бы проверить, устранены ли заклятия,  затем
зацепил  ее  палкой  и  перевернул в костер.  Лужица  быстро
просохла,  пучки  волос съежились на  углях,  превращаясь  в
серый пепел.
     Когда последний пучок прогорел до конца, Эрвин размешал
угли  и  устало  отодвинулся от кострища. Только  теперь  он
ощутил,   насколько  его  измотала  эта   ночь.   Заклинание
прочности  израсходовало остаток  сил,  и  его  глаза  стали
закрываться,  неудержимо закрываться, хотя полоса  неба  над
головой  давно  превратилась из серой  в  голубую.  Подсунув
котомку под голову, он улегся у костра.
      Сквозь  приближающийся  сон просочилось  воспоминание,
которое  он  упорно  отгонял от себя во время  кейтангурской
&('-(.  Но  теперь  у Эрвина не было сил  даже  на  малейшее
напряжение  воли. В его воображении медленно  поплыл  нежно-
зеленый  глаз  с  овальным темным зрачком, откуда-то  издали
зазвучал тихий, певучий голос белой лары.
     "Ди-и-ниль, Ди-и-ниль..." - тоскующий зов непроизвольно
зародился в глубине его сердца, медленно разливаясь оттуда и
охватывая  все его существо. Эрвин был одинок и измучен,  он
был   затерян  посреди  сурового,  неприветливого   мира   -
крохотная озябшая точка на дне каменного мешка -  и  не  мог
справиться с этим зовом.
     "Ди-и-ниль..."
       Где-то  далеко,  за  континенты  отсюда,  белая  лара
споткнулась на полном скаку. Ее быстрые ноги оборвали галоп,
крылья замерли в воздухе. Стройная шея Ди-и-ниль вскинулась,
чуткие  уши насторожились, ловя зов, донесшийся до  нее  так
явственно и тревожно.
      Но  Эрвин  уже  спал,  положив  голову  на  котомку  и
свернувшись калачиком у догорающего костра.

                             ***

      Он  проснулся,  когда по местному времени  было  около
полудня.  Открыв глаза, он увидел перед собой  три  кисточки
ягод  горной  лианы, называемой также зимней ягодой,  потому
что  ее  плоды  созревали поздней осенью и  не  осыпались  с
ветвей до весны. Пока Эрвин спал, Дика сорвала их для  него,
обнаружив лиану в окрестных скалах.
      Ягоды  хорошо насыщали, они были сладкими  и  липкими,
почти  без  сока.  Эрвин  запил их  холодной  водой  и  стал
осматривать южную стену каньона в поисках удобного  подъема.
Она была гладкой, почти отвесной, кое-где с расщелинами,  из
которых  торчали  пучки  сухой травы  или  корявые  стволики
деревьев, сбросивших на зиму листья.
      Эрвин  повесил  котомку через плечо и  пошел  вниз  по
течению.  Вскоре  он  увидел подходящее для  подъема  место.
Нельзя сказать, чтобы совсем подходящее - просто здесь  было
побольше   расщелин,  и  стена  казалась   менее   отвесной.
Перебравшись по каменным глыбам через поток, он снял ботинки
и  уложил  в  котомку, затем посадил кикимору себе  на  шею,
чтобы она не мешалась за пазухой, и начал подъем.
       Держа  наготове  заклинание  левитации,  Эрвин   стал
карабкаться  по  каменной стене, цепляясь за трещины.  Здесь
было  слишком высоко, да и сам он был слишком измучен, чтобы
заставить это заклинание поднять его наверх, но оно замедлит
его  падение  и  спасет от гибели, если он  вдруг  сорвется.
Однако  тогда подъем пришлось бы начинать сначала,  и  Эрвин
прилагал  все  усилия,  чтобы удержаться  на  крутом  склоне
каньона. Несколько раз он находил надежную опору для  ног  и
останавливался  для отдыха, привалившись  телом  и  щекой  к
холодному  камню,  но  его  ноги  быстро  замерзали,  и   он
продолжал лезть вверх, едва переведя дух.
      Наконец  он выбрался из каньона и оказался на  верхнем
плато  нагорья.  До  горизонта тянулись серые  нагромождения
скал,  среди  которых  изредка чернели раскоряченные  остовы
/`(&  "h(eao  к  камням деревьев. Вокруг гулял пронизывающий
ветер, разметая застрявшую в неровностях снежную крошку.
