Саймон КЛАРК
   ВАМПИРРОВА ПОБЕДА


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

ВО ТЬМЕ НАЧИНАЕТСЯ...

1. Номер в гостинице. Полночь

   Ей двадцать три года, у нее светлые волосы и темные глаза.
   Она не может спать, хотя и лежит в постели уже больше часа.
   Почему?
   Ей страшно. Так страшно, что  кажется,  сердце  замерзло  комом  голубого
льда, от которого от макушки до пяток бежит по артериям холод.
   Уверенность в том, что кто-то меряет шагами коридор за дверью ее  номера,
глубоко засела у нее в голове. Шагает взад-вперед, взад-вперед. Хорошо,  она
ничего не слышит,  но  она  же  чувствует...  Если  закрыть  глаза,  то  эти
беззвучно ступающие ноги,  оставляющие  следы  на  тускло-красном  ковре  за
дверью, чувствуются как собственные. Ступни в  ее  воображении  всегда  были
босыми.
   Она натягивает по самый нос простыню и закрывает глаза.
   Но за дверью... шаги. Босые пальцы утопают в  отслужившей  свои  тридцать
лет ковровой дорожке в гостиничном коридоре.
   Можно открыть дверь и посмотреть, кто там.
   Эта мысль всегда приходит ей в голову.
   Но чтобы открыть дверь,  придется  оттащить  тяжелое  бюро,  которым  она
забаррикадировалась с вечера.
   В последнее время она представляет себе,  кто  это  может  быть  там,  за
дверью, кто это ходит без устали час за часом, ночь за ночью. И  воображение
всегда играет с ней злую шутку - рисует образ  толстяка  с  кроваво-красными
дырами вместо глаз.
   У страха глаза велики, но и он - ничто без Воображения. Оно всегда готово
подбросить внутреннему  взору  картины,  точно  рассчитанные  на  то,  чтобы
запугать до полусмерти.
   Бернис, прежде чем погасить свет, загляни под кровать,  не  притаился  ли
там маньяк. А там? Не отрубленная ли это рука на дне платяного шкафа?  И  не
забывай, садясь на стульчак, о голодной крысе, что притаилась в изгибе трубы
под унитазом. Представляешь, как больно будет, если она тебя укусит?
   Она вновь смотрит на дверь, на  плотно  подпирающее  ее  массивное  бюро,
которое теперь приходится перетаскивать каждую ночь.  Теперь  это  такая  же
неотъемлемая часть ночного ритуала, как почистить зубы, скинуть тапочки и...
   Да,  ладно  же,  признайся,  Бернис:  поискать  под  кроватью  маньяка  с
безумными глазами, который выскочит, стоит только тебе заснуть.
   Надо ли говорить,  что  под  кроватью  никогда  ничего  не  было,  только
пушистые комья пыли и (в первый раз,  когда  она  нервозно  туда  заглянула)
скомканная пара носков, оставленная каким-то  давно  съехавшим  постояльцем.
Носки она подцепила и вытащила  вешалкой,  а  потом  отнесла  на  расстоянии
вытянутой руки -  как  будто  они  радиоактивные  или  еще  того  хуже  -  к
мусоропроводу на лестничной площадке.
   А теперь воображение с изысканно садистским упоением уверяет, что по этой
самой лестничной площадке кто-то ходит...
   ...кто-то безглазый, Бернис; кто-то с дырами, с большими кроваво-красными
дырами по обеим сторонам переносицы, где полагается быть глазам;  и  у  него
огромное,  жирное,  обрюзгшее  тело  и  толстые  вздувшиеся  пальцы;  и   он
ухмыляется, натягивая резиновые перчатки, запачканные мочой и  кровью  милых
юных...
   Раздраженно вздохнув, она садится и зажигает свет.  Нет,  Бернис,  твердо
говорит она себе самой, никто не ходит взад-вперед по коридору.  Это  все  -
твое воображение. Твое дурацкое испорченное воображение.
   Но в глубине души она знает, что случится, если открыть дверь. Ее ожидает
та же участь, что и парня на видео.

