ами поздних  времен.  Порой  папа  или  кто-то
другой взывал  к  особым  действиям.  Зов,  случалось,  находил  серьезный
отклик. Чаще всего, однако, вопрос сводился  к  тому,  мог  ли  человек  -
идеалист, вояка  или  грабитель,  хотя  обычно  все  смешивалось  в  одной
личности,  -  добиться,  чтобы  его  называли  крестоносцем.  Крестоносцам
даровались особые права и привилегии в этом  мире  и  отпущение  грехов  в
загробном. Но это, так сказать, юридическая сторона дела. Действительность
же заключалась в том, что на протяжении столетий европейцы отправлялись  в
пешие  и  конные  походы,  плыли  морем,  голодали,  страдали  от   жажды,
бесчинствовали, сражались, насиловали,  жгли,  грабили,  зверски  убивали,
пытали, болели, получали ранения, умирали  жалкой  смертью  и  становились
богачами либо пленными рабами, влачившими жалкое существование на  чужбине
и лишь изредка возвращавшимися домой. Тем временем лукавые жители Сицилии,
Венеции, Генуи,  Пизы  извлекали  немалые  доходы  из  этого  непрерывного
перемещения народов, а азиатские крысы плыли на кораблях  в  Европу,  неся
вместе с блохами Черную Чуму...
     Вольстрап и Тамберли знали достаточно, чтобы справиться с расспросами
Лоренцо об Иерусалимском королевстве. Они даже совершили короткое турне по
тем краям.
     "Да, причастность к Патрулю вознаграждается. Хотя,  боже,  как  скоро
тебе приходится ожесточить свое сердце", - подумала Ванда.
     - Но я злоупотребил вашим вниманием, - внезапно воскликнул Лоренцо. -
Простите меня! Я совершенно забыл о времени. Вы сегодня  проделали  долгий
утомительный путь. Моя госпожа, должно быть, устала.  Пойдемте,  я  покажу
ваши  покои,  где  вы  сможете  отдохнуть,  привести  себя  в  порядок   и
переодеться в свежее  платье  перед  ужином.  Вы  познакомитесь  с  нашими
друзьями и  родственниками,  которые  съедутся  сюда,  похоже,  из  доброй
половины Италии.
     Выходя из комнаты, Лоренцо  встретился  взглядом  с  Вандой.  Она  не
отводила глаз на протяжении нескольких секунд.
     "Мэнс был прав, женщина, знающая эту  эпоху,  может  оказаться  очень
полезна. Она может многое разузнать и подсказать план действий.  Только...
гожусь ли я на роль... роковой соблазнительницы?"
     Почтительный слуга, указав, где сложены вещи, поинтересовался, все ли
в порядке, и сказал, что  горячую  воду  для  ванны  принесут  по  первому
приказанию   синьора   и   синьоры.   В   те   времена   люди   отличались
чистоплотностью, общественные бани совместного пользования были в  порядке
вещей. Опрятность сохранится еще несколько веков,  пока  вырубка  лесов  в
Европе не превратит топливо в дорогое удовольствие.
     В глубине комнаты стояла двуспальная кровать. Римские постоялые дворы
и придорожные ночлежки разделялись на мужскую и женскую половины, где люди
спали обнаженными вповалку.
     Вольстрап, облизнув губы, уставился в сторону. Со второй или  третьей
попытки он вымолвил:
     -  Мадемуазель  Тамберли,  я  забыл  предупредить  вас.  Я,  конечно,
устроюсь на полу, а когда кто-то из нас будет принимать ванну...
     Ванда рассмеялась.
     - Извините, Эмиль, дружище, - ответила она. - И  не  беспокойтесь  за
меня. Я отвернусь, если  хотите.  Матрас  довольно  широкий.  Мы  спокойно
уместимся на нем вдвоем.
     "Спокойно?.. Могу ли я не беспокоиться, когда Мэнс работает в будущем
этого неизведанного мира? - кольнула тревогой холодная мысль,  затем  чуть
теплее:
     - Надо еще и о Лоренцо думать".



