онью старинной гнили.
   Засов на входной двери рассыпался  ржавчиной,  доски  провисли,  сгнив  в
мгновение ока. Все завороженно уставились на двери. На пороге стояла высокая
фигура в оборванном сером плаще.
   Кейн отвернулся.

***

   ...И Серый Повелитель снял маску.
   Кейн потряс головой, пытаясь привести в порядок разбегающиеся  мысли.  Он
попробовал подняться на ноги, но едва не упал, потому что уже стоял.
   Он находился внутри давным-давно разрушенного деревянного здания. Верхний
этаж обвалился, провалилась и крыша,  и  он  видел  звезды  в  ночном  небе.
Молодые деревца пробивались сквозь сгнивший мусор, таверна была покинута уже
много лет назад.
   От запаха гнили воздух казался затхлым. Кейн на ощупь направился к двери,
из-под ног у  него  доносился  сухой  треск  рассыпающихся  в  пыль  костей.
Выбравшись наружу, он глубоко вздохнул и снова посмотрел вверх.
   По земле клочьями полз туман. Кейн увидел призрачную фигуру в сером, плащ
которой развевался на ночном ветру.  За  ней  неохотно  следовали  еще  семь
призраков, тщетно пытаясь оторваться от процессии.
   Затем появилось еще одно видение: девушка в длинном платье  бежала  вслед
за ними. Она схватила последнюю, седьмую тень за руки, дернула изо всех  сил
и оторвала от остальных. Серый Повелитель и те, кому  суждено  следовать  за
ним, растворились в ночном небе. Девушка и ее  возлюбленный  бросились  друг
другу в объятия и одновременно исчезли в тумане.
   Лошадь Кейна ждала  его  перед  разрушенной  таверной.  Кейн  не  слишком
удивился, он узнал девушку в тумане. Он пришпорил  коня,  и  мгла  поглотила
его.

