оры.
   Наполнив первую чашу водой из  ручья,  он  вернулся  к  огню,  развел
второй костер и принялся размеренно подбрасывать в него  хворост.  Когда
образовалось достаточно углей, Тарантио поставил чашу на огонь и  бросил
в воду горсть крапивных листьев, нарезанную кусками скороду и  несколько
луковиц. На первом костре он поджарил кролика.  Мясо  оказалось  жирное,
нежное, и Тарантио сразу съел половину тушки, а остатки бросил в кипящую
воду.
   Здесь, высоко в горах, вода выкипала быстро, и  Тарантио  еще  трижды
пришлось сбегать за ней к ручью. Он не  опасался,  что  берестяная  чаша
сгорит - главное, чтобы пламя не поднималось слишком высоко.
   Внизу, в лагере наемников, Тарантио бросил пару  превосходных  медных
котелков и прочую утварь, накопленную за годы службы.  Когда  на  лагерь
напали копейщики Карис, заботиться о личном имуществе было некогда.
   Тарантио лег навзничь, неотрывно глядя в небо. Сейчас он уже с трудом
мог припомнить время, когда не  приходилось  воевать.  Почти  треть  его
жизни прошла от сражения к сражению - то осаждаешь город, то обороняешь,
то атакуешь врага, то отбиваешь вражескую атаку.
   Все эти свары между герцогами здесь, в холодном величии гор, казались
такими глупыми мелочами. Как, впрочем, и женские прелести - пускай  даже
речь шла о Мириак. Дейс, конечно, был прав - Тарантио влюбился в  нее  и
часто думал о ней, вспоминал ее атласно-гладкую  кожу,  теплое  пьянящее
дыхание. Не важно, что Мириак  была  куртизанкой,  то  есть  шлюхой  для
богачей. Тарантио знал, надеялся, чувствовал, что  в  глубине  души  она
совсем другая.
   - Какой же ты  неисправимый  романтик,  братец!  Едва  твоя  красотка
услышит звон золотых монет, она тут же повалится на  спину  и  раздвинет
ноги. И плевать ей, чье это будет золото - твое или нет.
   - Ты же сам сказал, что она влюбилась в меня, - напомнил Тарантио.
   - Ну да, я  так  и  сказал  -  в  мальчишку-девственника.  Это  ее  и
привлекло. Очень скоро ты бы ей надоел.
   - Ну, этого мы уже никогда не узнаем, верно?
   Когда наступили сумерки, Тарантио съел  похлебку.  Варево  получилось
недурное, сытное и пряное на вкус, но он сам испортил себе удовольствие,
некстати припомнив последнюю трапезу в лагере наемников - когда  у  него
еще была соль. Дейс помалкивал,  за  что  Тарантио  был  ему  несказанно
благодарен.
   На следующее утро он двинулся дальше, по  узким  долинам,  где  густо
росли ольха, сосна и береза. Распогодилось, и в ясном небе сияло солнце,
зажигая белым пламенем заснеженные пики дальних гор.
   Тарантио шел, стараясь не думать о битвах и войнах, - он вспоминал те
далекие мирные дни,  когда  жил  у  Гатьена,  изучал  древние  летописи,
пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в кровавой истории этих плодородных
земель. "Если все эти войны когда-нибудь закончатся, - подумал Тарантио,
- стану ученым".
   В голове у него эхом отозвался насмешливый хохот Дейса.

ГЛАВА ВТОРАЯ

   В трехстах милях северо-восточнее, в самом сердце  недавно  возникшей
каменистой пустыни стройный и гибкий светловолосый человек взбирался  на
вершину горы, которая некогда называлась Капритас. Его зеленый плащ  был
истрепан и изорван, подошвы башмаков протерлись почти  до  дыр.  Дуводас
Арфист стоял на вершине горы и боролся с приливом отчаяния и нестерпимой
боли. На его тонком лице и в мягких серо-зеленых глазах отражалась та же
печаль, которая терзала его душу. В этой  земле  не  осталось  ни  капли
магии. Черные  лысые  скалы  торчали  повсюду,  словно  гнилые  зубы,  и
Дуводасу мерещилось, будто он забрался в чудовищную пасть самой  смерти.