      Эрвин  поспешно натянул ботинки на заледеневшие ступни
и,  усадив Дику за пазуху, отправился в путь. Он был слишком
легко   одет,   ему  невозможно  было  остановиться,   чтобы
мгновенно  не  закоченеть до дрожи.  Только  движение  могло
спасти его, и он пошел на юг.
      Две  недели он пробирался по пустынным сурдским скалам
до  южного края нагорья. Здесь не было хищников -  им  нечем
было питаться, - но суровая погода и почти полное отсутствие
воды  и  пищи  убивали  вернее любого  хищника.  К  счастью,
топливо  было,  и  Эрвин мог согреться на привалах,  разводя
костер  в укромных местах, куда не пробирался ветер, днем  и
ночью свирепствующий на вершине нагорья.
     Эрвин не выжил бы здесь, если бы не Дика. Днем кикимора
дремала  у  него  за  пазухой, а пока он  спал,  шныряла  по
окрестностям,  добывая  пищу. Чтобы  прокормить  себя,  Дика
ловила  встречавшихся  здесь изредка мышей  и  доставала  из
щелей  спрятавшихся  на зиму насекомых,  а  для  Эрвина  она
собирала орехи, съедобные семена и зимнюю ягоду. Места здесь
были  скудными,  собранной за ночь пищи едва хватало,  чтобы
поддерживать  силы.  Для воды Эрвин  снова  сделал  глиняную
миску и грел в ней на костре снежную крошку, из-за холодного
ветра не таявшую даже на ярком солнце.
     Дважды ему попадались каньоны, преграждавшие путь, и он
затратил  по  полдня  на  преодоление  каждого.  Вниз  Эрвин
спускался с помощью левитации, но влезать на другую  сторону
ему   приходилось  собственными  усилиями.   Зато   у   него
появлялась возможность вволю напиться чистой воды из текущей
по  дну каньонов речки. Он делал внизу привал и разводил  на
берегу  костер, наслаждаясь отсутствием ветра и  кипятком  с
разваренной зимней ягодой.
     Наконец наступил день, когда Эрвин вышел на южный склон
Сурдского нагорья. Вернее, это был не склон, а обрыв, словно
континент  когда-то  разломился на две  части  в  результате
гигантского катаклизма, и одна его часть сдвинулась вниз,  а
другая,  напротив,  вздыбилась кверху.  Отвесный  обрыв  был
таким  высоким,  что земля внизу едва виднелась,  а  болото,
казалось, просматривалось до противоположного края.
      Там,  у  подножия, было тепло и зелено.  Эрвин  вызвал
левитацию  и  спрыгнул на видневшийся  далеко  внизу  уступ.
Достигнув  уступа, он подошел к краю, разыскал  новое  место
приземления и снова прыгнул.
      С каждым прыжком воздух становился теплее. Прыгнув еще
несколько раз, Эрвин оказался у подножия обрыва. Как приятно
было  чувствовать под ногами не обледенелые камни, а мягкую,
пружинистую   почву,   поросшую  вечнозеленой   травой!   Он
расправил  плечи и потянулся, с наслаждением впитывая  тепло
продрогшим  телом. Впервые за две недели  он  не  чувствовал
озноба, засевшего у него в костях и не покидавшего его ни на
мгновение. Здесь было тепло, и здесь была пища.
      В  этот день Эрвин никуда не пошел, устроив длительный
привал  на  краю  болота.  Он насобирал  мучнистых  корневищ
болотных растений и испек их в костре, обмазав глиной.  Дика
b.&% наелась досыта, наловив себе на ужин болотной живности.
      Наутро он прошел вдоль края болота, разыскивая  место,
где  можно  безопасно  пройти вглубь. За  береговой  полосой
кустарника  начинался  зыбун,  переходивший  в  отдалении  в
заросли  раскидистых влаголюбивых деревьев,  между  которыми
поблескивала вода. Деревья наверняка росли на твердой  почве
-  самым  глубоким и опасным местом был зыбун,  где  они  не
могли укорениться. Полоса зыбуна тянулась вдоль обрыва в обе
стороны, сколько видел глаз.
      Эрвин  перевязал штанины у ботинок стеблями тростника,
чтобы  защититься  от  пиявок, с которыми  познакомился  еще
вчера,  когда выкапывал съедобные корешки из болотной  жижи.
Он  в  нерешительности шагнул к болоту,  затем  остановился.
Нет,  пробираться здесь безнадежно. Можно было  пойти  вдоль
болота,  но  неизвестно, кончалась ли где-нибудь  эта  ярко-
зеленая, поросшая нежной травкой полоса.