                    1245-БЕТА ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

     На  западе  лежали  предгорья  Апеннинских  гор,  а  у  их   подножия
простиралась  Апулийская   равнина.   Значительную   ее   часть   занимали
сельскохозяйственные угодья с белыми крапинками  селений,  сочной  зеленью
садов, наливающихся спелым золотом полей. Всюду виднелись  широкие  клинья
лугов, участки, напоминающие прерию, с высокой, по-летнему темной травой и
частые перелески. Рощи были общинными, дети пасли там скотину и гусей,  но
дикие леса предназначались для императорской соколиной охоты.
     Кавалькада императора следовала через  один  из  таких  заповедников,
направляясь в Фоджу, его  самый  любимый  город.  Солнце  бросало  длинные
желтые лучи на спины ездоков, а деревья - голубые тени,  хотя  воздух  был
еще теплый и напоенный запахами земли.  Взору  путников  открылся  вид  на
крепостные стены, бойницы, башни, шпили города; стекло и позолота  слепили
глаза. Далеко по окрестностям разносился громкий звон церковных колоколов,
возвещающих вечерю.
     Умиротворенный настрой  Эверарда  исчез  при  воспоминании  о  битве,
случившейся неподалеку отсюда. Но мертвые солдаты Роджера лежат в прошлом,
с того дня уж минул век и еще восемьдесят  лет.  Только  Эверард  и  Карел
Новак остались с тех пор в живых и помнили боль сражения.
     Эверард мысленно вернулся к неотложным делам. Ни  Фридрих  (Фредерик,
Фридерикус, Федериго - в зависимости от того, в какой части  его  обширных
владений вы находились), ни его свита не обращали  внимания  на  призыв  к
молитве. Знатные персоны оживленно болтали; и  люди,  и  кони  чувствовали
усталость от долгих часов, проведенных на воздухе. Крохотные  колокольчики
озорно перекликались на путах соколов, которые  сидели  под  колпаками  на
запястьях охотников. В  охоте  участвовали  и  дамы  в  масках,  берегущих
нежность лица; кроме того,  маски  придавали  флирту  особую  пикантность.
Следом  тянулась  прислуга.  Добыча  покачивалась  у  седельной   луки   -
куропатки, вальдшнепы, цапли, зайцы. Лошади были  навьючены  корзинами  со
снедью и бутылками из дорогого стекла, наполненными напитками.
     - Ну что, Мунан, - произнес император, - как тебе охота в Сицилии?
     Говорил  он  в  учтиво-непринужденной  манере  на  немецком,  точнее,
нижнефранконском языке, который был знаком  его  гостям.  Из  всех  других
языков они могли говорить  только  на  латыни  с  отдельными  итальянскими
фразами, которые исландец выучил по пути.
     Эверард припомнил, что "Сицилия" означала  не  просто  остров,  но  и
Реньо, южную часть  материковой  Италии,  границы  которой  очертил  мечом
Роджер II в прошлом веке.
     - Бесподобно, Ваша Светлость, - ответил он осторожно. Такое обращение
к сильным мира сего было  наиболее  распространенным  по  эту  сторону  от
Китая. - Хотя, конечно, все поняли, что у нас на родине мы  не  занимаемся
соколиной  охотой.  Однако  ваши  люди  слишком  хорошо  воспитаны,  чтобы
смеяться над неудачами. Да и на материке мне доводилось  охотиться  только
на оленя.
     - Ах, пусть этим  занимаются  развратные  любители  псовой  охоты,  -
усмехнулся Фридрих. Он использовал латинское слово, поэтому сумел добавить
каламбур. - Я имею в виду тех, кто гоняется за животными с рогами.  Другая
дичь слишком хороша для них, а потому  рога  можно  было  увидеть  у  кого
угодно. - Затем серьезным тоном добавил:  -  Но  соколиная  охота  это  не
просто развлечение, а высокое искусство и наука.