Там, где некогда царила красота, где зеленели леса, текли реки, нежились
под солнцем плодородные долины, - теперь не осталось ничего. Плоть земли
была содрана до костей, содрана незримой рукой, перед которой склонилась
бы и сама вечность. Четыре города эльдеров  сгинули  бесследно,  и  даже
ветер, шуршавший между бесплодных скал, не мог отыскать ни малейшего  их
следа, ни единого намека  на  то,  что  они  когда-то  существовали.  Ни
треснувшей чашки, ни детской куклы, ни могильной плиты.
   Взгляд  серо-зеленых  глаз  Дуводаса,  скользя  по  ощеренным  черным
скалам, остановился на Близнецах - так звались два  высоких  утеса,  что
веками осеняли город Эльдериса.
   Дети эльдеров, еще не достигшие  зрелости,  частенько  забирались  на
Визу - левый утес - и, преодолев восемь футов пустоты, перепрыгивали  на
каменистую  макушку  соседнего  Пазака.  На  склонах   этих   утесов   с
незапамятных времен был насажен Зачарованный Сад, и в  нем  круглый  год
росли самые прекрасные в мире цветы. Теперь и здесь был  только  мертвый
камень. Ни травинки не осталось на безжизненных черных склонах,  и  даже
память Дуводаса не в силах была их оживить. Дуводас выпрямился  и  вынул
из мешка за спиной маленькую арфу.
   В этом черном  пугающем  запустении  сама  мысль  о  музыке  казалась
греховной, но что еще оставалось у него,  кроме  музыки?  Тонкие  пальцы
Дуводаса пробежали по струнам, и печальная  мелодия  эхом  отозвалась  в
угрюмом нагромождении скал. Закрыв глаза, Дуводас пел песню об  Элиде  и
ее Любви к  Лесному  Королю,  и  голос  его  срывался,  когда  зазвучали
прощальные слова - Элида стоит у темной  реки,  глядя,  как  бездыханное
тело ее возлюбленного уносит в объятия вечности черная ладья ночи.
   Музыка стихла. Дуводас убрал арфу в мешок и закинул его за спину.
   Спустившись с горы, он вышел  на  бывшую  лесную  дорогу  и  проворно
зашагал к отдаленным равнинам. Восемь лет назад он шел той  же  дорогой,
но тогда его путь осеняли могучие ветви, солнечные пятна рассыпались под
его ногами, неумолчимo пела река. Воздух так и звенел от птичьих трелей,
и свежий аромат леса пьянил молодого путника не хуже, чем  старое  вино.
Теперь под ногами Дуводаса шуршала мертвая пыль, и  ни  единый  звук  не
нарушал могильную тишину.
   Дуводас шел почти целый день, все время забирая к северо-востоку. Уже
в сумерки он увидел черную полосу земли - издалека она казалась  дамбой,
безнадежно пытавшейся сдержать  натиск  пустынного  моря.  Полоса  земли
пересекала дорогy, по которой шел Дуводас. Уже темнело, когда он подошел
к земляному валу и поднялся на его  гребень.  Здесь  когда-то  пролегала
северная граница земли эльдеров. Именно в этом  месте,  надежно  укрытом
туманами и  пологом  эльдерской  магии,  Дуводас  давней  осенней  ночью
пересек границу. Здесь по-прежнему росли дубы, но лишь одинокие  деревья
- леса больше не было. Слишком много деревьев погибло от нехватки воды.
   Дуводас надеялся, что, ощутив  под  ногами  землю,  почувствует  себя
лучше - но ошибся. Запах травы, влажной от недавнего дождя, лишь  острее
напоминал о безжизненной пустыне, которая осталась у него за спиной.