     Вдруг его посетила замечательная мысль. Эрвин сбросил с
плеча котомку и наломал гибких кустарниковых прутьев. Согнув
два прута потолще в кольцо величиной со столовый поднос,  он
связал их потуже и переплел кольцо сеткой из тонких прутьев.
В  середине кольца он сплел петлю для башмака, а затем точно
так же сделал второе кольцо. Получившуюся обувь он надел  на
башмаки,  выбрал  шест  подлиннее и  накинул  котомку  через
плечо. В такой обувке зыбун должен был выдержать его вес.
      Нащупывая перед собой дорогу шестом и выбирая  участки
попрочнее, Эрвин перебрался через зыбун. Между деревьями его
болотные приспособления были бесполезны, поэтому он снял  их
с  ботинок  и  повесил за спину. Приподняв  котомку  повыше,
чтобы  не промочить, он сошел с комля и оказался по  пояс  в
воде.   Дно  было  достаточно  твердым,  чтобы  идти.  Эрвин
проверил  направление на ближайшее жилье и направился  туда.
Оно  казалось  расположенным очень близко, где-то  прямо  за
болотом... или еще ближе?
      Наступал  вечер.  Эрвин оглянулся на  каменный  обрыв,
видневшийся над кронами деревьев, - неужели он за целый день
прошел  так мало? Хорошо еще, что в этот сезон на болоте  не
было  комаров. Поблизости всплескивала рыба, лягушки с шумом
прыгали  в воду, почуяв его приближение. Становилось темнее,
он плохо различал дорогу. Продолжать путь было опасно.
      Кикимора вылезла из-за пазухи Эрвина и уселась на  его
плечо.
     - Дика покажет дорогу, - объявила она и стала указывать
ему  ручонкой  удобный  путь между  покачивающимися  в  воде
комлями деревьев.
      Когда  совсем  стемнело, Эрвин  пристроился  на  комле
пошире,  поел остатков вчерашней стряпни и прикорнул головой
к стволу. О костре нечего было и мечтать, а пить после того,
как  он  полдня  провел  по пояс в  воде,  ему  не  хотелось
совершенно.
      Спал  он плохо и проснулся очень рано. Дика никуда  не
уходила  этой ночью - она не могла преодолеть глубокую  воду
между  деревьями, не намочив своей одежки. Она снова уселась
на  плечо  Эрвина  указывать дорогу. Когда совсем  рассвело,
кикимора  ушла к нему за пазуху спать, а он продолжил  путь.
Eсли  он правильно помнил карту, им предстояло еще несколько
дней такого пути.
      К  обеду  Эрвин выбился из сил и устроил привал.  Доев
остатки  припасов,  он  снова прикинул направление.  Селение
ощущалось  почти рядом - наверное, у него в голове  путалось
от  усталости.  После короткого отдыха он  снова  побрел  по
болоту,  срывая и отправляя в рот съедобные травки,  изредка
попадавшиеся на пути.
      Деревья  сменились кустарниками, между ними  появились
поросшие  осокой кочки. Теперь он брел по колено в воде,  но
из-за  растительности идти стало не легче, а труднее.  Вдруг
сбоку  что-то  плеснуло, да так громко и тяжело,  что  Эрвин
вздрогнул и остановился.
       Повернувшись  на  звук,  он  увидел,   что   к   нему
приближается  зеленое  и скользкое  существо  длиной  в  три
человеческих  роста. У этой твари были короткие перепончатые
лапы  по бокам вытянутого мешковидного туловища, сужающегося
в  задней  части  и переходящего в толстый, заостряющийся  к
концу  хвост.  Но самой выдающейся частью тела была  плоская
голова,  составлявшая  треть длины  туловища  и  достигавшая
такой  же ширины. Передняя часть головы была закруглена,  по
ее  краю  тянулся длинный рот, распахивающийся аж до  самого
затылка,  на  макушке  торчали  глаза,  поворачивающиеся  на
коротких стебельках. Сейчас оба стебелька были направлены на
Эрвина.
     Он вспомнил, что это существо называется "шыш-лоп", что
в  переводе  с  языка  местных дикарей означает  "живоглот".
Живоглот  приближался к нему, явно собираясь оправдать  свое
название.   Из  безразмерного  рта  выскользнул  толстый   и
розовый,  слегка  раздвоенный  на  конце  язык,  готовящийся
пособить жертве на ее пути к желудку.
     К счастью, в академии разъясняли не только название, но
и  слабые места каждого хищника. На плоском черепе живоглота
было  чувствительное местечко за левым глазом, при попадании
в  которое животное надолго лишалось сознания. Эрвин  пустил
туда  молнию, не слишком мощную, потому что берег  силы,  но
этого   хватило,  чтобы  живоглот  замер.  Глаза   живоглота
захлопнулись и ввалились в глазные ямки.