     - Я слышал о книге Вашей Светлости,  посвященной  этому  предмету,  и
надеюсь прочитать ее.
     - Велю, чтобы тебе  преподнесли  экземпляр,  -  Фридрих  взглянул  на
гренландского сокола, сидевшего на его руке. - Если ты сумел доставить мне
такую птицу через море  в  столь  прекрасном  состоянии,  значит,  у  тебя
врожденный дар, который непозволительно загубить. Ты должен тренироваться.
     - Ваша Светлость хвалит меня не по моим  заслугам.  Я  опасался,  что
птица окажется хуже здешних.
     - Да, сокола надо еще подучить. Это доставит мне  удовольствие,  если
время позволит.
     Эверард обратил внимание на то, что Фридрих не сослался на бога,  как
обычно делали средневековые люди.
     На самом деле сокола доставили с ранчо Патруля в Северной Америке  до
индейского  переселения.  Соколы   были   отменным   подарком,   способным
расположить к себе, во многие времена и во многих странах, при условии что
его  преподносили  персоне  соответствующего  ранга.   Эверарду   пришлось
заботиться о птице только по пути с того места на холме, где они с Новаком
приземлились на темпороллере.
     Эверард невольно оглянулся назад, на запад.  Джек  Холл  ждал  его  в
лощине, куда редко захаживали люди. Радиосигнал достигнет его мгновенно. И
неважно, что он появился на людях. Эту историю Патруль не должен охранять,
она подлежала уничтожению.
     Если только удастся... Да, они могли это сделать без особых трудов  -
слово здесь, действие  там,  -  но  каковы  будут  последствия?  Следовало
сохранять максимальную  бдительность.  Лучше  с  дьяволом,  которого  хоть
немного знаешь, - пока не выяснишь, откуда он взялся.
     Поэтому Эверард и выбрал для разведки 1245 год. Выбор на этот год пал
не случайно. Оставалось пять лет до смерти Фридриха -  в  том,  потерянном
мире. А в этом мире император, не так задавленный судьбой,  не  скончается
от  желудочно-кишечного  расстройства  и  воплотит  в  жизнь  все  надежды
Гогенштауфенов. Быстрая предварительная разведка обнаружила, что он пробыл
в Фодже почти все нынешнее лето,  дела  его  складывались  благополучно  и
грандиозные замыслы осуществлялись почти беспрепятственно.
     Можно было предположить, что  Фридрих  окажет  гостеприимство  Мунану
Эйвиндссону. Любознательность Фридриха касалась всего: она привела  его  к
опытам над животными и, как гласила молва, он  даже  подвергал  вивисекции
людей. Исландцы, какой бы далекой, неизведанной и нищей ни была их страна,
обладали  уникальным  наследием.  (Эверард  ознакомился  с  ним  во  время
экспедиции в эпоху  викингов.  Сегодняшние  скандинавы  давно  обращены  в
христианство,  но  Исландия  сохранила  исконные   традиции,   всюду   уже
позабытые.) Да, пусть Мунан преступник и изгнанник.  Однако  это  означало
только то, что его враги добились в альтинге вынесения  ему  приговора,  и
теперь в течение пяти лет любой может беззаконно убить его - если  сможет.
Республика рушилась в вихре клановых  междоусобиц  и  вскоре  падет  перед
норвежской короной.
     Подобно другим несчастным, Мунан на срок своего пребывания вне закона
отправился в изгнание. Высадившись в  Дании,  он  купил  лошадей  и  нанял
слугу, одновременно и телохранителя, - Карела, наемника  из  Богемии.  Они
оба мечтали о благодатном и безопасном юге. Мир, установленный  Фридрихом,
воцарился в империи. Первой целью Мунана  был  Рим,  но  паломничество  не
входило в его интересы. Впоследствии Мунан осознал предмет своих  мечтаний
- он жаждал встретить человека, которого называли "stupor mundi", то  есть
"изумление мира".