2. Видеодневник. Половина первого ночи

   Вот так ведут себя алкоголики, думает она. Видят  бутылку  водки.  Знают,
что не следует тянуть к ней руку, отвинчивать  крышку,  пить.  Но  не  могут
остановиться. Они во власти бутылки.  Она  заставит  их  пойти  на  все  что
угодно. Чемодан на дне платяного шкафа действует на нее точно  так  же.  Она
собиралась выкинуть его - пусть себе отправляется в  городскую  канализацию,
вслед за пыльными носками! - но не смогла.
   Как будто этот чемодан из кожзаменителя взывал к ней, требовал, чтобы она
отщелкнула посеребренные застежки, подняла крышку и  с  удивлением  оглядела
содержимое -  чистая  одежда  в  пакетах,  стянутые  резинкой  журналистские
блокноты, пара белых кед, подошвы которых испачканы какой-то черной  смолой.
И видеокамера. И видеозаписи. Эти чертовы дурацкие, ужасные записи. Сжечь их
нужно, сжечь.
   Но так же, как бутылка "смирновки",  уютно  прикорнувшая  в  морозильнике
среди пакетов с  замороженным  горошком  и  сосисками  -  или  где  там  еще
припрятал ее злосчастный пропойца, - эти чертовы,  дурацкие,  ужасные,  нет,
ужасающие видеозаписи притягивали  ее.  Видео  стояла  перед  ее  внутренним
взором, как стоял и обрюзгший живой (мертвый?)  толстяк,  безглазый  монстр,
который меряет шагами коридор за дверью. Была среди них одна, которая всегда
рано или поздно оказывалась в плейере (это не я ее, это она  меня  выбирает,
говорит она себе со вздохом фаталиста). На кассете - наклейка с надписью  от
руки: "ВИДЕОДНЕВНИК. СЫРОЙ МОНТАЖ".
   Смотреть ее - последнее, чего бы ей хотелось. С  минуту  она  смотрит  на
платяной шкаф, представляя себе Чемодан из кожзаменителя  с  видеокассетами,
как подушками обложенными набитыми пакетами с чистой одеждой... это не я ее,
она меня выбирает...
   С безнадежным вздохом, как алкоголик, пообещавший себе "больше ни глотка"
- никогда, ни за что, НИКОГДА! - она подходит к шкафу.
   Последний раз, Бернис. Слышишь?
   Дрожа  от  страха,  в  странном  предвкушении,  она  готовится   смотреть
проклятую пленку.