   Дуводас брел среди  редких  дубов.  Восемь  лет  назад  он  пришел  в
деревню, процветавшую на плодородных берегах реки Круин.  В  отличие  от
покрытых  шерстью  эльдеров,  которые  когда-то  приютили  и   вырастили
Дуводаса,  он  сам  мог  без  опаски  жить  среди  людей,  бывших  своих
сородичей. Тем не менее  денег  у  него  не  было  ни  гроша,  а  потому
встретили его в деревне неприветливо. Пришельцу не предложили  ни  место
для ночлега, ни даже  миску  похлебки.  Крестьяне  косились  на  него  с
нескрываемым подозрением, а когда Дуводас предложил  заплатить  за  ужин
пением, ему ответили, что музыки им не нужно.
   Голодный и уставший, Дуводас побрел дальше.
   Теперь он снова стоял на краю  деревни.  Заброшенные  дома  опустели,
широкое речное ложе пересохло и растрескалось.
   Та же чудовищная сила, что содрала с гор плодородную  почву,  осушила
до капли полноводную реку. Без воды крестьянские поля были  обречены.  В
лунном свете Дуводас разглядел, что крестьяне вырыли множество колодцев,
тщетно надеясь хоть так спасти урожай от гибели.
   Он заночевал в заброшенной хижине, а с  рассветом  тронулся  в  путь,
припомнив о том, как добры были к нему когда-то охотник и его  семейство
- их длинный приземистый дом стоял в лощине, на границе  между  лесом  и
горами.  Восемь  лет  назад  Дуводас  прибрел  к  их  порогу  мокрый   и
несчастный,  умиравший  от  голода  и  усталости.  Когда  громадный  пес
бросился на него, зловеще ощерив зубы,  Дуводас  даже  не  успел  ничего
предпринять. Ударом в грудь собака сбила его с ног, едва не вышибив дух.
Миг - и он уже валялся на земле, задыхаясь под тяжестью массивного тела,
вслушиваясь в глухое рычание. Потом прозвучал  строгий  оклик  -  и  пес
неохотно отошел.
   - Ты, верно, чужой в этих краях, друг мой, - услышал, как  в  тумане,
Дуводас. Сильная рука ухватила его за плечо и рывком подняла на ноги.  В
лунном свете казалось, что волосы охотника мерцают стальным  отливом,  а
светло-серые глаза сияют серебром.
   - Это правда, - пробормотал  Дуводас,  -  я  нездешний.  Я...  э-э...
бродячий певец, менестрель. Я бы с радостью спел вам песню или рассказал
историю в обмен на...
   - Тебе не придется петь, - перебил его охотник. -  Пойдем,  у  нас  в
доме тепло и есть еда.
   От этих воспоминаний Дуводас  даже  воспрял  духом  и  прибавил  шаг.
Вскоре после полудня он пришел к дому охотника. Дом выглядел  таким  же,
каким сохранился в  памяти  Дуводаса,  -  приземистым,  длинным,  крытым
дерном, вот только детская половина, пристроенная позже,  потеряла  свой
новый вид и почти ничем не отличалась от старой  постройки.  Дверь  дома
была распахнута настежь.
   Осторожно ступая по огородным грядкам, Дуводас подошел к дому. Внутри
было темно, но он услышал стон и обнаружил охотника - тот лежал,  голый,
на полу у очага. Дуводас опустился рядом с ним на колени. Кожа у мужчины
была сухая и горячая, на шее,  в  подмышках  и  в  паху  чернели  чумные
бубоны; один уже лопнул, залив кожу гноем и кровью. Поднявшись,  Дуводас
пошел в дальние комнаты. В первой лежала в постели  жена  охотника;  она
была без сознания, исхудавшее лицо больше походило  на  обтянутый  кожей
череп. У нее тоже была чума. Дуводас прошел на детскую половину.  Восемь
лет назад у четы был только один ребенок - мальчик девяти лет. Сейчас  в
большой кровати лежали две  маленькие  девочки  и  младенец.  Малыш  был
мертв; девочки умирали. Дуводас бережно прикрыл их одеялом.