МУЗА ТЬМЫ

ПРОЛОГ

   Пульсирующие  краски  и  вибрирующий   стонущий   звук   слились,   даруя
неописуемое  наслаждение.  Но  постепенно  звуки   теряли   выразительность,
затихали, отдалялись зато вырвались на свободу  световые  картины.  В  ритме
пения сирен вспыхивали и мерцали загадочные силуэты. Ослепительные краски  и
чарующие звуки пронизывали дрожью все тело Опироса.  Нестерпимое  блаженство
накатывало волнами. Мало-помалу из пульсирующего хаоса цвета и звука  начало
вырисовываться нечто материальное.
   Поэт  увидел  сверкающие  фигуры  нагих   красавиц,   которые   создавали
совершенные узоры, передвигаясь в вибрирующем танце. Застыв  вне  времени  и
пространства, Опирос с  восхищением  следил  за  их  безупречно  прекрасными
движениями и за красками, меняющимися, словно в калейдоскопе.  Его  сознание
стремилось  слиться  с  кружащейся,  искрящейся  мозаикой.  Этот  танец.  От
волшебства движений замирало  дыхание,  стихали  отголоски  боли  и  страха,
поднимавшиеся из глубины сознания.
   Чуть размытые силуэты богинь - или, скорее, их отражения -  нескончаемыми
волнами проплывали в тумане пульсирующих красок.
   Наконец Опирос понял это всего  лишь  отражение  одной  богини  -  богини
красоты, мерцающее во всех зеркалах Вселенной. Остро захотелось  увидеть  ее
истинный облик. Его  душа  устремилась  через  калейдоскоп  узоров,  и  поэт
отправился  на  поиски  совершенства.  Проходили  часы  -   или   мгновения?
Неожиданно Опирос стал падать в центр непрестанно  изменяющегося  лабиринта,
словно  частичка  звездной  пыли,  которая  не  а  состоянии  сопротивляться
неодолимой силе притяжения черной дыры.
   Его поиски закончились в центре пульсирующего светового  водоворота.  Тут
его глазам предстала картина  подлинной  красоты.  Он  жадно  вглядывался  в
величественное  зрелище  -  фарфоровое  тело   богини   безупречной   формы,
излучающее невероятный, неописуемый свет. Ее груди были подобны экзотическим
плодам, руки сложены, будто для танцевального пируэта. И вот -  она  увидела
его. На пурпурных устах появилась улыбка, в фиалковых глазах - приглашение к
танцу.
   Болезненно яркие краски окружили их сияющей пряжей, словно паутиной.
   Богиня отступила к мягко колышущимся листьям папоротника, протягивая руки
и  приоткрыв  алый  рот.  Опирос  шагнул  к  ней,   восхищенный   лучезарным
совершенством форм, живым огнем ее тела, волшебным теплом  и  бархатистостью
кожи.
   Улыбку на ее губах сменила гримаса боли - а  может,  свирепости.  Дыхание
стало напряженным, белоснежная грудь  вздымалась,  вторя  ударам  сердца,  и
вдруг ее тело лопнуло посредине, ребра выскочили  наружу,  как  прорастающие
стебли цветов, и  заколыхались  в  такт  звукам.  Тонкие  извивающиеся  руки
потянулись  к  Опиросу,  словно  побеги  хищного  растения.  Улыбка   богини
сделалась еще шире; чудовищно длинный  язык  потянулся  к  его  горлу.  Поэт
задрожал, с ужасом вырываясь из ее объятий, пытаясь высвободиться из  кольца
душащих рук. Ее ногти расцарапали ему лицо, острый, как  игла,  язык  пробил
горло, когда Опирос вцепился изо всех сил  в  ее  бескостную  шею,  отчаянно
сопротивляясь всепоглощающему экстазу смерти...
   Неожиданно сон развеялся. Чувствуя,  как  стекает  кровь  с  разодранного
лица, Опирос оцепенел, уставившись на неподвижную девушку, горло которой  он
сжимал обеими руками. Тупо и бездумно стал он разжимать  пальцы  -  одни  за
другим. Синее лицо Сетеоль приобрело обычный цвет,  когда  ее  окровавленные
губы разжались и она глубоко вздохнула.  Ее  сердце  трепетало  под  ладонью
Опироса, хоть было не заметно, что она собирается прийти в  себя.  Испытывая
неописуемое облегчение оттого, что девушка осталась  жива,  Опирос  небрежно
набросил простыню на ее неподвижное тело и встал, чтобы найти  свою  одежду.
Комната тонула в наркотических испарениях... Пришлось присесть на минутку на
край кровати, пока не прояснилось в голове и не перестали дрожать ноги.
   Трудно было предугадать настроение его возлюбленной. "Лучше уйти до того,
как она проснется", - подумал  молодой  аристократ.  Одежда  показалась  ему
чужой и странной. Натянув брюки и рубашку на свое поджарое тело, он не  стал
искать сандалии, а вышел из комнаты босиком. Вечер оказался теплым... только
вот вечер какого дня?.. Этот новый наркотик оставил во рту сухость и горечь,
разъел и выжег все мысли и воспоминания. Необходимо  было  хлебнуть  пива  и
слегка развеяться...
   Во дворце, построенном без всякого  плана,  было  тихо  и  пусто.  Может,
Опирос сам отпустил слуг  на  ночь?  В  памяти  поэта  было  чересчур  много
пробелов...
   Забрав  из  захламленного  кабинета  толстую  пачку  листов   пергамента,
спотыкающийся Опирос покинул дворец и нырнул во тьму Энсельеса, отправившись
на поиски Кейна.