3. Гробик. Семь дней назад

   В любой гостинице - и в большой,  и  в  маленькой  -  есть  свой  Гробик.
Хорошо,  хорошо,  называться  он  может  по-разному:  Бюро  находок.  Сундук
мертвеца, Комната для Рухляди, Мусорная Куча, Склад Забытых Вещей, Помойка -
эпитетов может быть множество.
   А хозяйка гостиницы звала этот чулан гробиком. Она  произносила  это  так
легко, с особой улыбкой, которая как будто намекала на то,  что  в  названии
"Гробик" есть скрытый смысл, что-то вдвойне непристойное. Бернис тогда  тоже
улыбнулась, не уверенная, что в названии "Гробик" нет  какого-то  упоительно
смешного двойного намека.
   Как случилось так, что  она  сама  начала  рыться  в  содержимом  Гробика
гостиницы "Городской герб", Бернис понятия не имела.  Возможно,  виной  тому
были дождь и то, что в выходной на Ферме ей решительно нечего было делать, и
скука, какую наводила на нее единственная на весь городок  улица  магазинов,
и... да какая разница. Она просто оказалась в чулане под  лестницей,  вот  и
все.
   Глядя назад, Бернис готова была поверить, что некие силы, недоступные  ее
разумению, привели ее  в  каморку  со  скошенным  под  сорок  пять  градусов
потолком с одинокой электрической лампочкой на спиральном шнуре.
   Бывает, постояльцы по самым разным причинам тайком съезжают из гостиницы.
Обычно потому, что они не  желают  или  не  могут  оплатить  счет.  Дабы  не
возбуждать подозрений у портье, они выпархивают  налегке,  как  будто  всего
лишь собираются прогуляться по городу. И  не  возвращаются.  Их  чемоданы  -
никчемные сами по себе и набитые еще более никчемными  вещами  -  убирают  с
глаз долой в Сундук мертвеца. Среди бесхозных чемоданов  "Городского  герба"
попадались и такие, которым было более ста лет.  Разнообразие  одежды  здесь
просто ошеломило Бернис.
   При виде некоторых  вещей  перехватывало  дыхание.  В  жестяном  сундучке
хранилось викторианское приданое будущей невесты,  состоящее  из  новенького
хлопчатого нижнего белья и все еще аккуратно сложенной  ночной  рубашки  для
медового  месяца,  который  так  и  не  состоялся.   Последнее   разбередило
воображение Бернис. Любовники бежали? Но почему они  так  и  не  поженились?
Быть может, жених перед самой свадьбой струсил и бросил невесту в  гостинице
с неоплаченными счетами и  бесценным  приданым,  купленным  на  те  мизерные
гроши, что девушке удалось отложить из своей зарплаты горничной.
   Содержимое  некоторых  старых  чемоданов  обладало  какой-то   нездоровой
привлекательностью.  Сто  лет  назад  будущие  самоубийцы  снимали  номер  в
гостинице, где и совершали последний в своей  жизни  шаг.  Это  было  вполне
обычным делом. Человек хочет умереть, но желает избавить  жену  и  детей  от
потрясения,  которое  им  придется  пережить,  обнаружив  тело.  Поэтому  он
поселяется в гостинице. Подсовывает полотенца под дверь, чтобы заткнуть щель
между ней и полом и по возможности перекрыть доступ свежего  воздуха.  Затем
он отворачивает газовые рожки, но не зажигает их; ложится на кровать, сложив
руки и сцепив пальцы  на  груди,  и  слушает,  как  шепчет  углекислый  газ,
заполняющий комнату, а потом и его легкие.
   В Гробике Бернис подняла поближе к  свету  записку,  написанную  вычурным
каллиграфическим почерком: "...Я с радостью ухожу из этой жизни. Не вините в
этом никого, кроме меня".
   Не вините в этом никого, кроме меня.
   Самоубийцы  викторианских  времен  были  обходительны  и  заботливы  даже
накануне собственной смерти. Они не жалели трудов, чтобы удостовериться, что
никто не станет винить себя в их смерти. Неизменно их  записки  оканчивались
одинаково: "Не вините в этом никого, кроме меня".
   Бернис спрашивала себя,  почему  никто  из  родных  не  забрал  имущества