     Но не только подношение привлекло  внимание  императора  к  исландцу.
Более всего  Фридриха  увлекли  саги,  эдические  сказания  и  поэтические
творения скальдов, которые декламировал Мунан.
     - Ты открываешь мне другой мир! - ликовал император.
     Эти слова не были льстивым  комплиментом  правителя.  При  его  дворе
состояли ученые мужи из Испании и Дамаска, и круг их был разнообразен - от
астролога Мишеля Скота до математика Леонардо Фибоначчи из  Пизы,  который
познакомил Европу с арабскими цифрами.
     - Ты должен погостить у нас некоторое время. - Император произнес эти
слова десять дней назад.
     Поток воспоминаний оборвался.
     - Неужели отважный синьор Мунан боится преследования в такой дали  от
дома? Вы, верно, сильно кого-то обидели.
     Замечание  принадлежало  Пьеро  делла  Винья,  ехавшему   справа   от
Фридриха, мужчине средних лет  с  вызывающе  старомодной  бородой,  сильно
убеленной сединой, в скромном платье. Глаза его сияли умом, не  уступающим
интеллекту Фридриха.  Гуманитарий,  стилист  латинского  языка,  законник,
советник, до недавнего времени канцлер, он играл роль  не  просто  Пятницы
при императорской особе, но был самым близким другом, Фридриха при  дворе,
изобилующем льстецами.
     Вздрогнув, Эверард солгал.
     - Мне почудился шум.
     И про себя: "Ну и взгляд у этого типа. Что ему надо?  Боится,  что  я
сменю его в череде императорских любимчиков?"
     Пьеро внезапно атаковал:
     - Ха, вы отлично меня поняли.
     Эверард обругал себя.
     "Этот негодяй говорил по-итальянски. А я совсем забыл, что  изображаю
иностранца, недавно ступившего на эту землю".
     Эверард улыбнулся через силу.
     - Естественно, я  кое-что  усвоил  из  наречий,  которые  приходилось
слышать раньше. Это совсем  не  означает,  что  я  оскорбил  бы  слух  Его
Светлости  попытками  говорить  на  них  в  его  присутствии.  -  Далее  с
раздражением: - Прошу синьора извинить меня. Позвольте перевести сказанное
на латынь?
     Пьеро сделал жест, словно бы отделываясь от Эверарда.
     - Я понимаю.
     Конечно, такой цепкий ум освоит немецкий, хотя Пьеро наверняка считал
его грубым и неблагозвучным.  Местные  диалекты  приобретали  все  большую
важность как в политике, так и в культуре.
     - Вы прежде производили иное впечатление.
     - Прошу прощения, если меня не так поняли.
     Пьеро отвел глаза в сторону и погрузился в молчаливые размышления.
     "Не принимает ли он меня за лазутчика? Чьего? Насколько  нам  удалось
установить, у Фридриха не осталось  врагов,  заслуживающих  его  внимания.
Хотя король Франции, верно, доставляет хлопот", - думал Эверард.
     Император рассмеялся.
     - Ты предполагаешь, что наш гость намерен обезоружить нас.  Пьеро?  -
поддел он приближенного. Фридрих бывал порой немного жесток - а  то  и  не
немного - даже по отношению к своим ближайшим друзьям. -  Успокой  сердце.
Не могу вообразить, что наш друг Мунан  у  кого-то  на  содержании,  разве
только у Джакомо де Мора!
     Эверарда осенило.
     "Вот оно что! Пьеро терзается тем, что синьор Джакомо сверх  ожиданий
проявил ко мне повышенный интерес. Если Джакомо и не  внедрил  меня  сюда.
Пьеро беспокоится, не замышляет  ли  тот  воспользоваться  мною  в  борьбе
против соперника. В положении Пьеро любой  начнет  видеть  тени  в  каждом
углу".
     Возникло чувство  жалости.  "Какова  судьба  Пьеро  в  этой  истории?