   Достав арфу, он вернулся в большую комнату. Во рту у него  пересохло,
сердце билось прерывисто и часто. Поставив стул посреди комнаты, он сел,
закрыл глаза и постарался  обрести  душевный  покой  -  источник  магии.
Дыхание его стало медленней  и  глубже.  Живя  среди  эльдеров,  Дуводас
научился многому, но все же он был человеком, а потому  магия  исцеления
всегда давалась ему нелегко. Эта сила  рождалась  из  душевного  мира  и
гармонии - того, что человеку трудней всего обрести.
   - В вашей  крови  живет  бурная  жажда  насильственного  действия,  -
говорил Дуводасу Раналот, сидя рядом с ним в тени Великой Библиотеки.  -
Люди по сути своей  охотники-убийцы.  Они  преклоняются  перед  силой  и
героизмом. Само по себе это не зло - однако готовит  в  душе  почву  для
зла. Помимо воли человек исторгается на свет из  материнской  утробы,  и
первое движение его души - гнев на тех, кто насильно лишил  его  уютного
прибежища.
   - Но мы можем учиться, мастер Раналот. Я же научился.
   - Научился,  -  согласился  старик.  -  Научился  сам  по  себе,  как
личность, и притом замечательная. Что до  твоего  народа  -  боюсь,  это
безнадежно.
   - Эльдеры когда-то  тоже  были  охотниками-убийцами,  -  не  сдавался
Дуводас.
   - Это не совсем так,  Дуво.  Мы  до  сих  пор  сохранили  способность
применять насилие ради защиты своей жизни, однако  насилие  не  приносит
нам радости. Наши ученые говорят, что на заре времен  эльдеры  охотились
стаями, убивали и поедали добычу. И все же мы никогда  не  убивали  себе
подобных, как это делают люди.
   - Но, мастер, если люди с вашей точки зрения  так  плохи,  отчего  же
эльдеры наполняют воду рек магией, храня людей от болезней и поветрий?
   - Мы поступаем так, Дуво, потому что любим жизнь.
   - Почему бы тогда не рассказать об этом людям? Быть может,  тогда  бы
они перестали вас ненавидеть.
   - Ошибаешься. Они не поверили бы  нам  и  возненавидели  бы  нас  еще
сильнее. А теперь еще раз попытайся достигнуть чистоты Магии Воздуха.
   Сейчас Дуводас с трудом отрешил свой разум от тепла,  которым  дышало
это воспоминание, и перевел взгляд на охотника. С тех пор как  воды  рек
лишились своей целительной силы, по здешним краям свирепствовали болезни
и поветрия. Дуводас поднял  арфу,  коснулся  пальцами  струн  -  и  арфа
отозвалась ясной невесомой трелью. И тотчас весь дом наполнился густым и
пьянящим ароматом цветущих роз. Дуводас  играл,  и  музыка  звучала  все
громче. Теперь арфа источала золотое сияние, и все  вокруг  было  залито
этим чудесным светом - стены, дверные проемы, низкие  потолки.  Пылинки,
плясавшие в этом сиянии, искрились, точно крохотные алмазы, и  воздух  в
доме, еще недавно гнилой и  тяжелый,  теперь  ощутимо  посвежел,  повеял
чистым ароматом весны.
   На столе перед Дуводасом стоял  кувшин  с  давно  прокисшим  молоком.
Свежесть  музыки  преобразовала  и  его  -  вначале   исчезла   плесень,
облепившая край кувшина, а затем и Комки свернувшегося молока постепенно
растаяли в сыворотке, снова стали  с  ней  одним  целым.  Молоко  обрело
прежнюю свежесть - словно его только что надоили.