самоубийцы. Впрочем, в нем и не было ничего ценного. И кому, в конце концов,
нужны носки и кальсоны мертвеца?
   Она взглянула на твердую, решительную подпись черным  карандашом:  Уильям
Р. Морроу. Интересно, в каком номере вы умерли, мистер Морроу?
   И тут же попыталась заглушить  внутренний  голосок,  который  поспешил  с
ответом. Поспешил, да еще  с  картинками:  мистер  Морроу  выкашливает  себе
глаза, задыхаясь газом.
   Так в какой же комнате вы умерли, мистер Морроу?
   В моей, подсказал голосок. Он умер в моей комнате,  номер  405.  Выкашлял
себе глаза. Заткнись, сказала она внутреннему голосу,  ты  просто  пытаешься
меня напугать. И потом, никто на самом деле глаза себе не выкашливает. Усек!
   Позже Бернис как будто что-то заставило спросить:
   - Сколько человек покончили жизнь самоубийством в этой гостинице?
   - Не скажу. - Хозяйка одарила  ее  обычной  озорной  усмешкой.  -  Ты  же
выпалишь это остальным постояльцам и распугаешь  их  всех.  А  вот  если  ты
найдешь погребенное там сокровище, ты ведь со мной поделишься, правда?
   А  потом  Бернис  наткнулась  на  золотую  жилу.  Ей  попался  чемодан  с
видеокамерой и кассетами. Спазм в желудке,  который  она  почувствовала  при
виде его, был смесью удивления, радости и любопытства.  И  за  всем  этим  -
беспокойства.
   Беспокойство обострилось.
   Теперь в своем номере, в половине первого ночи, она понимает, откуда  оно
взялось.
   - Потому что я  с  самого  начала  знала,  что  ты  там,  -  говорит  она
видеокассете, которую держит в руке. - Ты  ждала,  чтобы  я  тебя  нашла.  И
открыла твою тайну.
   Шаги по ковру. Шаги по ковру.  С  новой  силой  вернулось  ощущение,  что
кто-то ходит за забаррикадированной  тяжелым  бюро  дверью.  Босые  ноги  по
потертому красному ковру. Ну, нет,  мистер  Морроу,  безглазый,  голодный  и
такой мертвый, что мертвее не бывает, вы сюда не войдете, чтобы разделить со
мной постель. Не  устаете  ли  вы,  мистер  Морроу,  от  этого  бесконечного
вышагивания? И от того, что пялитесь без конца на дверь моей спальни  своими
кроваво-красными дырами вместо глаз? Что, если я открою  дверь  и  посмотрю,
есть ли на самом деле...
   Есть только один  способ  заткнуть  подзуживающий  голос.  Она  вставляет
кассету в плейер. По спине ее пробегает холодок, когда механизм  выхватывает
кассету у нее из рук и заглатывает целиком - странное чувство, к которому ей
так и не удалось привыкнуть. То, как машина хватает у тебя пленку, как будто
ты передумаешь и решишь заняться чем-нибудь другим.
   Что было бы совсем неплохо.
   Нет, ничего больше в этом одиноком гостиничном номере в полночь нет, и за
окном дождь безмолвно падает на пустые улицы Леппингтона.
   Или видео.
   Или отодвинуть бюро,  открыть  дверь  и  посмотреть,  что  там  ходит  по
площадке.
   О, добрый вечер, мистер Морроу. Как это нас раздуло  в  нашей  могиле,  и
глаза нам выели, и губы  у  нас  зеленые.  Идите  в  кровать,  устраивайтесь
поближе; у меня чудное голое горло, вены толстые, как бананы...
   Ее передернуло, холодная дрожь пробрала ее  до  глубины  души.  Проклятый
внутренний голос. Бормочет все время какие-то глупости. Надо его заткнуть.
   Остается только пленка. Пленка, которая ее тревожит, пленка,  которая  ее
пугает. А какой у нее выбор?
   Бернис включает телевизор, делает звук как можно тише, чтобы не разбудить
других постояльцев, без сомнения спящих чудесным беспробудным сном, нажимает
кнопку "Play".
   Потом, как будто она подожгла фитиль особенно опасной шутихи, она бежит в
постель, сворачивается  клубочком,  прижав  колени  к  груди,  и  смотрит  в
телевизор, как щит, натянув до кончика носа одеяло.
   На экране появляется заголовок:
   ВИДЕОДНЕВНИК
   Это - не видеодневник. Это - страшная сказка.

