люминесцентно-оранжевом
рабочем комбинезоне. Один лишь взгляд на его  напряженное  лицо  подтвердил,
что что-то случилось.
   - Эй, приятель, - обратился он к Дэвиду, - в кафе есть телефон?
   - Думаю, да, - ответил Дэвид, полагая, что так оно и есть. И тут же слева
от него раздался крик:
   - Тони! Вызови заодно и пожарную бригаду. Мы  не  можем  сдвинуть  его  с
места.
   Дэвид бросил взгляд налево, где  горстка  мужчин  в  таких  же  оранжевых
комбинезонах - дорожные рабочие, решил он, - столпилась над чем-то там,  где
дорога упиралась в массивную стену здания скотобоен.
   Инстинкты Дэвида немедленно объединили силы с  профессиональной  выучкой.
На земле ничком распласталась человеческая фигура. Дэвид поспешно перебрал в
уме различные варианты диагноза: аневризма, остановка сердца, приступ астмы,
инсульт, эпилептический припадок.
   С сердцем, забившимся быстрее от выбрасываемого в организм адреналина, он
поспешил через мощенную булыжником улицу туда, где лежал пострадавший.
   Все столпившиеся вокруг были в комбинезонах уборщиков улиц.
   - Что случилось? - решительно спросил Дэвид.
   - А вы кто? - Спрашивающий был скорее испуган, чем агрессивен.
   - Я врач. Что с ним случилось?
   - Это наш  приятель.  У  него  черпак  застрял  в  водосточной  трубе.  -
Говоривший указал на шест метровой длины с механическим  зажимом  на  конце,
лежащий на земле возле кучи  сырых  отбросов,  -  приспособление  напоминало
вытянутый пинцет. - Когда он попытался его  высвободить,  у  него  рука  там
внизу застряла.
   - Вот, присмотрите за ней, пожалуйста.
   Дэвид  протянул  дорожную  сумку  одному  из  рабочих  и   присел   возле
застрявшего, который лежал ничком на земле, запустив руку в  водосток.  Руку
видно было до кисти: и ее, и пальцы покрывала черная,  как  смола,  жижа.  В
самом отверстии не было  ничего  примечательного:  обычный  водосток,  каких
множество на каждой дороге. Закрывающая его обычно  чугунная  решетка,  была
поднята и теперь лежала примерно в метре от водостока.
   - Здравствуйте, я  врач,  -  обратился  Дэвид  к  застрявшему.  -  Можете
пошевелить пальцами?
   Никакого ответа.
   - Вам больно?
   Глупый вопрос. Дэвид видел, что несчастный  пристально  смотрит  глазами,
вылезшими из орбит, на свою уходящую под воду руку. Лицо у него было  белым,
как свежевыпавший снег. Мускулы на шее вздулись, как  будто  он  мучительным
усилием воли удерживался от того, чтобы заорать в голос.
   - Как вас зовут? Вы меня слышите? Скажите, как вас зовут.
   И вновь никакой реакции.  С  потрясением  человека,  увидевшего  ангелов,
танцующих на острие иглы, бедняга пристально смотрел в водосток,  в  котором
застряла его рука.
   Дэвид перевел взгляд на ближайшего рабочего: тому было под пятьдесят,  на
подбородке у него проступала седая щетина.
   - Как его зовут?
   - Бен Коннор.
   - Давно Бен так застрял?
   - Минут десять назад. Сперва мы подумали,  что  он  нас  просто  дурачит.
Знаете, практиче...
   - Вы пытались его вытащить?
   - Пытались. Он застрял намертво.
   - Бен, - мягко окликнул Дэвид. - Бен, вы меня слышите?
   - У него всего лишь рука застряла, - заявил один из рабочих помоложе:  на