   А  музыка  все  звучала,  и  невесомые  трели  сменились   властными,
ритмичными аккордами неведомого танца.
   Охотник едва слышно застонал. Чумные бубоны на  его  теле  уже  почти
исчезли. Лицо Дуводаса было залито потом. Не прекращая играть, он открыл
свои серо-зеленые глаза и Медленно, шаг  за  шагом  двинулся  в  дальние
комнаты. Струи Музыки омыли умирающую женщину, очищая тело и проникая  в
самую душу. На плечи Дуводаса навалилась безмерная, тяжкая усталость, но
пальцы его все так же легко перебирали струны, ни разу не взяв  неверной
ноты. Не останавливаясь, он прошел в  детскую  спальню.  Золотое  сияние
арфы озарило изможденные личики двух девочек. Старшей  из  них  было  от
силы пять.
   Чувствуя, что силы его уже почти на  исходе,  Дуводас  снова  изменил
мелодию - теперь это была негромкая, безыскусная  и  нежная  колыбельная
песня.  Он  играл  еще  несколько  минут,  а  затем  его   правая   рука
соскользнула со струн и бессильно упала вдоль  тела.  Музыка  стихла,  и
золотой свет погас.
   Дуводас настежь распахнул окно и всей грудью вдохнул свежего воздуха.
Затем вернулся к кровати и присел на самый край постели. Старшие девочки
мирно спали. Положив ладонь на головку мертвого малыша, Дуводас  бережно
отвел с ледяного лба золотистую прядь.
   - Малыш, - прошептал он, - мне так жаль, что я опоздал...
   Он отыскал старое одеяло, завернул в него мертвое тельце и  перевязал
вдвое обрывком веревки.
   Выйдя наружу, Дуводас осторожно положил печальный  сверток  на  землю
рядом с двумя свежими могилами, которые были вырыты неподалеку от  дома.
К дереву была прислонена лопата.  Дуводас  вырыл  неглубокую  могилку  и
опустил в нее малыша.
   Уже завершая работу, он услышал за спиной шаги.
   - Как мы могли выжить? - спросил охотник.
   - Должно быть, лихорадка сама прошла, друг мой, - отозвался  Дуводас.
- Мне очень жаль, что твой сын умер. Я бы вырыл могилу поглубже, да  сил
у меня осталось немного.
   Суровое, продубленное солнцем и ветром лицо охотника  исказилось,  из
глаз было хлынули слезы, но он яростно смахнул их ладонью.
   - Это все эльдеры! - прохрипел он, задыхаясь от ненависти. - Это  они
наслали на нас чуму! Да сгниют они все в аду! Проклятие  им,  проклятие!
Кабы на всех эльдеров была одна шея - с какой радостью я бы  свернул  ее
собственными руками!

***

   Увесистый кулак впечатался в лицо, и Броуин рухнул в грязь.  Из  глаз
брызнули искры. Он попытался было подняться, но голова пошла  кругом,  и
он снова повалился на землю. Сквозь назойливый гул в ушах он слышал, как
из хижины доносится звон бьющейся утвари.
   Железные пальцы стиснули его горло.
   - Говори, ублюдок, не то я вырву тебе глаза!
   - Может, это все вранье, - заметил другой голос. - Может, золота-то и
не было.
   - Было! - рявкнул первый бандит. - Уж  я-то  точно  знаю.  Старикашка
платил Симиану золотом. Мелкими самородками. Мне бы Симиан не соврал. Он
слишком хорошо меня знает.
   Сильная рука рывком вздернула Броуина на колени.
   - Слышишь меня, старый дурень? Слышишь?
   Старик силился разглядеть лицо бандита - плоское,  грубое,  жестокое.