Глава 1

ПОЭТ ТЬМЫ

   Тусклый свет сочился на влажную мостовую от входа в " Таверну Станчека".
   Клубы  желтого  дыма  выплывали  на  улицу  через  прохудившуюся  кожаную
занавесь.
   Опирос нетвердой походкой пробирался по темной улице, обходя колдобины  и
выбоины.  Перед  глазами  у  него  все  еще  плясали  разноцветные  пятна  и
искрящиеся линии, а из черных луж, как ему казалось, выглядывали чьи-то лица
Видимо, недавно прошел дождь, хотя сейчас ночное небо  над  Энсельесом  было
чистым и звездным. Таким чистым, как в тот осенний день, когда они с Сетеоль
растворили в графине вина несколько зернышек  наркотика.  Интересно,  сейчас
все еще тот же самый день? Опирос утратил чувство времени,  и  лишь  чувство
голода подсказывало ему, что с тех нор, как он ел в  последний  раз,  прошел
уже немалый срок.
   Из  темного  проулка  по  соседству  с  таверной   неожиданно   донеслись
воинственные голоса и лязг оружия. Заслонившись фонарем, как  щитом,  Опирос
стал нащупывать нож, однако чей-то голос приказал  -  Оставь  его,  Хеф.  Не
узнаешь, что ли, полоумного поэта?
   Крадучись улочкой, Опирос раздумывал, кто его чуть не  сцапал,  грабители
или городские стражники. Этот  Хеф  наверняка  здесь  чужой,  раз  не  узнал
Опироса частого гостя "Таверны Станчека".
   Над темным входом таверны не было никакой  вывески,  этот  притон  всегда
называли именем расчетливого владельца. Компания, что собиралась там, хорошо
знала сюда дорогу. Даже  в  столь  беспокойном  городе,  как  Энсельес,  эта
таверна  снискала  себе  прескверную  репутацию.  Городская   стража   редко
заглядывала в этот район. Ее начальник довольствовался ежемесячной  данью  и
не собирался подвергать своих людей риску сложить голову  в  закоулках,  где
порядочного человека и днем с огнем трудно сыскать. Благонамеренные граждане
посещали другие трактиры и  таверны,  охраняемые  многочисленными  солдатами
Халброса - Серрангы Даже бывалые искатели приключений предпочитали  посещать
не столь мрачные злачные места "Красного  медведям,  "Повешенного  бандита",
"Пса и леопарда", "Злого пса"  или,  на  худой  конец,  "Ярдарма".  "Таверна
Станчека" считалась средоточием зла; сюда стекались худшие отбросы общества,
преступники, а также люди, занимающиеся сомнительными делами.
   Пачка листов пергамента запуталась в складках грязной  занавеси.  Наконец
Опирос освободил ее и вошел, с трудом сохранив  равновесие.  Шестьдесят  пар
глаз уставились на него, несколько  мгновений  рассматривали  его,  а  затем
потеряли к нему всякий  интерес.  Поэт  спустился  по  ветхим,  выщербленным
ступеням. Когда-то этот дом был городской резиденцией богатого купца. С  тех
времен остались только  центральный  зад  с  высоким  сводчатым  потолком  и
огибающая  его  дугообразная  галерея,   выполненная   в   совершенно   ином
архитектурном стиле. На середине зала  кое-где  еще  можно  было  разглядеть
замечательную мозаику, ныне грязную и затертую. Грубые,  несуразные  колонны
подпирали накренившуюся галерею. Из зала можно  было  подняться  наверх  или
спуститься в  подвалы,  наполовину  засыпанные  мусором  и  щебнем.  В  этих
мрачных, полуразрушенных помещениях улаживались  дела  весьма  сомнительного
свойства. И хотя Опирос бывал там не раз,  он  с  облегчением  подумал,  что
сегодня ночью ему не нужно спускаться в темный подземный лабиринт.
   Кейна он заметил сразу. Тот сидел за угловым столом напротив входа, возле