      Эрвин  заторопился подальше от этого места, то и  дело
оглядываясь,  не  гонится  ли  за  ним  хищник.  Наконец  он
успокоился и сбавил шаг.
       Когда   приблизился  вечер,  Дика,  как  и  накануне,
забралась  на его плечо, чтобы указывать дорогу. Воды  стало
еще  меньше,  теперь она доходила Эрвину только до  середины
голени.  Он  стал надеяться, что еще немного - и они  отыщут
относительно сухой ночлег.
      Вдруг впереди раздался слабый размеренный плеск  воды,
словно   кто-то   шел   им  навстречу.  Эрвин   настороженно
остановился.  Плеск приближался, - видимо,  идущие  заметили
его.   Вскоре   между   деревьями   показались   три   тощие
человекоподобные  фигуры  высотой  примерно  в   две   трети
человеческого  роста. Эрвину было известно,  что  в  местных
болотах  обитают чинабы, но они были так редки,  что  он  не
ожидал встретить их по пути.
      Дикари  не  любили  чужаков, и  он  на  всякий  случай
приготовился к схватке, хотя и надеялся договориться с  ними
добром. Шансы на успех у него были - среди множества языков,
изученных  Эрвином в академии, был и чинаби. Однако  ему  не
понадобилось вступать в переговоры с дикарями. Не  дойдя  до
него  нескольких  шагов, все трое чинабов простерлись  перед
ним ниц.
      Онемев  от изумления, Эрвин уставился на дикарей.  Это
были  щуплые  существа  с  тонкими  ручками  и  ножками,   с
непропорционально  большими остроухими  головами.  Он  успел
заметить  курносые физиономии с круглыми глазами и  широкими
лягушачьими   ртами,  но  сейчас  ему  были   видны   только
выставленные  в небо зады, прикрытые короткими тростниковыми
юбочками, и склоненные почти к самой воде затылки,  покрытые
жидкой порослью неопределенного цвета.
      -  О божественное дитя болот, осчастливившее нас своим
появлением!  -  донеслось из-под одного  из  затылков.  -  О
восхитительное, прекрасное, ослепительное дитя!
      Эрвин  серьезно  усомнился,  правильно  ли  он  выучил
чинабский язык, но позы дикарей свидетельствовали о  том  же
самом.  Пока он собирался с мыслями, чтобы достойно ответить
на такое начало, его опередила сидевшая на его плече Дика.
     - Моя живет в лесу! - объявила она на чинаби.
       Благоговейный   вздох,  дружно   вырвавшийся   из-под
затылков, недвусмысленно сообщил о том, что лесное дитя,  по
их пониманию, еще божественнее болотного.
     - Ваша пусть встанет, - разрешила Дика.
     Трое чинабов встали, но не на ноги, а на колени. Только
теперь  Эрвин увидел, что их восторженные взгляды устремлены
не на него, а на кикимору.
      - О божественное дитя лесов! - снова возгласили они. -
Не  угодно  ли  твоей  почтить  присутствием  наше  скромное
селение?
     - Моя пойдет с вашей, - милостиво согласилась кикимора.
- Ведите мою туда.
      Поскольку  передвигаться  на  коленях  было  неудобно,
дикари поднялись и пошли к селению, все время оглядываясь на
Дику. Казалось, была бы возможность - и они пошли бы спинами
вперед, только бы иметь кикимору перед глазами.
      - Эрвин, твоя иди за ихней, - сказала ему Дика. - Нашу
зовут в гости.
     Оторопевший Эрвин последовал за ними.
      - Дика, откуда ты знаешь язык чинабов? - шепнул он ей,
пока они шли за дикарями в поселок.
     - Это чинабы знают язык Дики, - ответила та.
      Он  догадался, что раса чинабов родственна  кикиморам.
Большеротая  и  остроухая, с огромными  оранжевыми  глазами,
Дика  должна была казаться им ослепительной красавицей, чем-
то  вроде  маленькой  феи, выехавшей  из  глубины  болот  на
прирученном чудовище.
     Вскоре впереди показалось селение чинабов. Эрвин понял,
что именно на этот поселок указывала его внутренняя стрелка.
Здесь   стояло   несколько  десятков   тростниковых   хижин,
беспорядочно  разбросанных по островку суши посреди  болота.
Oравда, сушей это можно было назвать только условно.  Воздух
был  влажным,  как  и  все  на  болоте,  протоптанные  между
хижинами тропинки были по щиколотку заполнены водой.