Броуин обладал великим даром: он умел видеть души людей. Сейчас, в  этот
страшный миг, его дар обернулся  проклятием,  ибо  он  заглянул  в  лицо
своего мучителя и увидел лишь злобу и мрак. У души этого  человека  было
чешуйчатое, изрытое язвами  лицо  с  налитыми  кровью  глазами,  тонкими
серыми губами и синим заостренным языком. Увидев все это, Броуин  понял,
что жизнь его кончена. Ничто не помешает этому человеку  убить  его.  Он
уже видел, как налитые  кровью  глаза  его  души  горят  в  предвкушении
убийства.
   - Слышу, - выдавил он, облизнув окровавленные губы.
   - Так где же золото?
   Броуин уже сказал бандитам, что нашел в ручье за хижиной  всего  один
самородок. Этим золотом он заплатил Симиану за зимние припасы, а больше,
сколько ни искал, не смог найти. Должно быть, самородок вымыло из породы
много выше по течению, в горах.
   Из хижины вышел третий бандит.
   - Ничего там нет, Брис, - объявил  он.  -  И  еды  у  него  почти  не
осталось. Может, он и правду говорит.
   - Сейчас проверим, - буркнул Брис и, вынув кинжал, ткнул острием кожу
под самым глазом Броуина. Старик ощутил, как  поползла  по  щеке  теплая
струйка крови.
   - Ну, вонючка, - прошипел Брис, - какого глаза тебе не жалко?
   - Брис! - окликнул  третий  бандит.  -  Кто-то  идет!  Бандит  разжал
пальцы, выпустив горло Броуина, и старик блаженно осел в грязь.  Моргая,
он не без труда пытался разглядеть пришельца. Тот был  молод,  строен  и
гибок, с коротко остриженными темными волосами; на плече  он  нес  серую
куртку из плотной шерсти, а на поясе у него висели  два  коротких  меча.
Броуин заметил также, что  из-за  отворота  сапога  у  пришельца  торчит
рукоять метательного ножа. Когда молодой воин  подошел  поближе,  старик
протер глаза... и решил, что от побоев у него,  должно  быть,  помутился
рассудок. У этого человека  было  две  души!  Одна  -  почти  зеркальное
отражение его настоящего лица, та же мрачноватая красота, но  излучавшая
золотое сияние. Но вторая душа... Броуин замер от ужаса. У  второй  души
незнакомца было мертвенно-серое лицо с желтыми, раскосыми, как  у  кота,
глазами. И густая, почти грива снежно-белых волос.
   - Доброе утро, - спокойно сказал пришелец, положив  куртку  на  пень.
Пройдя мимо бандитов, он помог Броуину подняться.  -  Это  ваша  хижина,
сударь? - Броуин лишь молча кивнул. - Вы не будете против,  если  я  там
немного отдохну? С равнин  сюда  путь  неблизкий,  и  я  был  бы  крайне
благодарен вам за гостеприимство.
   - Да ты кто такой?!  -  завопил  Брис,  рванувшись  вперед.  Пришелец
подался влево и правой ногой ударил бандита в живот. Брис упал на колени
в грязь и скорчился, взвыв от боли. Выронив  кинжал,  он  хватал  воздух
ртом и хрипло стонал.
   - Придется вам двоим отнести приятеля к его коню, - почти  дружелюбно
заметил молодой воин.
   - Убейте его! - прорычал Брис. - Прикончите ублюдка!
   Его подручные, однако, не двинулись с места. Незнакомец опустился  на
колени рядом с Брисом.
   - Похоже, твои друзья сообразительней тебя, - сказал он  и,  подобрав
кинжал, сунул его в ножны на  поясе  бандита.  Потом  поднялся  и  снова
повернулся к старику.
   - У тебя есть соль?
   Броуин кивнул, и пришелец расплылся в улыбке.
   - Ты не представляешь, как я рад это слышать!
   - Проклятие, да что с вами такое?! - заорал Брис,  пытаясь  подняться
на ноги.
   - Это же Тарантио, - ответи