ведущей вниз лестницы. Опирос не колебался,  несмотря  на  головокружение  и
слабое освещение Этого массивного человека с квадратным туловищем,  волосами
цвета меди и короткой бородкой невозможно было не узнать. Кейн был не  один.
За столом рядом с ним сидели еще четверо, и трое из  них  имели  определенно
бандитские физиономии. Двое, судя по угрюмым чертам  и  неуклюжим  повадкам,
были родственниками и приставали к танцовщице, чтобы та станцевала для  них.
Третий, чье худощавое тело, казалось, состояло лишь из костей и  напрягшихся
мышц,  внимательно  наблюдал  за  человеком,  сидящим  за  этим  же  столом.
Последний, пятый, незнакомец с суровым лицом, в одежде, запыленной от долгих
странствий, оживленно спорил о чем-то с Кейном.
   Когда Опирос  присел  на  краешек  скамьи,  Кейн  и  незнакомец  как  раз
договорились о чем-то Кейн кивнул своему  сухопарому  приятелю,  тот,  вынув
тяжелый кошель, перебросил страннику. Незнакомец развязал шнурок и  взглянул
на золото, потом с довольным видом поднялся из-за стола.  Кейн  дал  краткие
указания трем своим товарищам. Незнакомец взял кошель и вместе с худощавым и
парой здоровяков вышел из зала.
   Опирос приветственно кивнул, когда они проходили мимо, и подсел поближе к
Кейну. Покинутая своими поклонниками  танцовщица  беспокойно  посмотрела  на
Опироса, но, не обнаружив в его глазах заинтересованности, шелестя шелковыми
юбками и позванивая колокольчиками, с облегчением отошла прочь. Кейн  сделал
знак - мигом подбежала служанка. Она  с  глухим  стуком  поставила  на  стол
кувшин и стала собирать пустую посуду. Когда она  протянула  руку  к  кружке
Кейна, тот покачал головой и показал на ту, которой пользовался  незнакомец.
Девушка схватила ее, вытерла краем засаленного и рваного фартука,  наполнила
темным пивом из кувшина и придвинула к поэту. Опирос  проглотил  содержимое,
пока служанка наполняла кружку Кейна, и вновь подставил ей свою кружку.
   Холодные голубые глаза Кейна рассматривали оцарапанное  лицо  поэта,  рот
кривился в ироничной усмешке.
   - Я рассчитывал увидеть тебя прошлой ночью, - объявил он.
   - А что случилось прошлой ночью? Я  пробовал  новый  наркотик,  -  сказал
Опирос.
   - И вернулся отчитаться,  -  усмехнулся  Кейн.  -  Почти  подвиг  -  если
Даматист приготовил порошок точно по формуле, которую я тебе дал.
   Опирос небрежно положил кипу листов пергамента на обнаженный  меч  Кейна,
лежавший поперек стола.
   - Ну хоть не напрасные усилия?
   - Да нет, - ответил Опирос. Пиво, казалось,  заглушило  кошмарный  гул  у
него в голове. - Было несколько интересных видений, кое-какие  идеи,  я  тут
записал наспех... Думаю, пригодятся для "Вихрей  ночи",  только  вдохновения
пока недостает . - Он  порылся  в  своих  листах.  -  У  тебя  есть  немного
времени... ты свободен сегодня ночью?
   Кейн рассеянно соскребал ногтем коричневые пятна с черепа, вырезанного на
рукояти меча.
   - У меня нет дел, которыми не  могли  бы  заняться  мои  люди.  Ожидается
скучная ночь - разве  что  тебе  интересно  будет  понаблюдать,  как  Эберос
спускает в кости десятилетний заработок. Утром Даматист  обнаружит  что  гол
как сокол благодаря своему первому ученику.
   - Так я прочитаю тебе отрывок,  -  предложил  Опирос.  Он  наморщил  лоб,
склоняясь над пергаментными  листами  вертя  их  в  руках  стараясь  выбрать
наилучшее освещение - А, вот оно. Я немного развил  фрагмент  "Богов  Тьмы",
который ты мне подкинул.