      Чинабы  ходили  босиком, у них были длинные  ступни  с
перепончатыми пальцами, похожие на лягушачьи. Эрвин  шел  по
болоту  обутым,  чтобы не наколоть ногу,  -  кроме  того,  в
болотной воде нередко встречались пиявки. Его новые  ботинки
раскисли,  из шнуровки на каждом шагу вырывались  фонтанчики
коричневой воды, но это было все-таки лучше, чем раненые или
искусанные пиявками ноги. Он увидел, как один из дикарей  на
ходу оторвал с себя пиявку и отправил ее в рот.
      Несмотря  на  поздний вечер, селение было  оживленным.
Дикари  издали  заметили  необычных посетителей  и  побежали
навстречу. Вскоре Эрвина с кикиморой на плече окружила толпа
чинабов.  Все  они  смотрели на  Дику.  На  Эрвина  обращали
внимания   не  больше,  чем  того  заслуживало  транспортное
средство чинабской феи. Он разглядел их зеленоватые глаза  с
вертикальными  зрачками  и понял, что  чинабы  ведут  ночной
образ жизни, как и его маленькая подружка.
       Их  привели  к  хижине,  претендовавшей,  по  местным
понятиям,  на роскошь. Она была самой большой в селении,  ее
тростниковые стены красиво переплетались с ивовыми прутьями,
по  ним  тянулись  ползучие болотные  лианы,  укреплявшие  и
украшавшие строение. Перед хижиной была вытоптана просторная
площадка,  в  центре которой была вкопана коряга,  отдаленно
напоминающая остроухую чинабскую голову. Видимо, эта  коряга
считалась изображением местного божка.
     Один из сопровождающих просунул голову под тростниковый
полог   и  заговорил  с  кем-то  внутри  хижины.  Затем   он
попятился, и из-за полога появился крупный чинаб. Его важный
вид  и уверенная поступь сообщили бы, что это вожак племени,
даже если бы он не вышел из самой шикарной в селении хижины.
     Взгляд вожака устремился на восседавшую на плече Эрвина
Дику.
      -  О  божественное  дитя лесов! -  Он  не  упал  перед
кикиморой  ниц, но поклонился ей до самой земли. - Благодарю
твою, что твоя явила нашей твою красоту и осчастливила нашу.
Мой  народ  сложит о твоей песни. Позволь узнать  моей,  как
твою зовут?
       -  Мою  зовут  -  Дикая  Охотница  На  Крыс,  Великая
Путешественница По Теплым И Холодным Землям, -  без  запинки
отбарабанила    кикимора,    справедливо    посчитав,    что
человеческое имя здесь неуместно.
      Вожак  снова благоговейно поклонился ей.  Похоже,  имя
кикиморы произвело на него сильное впечатление.
      -  Мою  зовут  - Могучий Победитель Шышлопа,  Носитель
Трезубого  Копья, - представился он. - Твоя  позволит  нашей
устроить праздник в твою честь?
       -   Моя  позволит,  -  благосклонно  ответила   Дика.
Повелительный  взгляд  вожака  окинул  столпившихся   вокруг
чинабов.
      -  Ваша делай праздник, - распорядился вожак.  -  Твоя
пойдет  в  мою  хижину? - предложил он  кикиморе,  откидывая
полог.
     - Моя пойдет, - приняв его приглашение, Дика обратилась
к Эрвину:
     - Твоя иди туда.
      Эрвин  пригнулся  и вошел в хижину вслед  за  вожаком.
Здесь, как и везде, было сыро, постланные вдоль стен циновки
были  пропитаны  водой,  с потолка  изредка  падали  крупные
капли.  У  дальней  стены на циновке сидела  жена  вожака  с
грудным   младенцем  на  руках.  Второй  ребенок,  постарше,
развлекался  тем, что с гуканьем стучал веткой  по  циновке,
наблюдая  за разлетающимися брызгами. Вожак прогнал  его  из
хижины,  сам  уселся  на циновку у боковой  стены,  скрестив
перед  собой ноги, и указал Эрвину на циновку напротив.  Тот
присел на мокрый край тростниковой подстилки. Его штаны  так
промокли, пока он шел по болоту, что ему было уже все равно.
      - Позволь спросить твою, прекрасное дитя, как выглядит
твой  лес?  -  начал  вожак светскую беседу  с  божественной
гостьей.
      Кикимора описала ему лес. Затем она поведала  ему,  по
каким    местам   путешествовала,   рассказала   о   больших
человеческих