4. Полночное телевидение

   Девушка  смотрит  в  экран  из  безопасного  убежища  постели.   Никакого
музыкального вступления. Как только название "ВИДЕОДНЕВНИК" растворяется  на
экране, его сменяет застывший панорамный кадр с фасадом гостиницы "Городской
герб": четырехэтажное здание красного кирпича с  остроконечными  башнями  по
углам. (Хозяйка всегда называет это "видом на Замок Дракулы". "Зловещий вид,
а, дорогуша?" - бормочет она сквозь сигаретный туман.)
   Бернис догадалась,  что  это  не  что  иное,  как  малобюджетные  путевые
заметки, предназначенные для какой-нибудь заокеанской телесети.  С  тех  пор
как к власти на телевидении пришли бухгалтеры, все больше и больше  программ
делают одиночки с видеокамерами, у которых хватает куража заявить: "Смотрите
все, я сам могу свалять роскошную программу". И плевать, что думают  зрители
и  критики,  -  бухгалтеры  на  телестанциях  просто  без   ума   от   таких
малобюджеток.
   Бернис  натягивает  на  себя  простыню  повыше.  Постель   окутывает   ее
коконом-безопасности. Тепло постели как будто превращается  в  непроницаемое
силовое поле.
   Ее взгляд прикован к экрану с болезненной напряженностью, она  испытывала
такое лишь однажды, когда, возвращаясь домой из школы, случайно оказалась на
месте автокатастрофы...
   Мама! Мама! Видела, сколько там  крови?  Там  все  было  темно-красное  и
черное, а в нем белые кусочки, как комья свиного жира...
   Теперь такие же жутковатые чары исходят от экрана.
   Она смотрит, как на экране появляется молодой человек лет двадцати пяти и
на фоне гостиницы начинает  наговаривать  в  микрофон.  (Моя  комната  -  на
верхнем этаже, думает она. Не лицо ли это там в  окне?  Бледное,  обрюзгшее,
безглазое.)
   Она  сосредоточивается  на  голосе  (американец;  воспитанный  и   хорошо
образованный,  приятной  внешности  светловолосый  человек  в  очках  мягким
голосом говорит в микрофон.) Он говорит так дружелюбно (хотелось  бы  с  ним
познакомиться - не то что со старым мертвым мистером Морроу, который волочит
распухшие на кладбище ноги по ковру за моей дверью).
   Она вслушивается в слова молодого человека, и  внутренний  голос-мучитель
наконец - и слава богу - стихает.
   -  Привет,  -  говорит  человек  на  пленке.  -  Это  день  шестой  моего
путешествия по наводненной  привидениями  Англии,  страны,  где  обитают  не
только мужчины, женщины и дети  нашего  промышленного  века,  но  и  демоны,
драконы и чудовища из народных поверий. Я стою на рыночной  площади  городка
Леппингтон, расположенного всего в десяти милях от портового  города  Уитби.
Того самого прославленного Уитби, где в 1897 году высадился  на  берег  граф
Дракула Брэма. Стокера.
   Процветание Леппингтона, население которого  никогда  не  превышало  трех
тысяч человек, основано на смерти. Более столетия крупнейшими работодателями
здесь были бойня и консервный завод, расположенные позади  вокзала.  В  1881
году мэр Хардинг Леппингтон, патриарх Леппингтонов, семьи, столь  неразрывно
связанной с городом, что и имя у них общее,  получил  контракт  на  поставку
консервированного  мяса  британскому   флоту.   В   те   времена   индустрия
консервирования еще только делала свои первые шаги.  Местные  фермеры  гнали
овец и прочий скот с окрестных холмов прямо через центр города:  по  главной
улице, мимо церкви и гостиницы позади меня,  через  рыночную  площадь,  -  а
затем их, как в воронку, засасывало в огромные кованые ворота бойни.  Тысячи
голов скота пригоняли на убой.  В  те  времена  овец  и  даже  коров  живыми
подвешивали за задние  ноги,  а  затем  перерезали  горло.  Несколько  часов
спустя, когда кровь из туш стекала в специально  пробитые  канавки  в  полу,
мертвые животные поступали в  мясницкий  цех,  где  сотни  деловитых  мужчин
разрубали их на куски нужного размера, чтобы втиснуть  в  гигантские  котлы,
требовавшие по тонне угля за раз. Эти чаны для варки мяса были  так  велики,
что в них вполне уместился бы небольшой грузовичок-пикап. Потом вареное мясо
закатывалось в жестяные банки - их тогда делали из настоящего  олова.  Банки
затем охлаждали и отсылали на корабли ее величества.  Консервы,  без  боязни
отравиться, можно было  потреблять  в  течение  двух  лет  после  того,  как
обреченные животные в последний раз  пробежали  по  брусчатке  мостовой,  на
которой я сейчас стою. "Лечебное и питательное мясо  с  подливой  полковника
Леппингтона" - как броско назывался этот продукт - можно  было  встретить  в
корабельных камбузах от Аляски до Занзибара.
   Таков Леппингтон, город, выстроенный на крови. Рабочих с  мясного  завода
Леппингтона прозвали "красными" задолго до появления  коммунизма.  По  ночам
можно было видеть, как они возвращаются домой, с головы до  ног  красные  от
крови забитых в тот день животных.
   Затем  шел  отрывок  с  типично  открыточными  видами  города:  почта   и
мини-универсам  (в  прошлом  лечебница  для  прокаженных),  церковь  святого
Колмана (основана в 670 году от Рождества  Христова,  изначально  кельтская,
затем римская, затем англиканская, разрушена ударом молнии  в  681  гoдy  от
Рождества Христова, землетрясением в 1200  году  от  Рождества  Христова,  с
поперечным южным нефом, поврежденным нацистским "штукасом" в  1945  году  от
Рождества Христова), кладбище, где на древних надгробиях  изображены  воины,
сражающиеся, оседлавшие или даже совокупляющиеся с монстрами, - историки  до
сих пор спорят из-за этих барельефов.
   За панорамой кладбища следуют виды реки. Рассказ продолжается:
   - Считается, что река Леппинг получила  свое  название  в  доисторические
времена от имени богини - согласно  британскому  обычаю.  В  Шотландии  река
Клайд  названа  в  честь  богини  Клоты,  чье   имя   расшифровывается   как
"Божественная очищающая"; название реки Ди происходит от Дева, что  означает
"богиня"...
   Вновь панорамные съемки Леппинга:  стремительно  мчащаяся  вода  взбивает
белую  пену  вокруг  гигантских  валунов;  мальчик  вооружился   удочкой   в
оптимистичной надежде поймать лосося.
   Голос с американским акцентом продолжает мягко выговаривать слова:
   - Название Леппингтон - северного происхождения и  впервые  появляется  в
писаниях некой святой Хильды,  настоятельницы  аббатства  Уитби,  жившей  на
рубеже шестого века от Рождества Христова. Она вознеслась к славе,  заставив
броситься с обрыва всех местных змей и завершив этот богоугодный подвиг тем,
что отсекла им головы хлыстом.
   Монахиня с хлыстом, обезглавливающая  фаллоподобных  змей?  Если  это  не
заставит вас вспомнить фрейдистские символы садомазохизма, то вы,  наверное,
просто не поняли старика Зигмунда.  Как  бы  то  ни  было,  в  году  657  от
Рождества  Христова  она  отправила  послание  местному  правителю,   королю
Нортумбрии  Осви,  в  кото