   В мрачных замках, где властвует вечная ночь,
   В подземельях, где бьется зловещий огонь,
   Гибнут боги, не в силах злой рок превозмочь,
   И колышется Тьма теневою стеной

   - Никогда я такого не писал, - возразил Кейн.
   - Это сделала Сетеоль в  соответствии  с  твоими  замечаниями  -  пояснил
Опирос - Она хорошо чувствует рифму и размер.
   - Звучит недурно, но рифма плохо сочетается со смыслом.  Я  думал,  мы  с
тобой  сходимся  в  том,  что  нужно  стремиться  к  логичности  образа  без
вмешательства рифмы. Стихотворный размер сам по себе уже достаточно назойлив
- Я просто полагал, что ты захочешь услышать, как это можно сделать, прервал
его Опирос, оправдываясь - Я убежден,  стихотворение,  которое  можно  петь,
гораздо эффектней того, что хорошо читается, и во сто крат превосходит прозу
Поэзия - это выражение  красоты,  а  красота  -  область  эмоций.  Чтобы  по
достоинству  оценить  прекрасное,  его  нужно  воспринимать  всеми  органами
чувств.
   Иначе публику не привлечешь. Понимаешь, Кейн,  ты  слишком  рассудительно
подходишь к воображению. Ты не способен отделить его от разума. У тебя  вера
в рациональное и чувственное восприятие неразделима.
   - О Боже, сегодня ты чересчур глубокомысленен. - заметил Кейн.  -  Ты  то
сам уверен в истинности своих прозрений?  Наркотики  и  пиво  -  благодатная
почва для  пророчеств  и  философских  построений,  до  которых  никогда  не
додуматься на трезвую голову.
   - Может быть, может быть, - парировал Опирос - но порой наркотики и  вино
прокладывают путь истинам, скрытым за упорядоченными мыслями.
   Он успокоился и начал перебирать листы пергамента.
   Кейн примирительно скривился.
   - Я бы хотел полностью услышать то, что ты написал - попросил он.  Кивнув
проходящей мимо служанке он забрал у нее кувшин и поставил его перед поэтом.
   0пирос осторожно  наполнил  свою  кружку  и  вновь  склонился  над  густо
исписанными листами. Читал он тихим голосом, время от времени смачивая горло
пивом. Иногда Кейн прерывал его, чтобы поговорить о тонкостях стихосложения,
и тогда Опирос подумав, делал на полях пометки металлическим пером,  которое
макал в разлитое пиво и тер о кусочек сухих чернил. И снова он принимался за
чтение.
   Поэт уже  давно  оставил  всякие  попытки  проникнуть  в  тайну,  которая
окутывала личность Кейна. Даже на такой простой вопрос,  как  возраст  Кейна
невозможно  было  ответить.  Он  казался  немногим  старше   тридцатилетнего
Опироса.
   Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн  был  намного  старше.  В
общем, он был загадкой, ну а Опирос слишком высоко ценил его  дружбу,  чтобы
задавать бестактные вопросы. Поэт  принял  тайну  как  неотъемлемое  условие
дружбы,  хотя  порой  задумывался  о  мрачном  прошлом  этого  таинственного
человека.
   Минуло уже больше года с тех пор, как они познакомились. Опирос блуждал в
сумерках среди заросших лесом руин Старого Города. Столкнувшись с  Кейном  и
почувствовав в незнакомце родственную душу, Опирос  заговорил  с  ним.  Кейн
ответил на приветствие вежливо. В его речи слышался легкий акцент, и  Опирос
сразу же отметил убийственный холод в его  голубых  глазах,  Они  обменялись
парой банальных замечаний о Старом Городе. Поэта поразило,  как  свободно  и
небрежно незнакомец рассуждает об истории Старого Города, о  тайных  знаниях
прошлого.
   Кейн говорил о вещах, о которых поэт  лишь  смутно  догадывался,  хотя  с
жадностью собирал все сведения в этой области. Опирос  перечислил  несколько
гипотез относительно того, почему жители покинули Старый Город два с  лишним
века  тому  назад,  но  Кейн  лишь  странно  посмеивался  в  ответ.   Больше
удивленный, нежели обиженный таким поведением незнакомца, Опирос  постарался
поддержать беседу.
   Кейн отвечал уклончиво до тех пор, пока Опирос не представился.
   Кейн тут же выказал интерес к его творчеству и, уже не  так  рассеянно  и
сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.
   Случайная  встреча  выросла  в  дружбу,  и,  общаясь  с  Кейном,   Опирос
познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.
   В суть дел Кейна в Энсельесе Опирос старался не вникать.  Он  чувствовал,
что его новый знакомый ведет игру более тонкую,  а  не  просто  контролирует
преступный мир. Это была еще одна тайна, окружавшая его нового друга  наряду
с глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.
   Опирос очень ценил Кейна как критика. Его логичные, точные  замечания  не
раз заставляли поэта менять  целые  куски  своих  сочинений.  Горячие  споры
обычно затягивались до рассвета Опирос дорожил этой дружбой и надеялся,  что
Кейн разделяет его чувства.
   Поэт был изгоем среди аристократов. В их среде Опирос родился, но  он  не
заботился о поверхностной и ненадежной  любви  высшего  общества.  Хотя  его
творчество получило широкую известность на Северном континенте, а талант  не
подвергался сомнению, мрачная окраска  творений  снискала  Опиросу  скверную
репутацию среди интеллектуалов и дилетантов пера. Поэт был известен,  но  не
обременен лаврами славы. Те, кто причислял себя к "культурным людям", и  те,
кто кичился своим происхождением и богатством, в равной  степени  не  любили
Опироса.
   Изгой знал - ничто не связывает его с высшими сословиями  общества,  ведь
они относились к нему как к безумцу.  Общественное  неприятие  его  жизни  и
творчества   порой   огорчало,   но   не   становилось   препятствием    для
сочинительства. Наследник огромного состояния, Опирос мог себе позволить  не
замечать отчуждения и продолжать карабкаться по неисследованным тропам, куда
манил его необычный дар.
   Опиросу нередко приходило в голову, что он точно так же стоит вне закона,
как Кейн и те подозрительные личности, что вертелись вокруг него.
   - А что с "Вихрями ночи"? - спросил  Кейн,  когда  Опирос  кончил  читать
стихи. Его приятель скривился.
   - Знаешь, почти ничего. Наверное, сотни раз  я  зачеркивал  написанное  и
начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы...
   Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с  "Вихрями  ночи"  уже  месяца
два, прилагая титанические усилия, чтобы создать шедевр, который должен  был
стать обоснованием его концепции искусства. Но, как обычно и  случается  при
сознательных попытках сотворить шедевр, стремление к  совершенству  подавило
возможности художника. Опирос снова и  снова  брался  за  дело,  работал  до
нервного истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, -
а между тем "Вихри ночи" ненамного ушли вперед от  первоначального  зам