Случится ли так, что он "снова"  падет  через  несколько  лет,  когда  его
обвинят в заговоре против повелителя, что его ослепят и он  разобьет  себе
голову о каменную стену? Забудет ли его будущее, а вместо  него  в  анналы
войдет Джакомо де Мора, имени которого нет ни в одной  хронике,  известной
Патрулю?
     М-да, интриги здесь напоминают  танец  на  бочке  с  нитроглицерином.
Может,  мне  следует  отдалиться  от  Джакомо?  Хотя...   Кто   же   лучше
блистательного военачальника  и  дипломата  при  дворе  Фридриха  способен
подвести меня к разгадке того, где именно в историю вкралась  ошибка?  Кто
лучше него знает этот мир? Если  он  решил  уделять  мне  внимание,  когда
император занят, а он нет,  то  мне  следует  принять  оказанную  честь  с
благодарностью. Странно, что Джакомо придумал  какое-то  оправдание  и  не
поехал сегодня на охоту".
     Копыта застучали. Процессия  выбралась  на  главную  дорогу.  Фридрих
пришпорил коня  и  некоторое  время  скакал,  оставив  свиту  на  изрядном
расстоянии  позади.  Золотисто-каштановые  волосы  императора   выбивались
из-под шляпы, украшенной перьями. Низкое  солнце  высвечивало  их  подобно
нимбу. Да, Фридрих начал лысеть, его фигура слегка отяжелела, черты гладко
выбритого лица обозначились резче. (Германский  тип  лица,  унаследовавший
больше от деда Фридриха Барбароссы, чем от другого деда, Роджера II.) Но в
этот момент император походил на бога.
     Крестьяне, еще работавшие на соседнем поле, монах, устало  тащившийся
в город, неуклюже кланялись ему. Люди выражали нечто большее,  чем  просто
трепет перед властью. Этот  правитель  всегда,  даже  в  истории  из  мира
Эверарда, был  окружен  какой-то  сверхъестественной  аурой.  Несмотря  на
борьбу  Фридриха  с  церковью,  многие  -  и   особенно   францисканцы   -
воспринимали его как мистическое создание, спасителя и реформатора земного
мира, посланника небес. Другие  -  их  тоже  было  немало  -  считали  его
антихристом. Но все  это  кануло  в  прошлое.  В  этом  мире  война  между
Фридрихом и папами закончилась, император одержал победу.
     Легким галопом  под  перезвон  колокольцев  охотники  приблизились  к
городу. Главные ворота были еще распахнуты, их запирали  через  час  после
захода солнца. Особой нужды или угрозы затворять ворота  не  было,  однако
так  предписывало  распоряжение  императора   по   всем   его   владениям.
Передвижение  по  дорогам  должно  происходить  в  установленные  часы,  а
торговля  совершается  по  твердым  правилам.  На  стиле  ворот  почти  не
сказывались изящество и вычурность Палермо, где  Фридрих  провел  детство.
Ворота, как и крепости, и административные здания, возведенные  повсюду  в
империи по приказу Фридриха, были массивными и строго прямоугольными.  Над
ними под вечерним ветерком вились флаги - орел  на  золотом  поле  -  герб
династии Гогенштауфенов.
     Не в первый раз со дня приезда  сюда  Эверард  задумывался  над  тем,
многое ли знает его  история  об  этой  жизни.  До  двадцатого  века,  его
двадцатого века, дошли крупицы  прошлого,  и  перед  сотрудниками  Патруля
стояло  множество  других  задач,  не  оставлявших  времени  для  изучения
развития архитектуры. Быть  может,  окружающий  Эверарда  мир  не  слишком
отличался от истинной средневековой Фоджи. Не исключено и обратное. Многое
зависит от того, как давно события выбились из колеи.
     "Строго говоря, сбой  произошел  около  сотни  лет  назад,  когда  не
появился на свет папа Григорий IX, или  чуть  позже,  когда  папа  умер  в
молодом возрасте, или не избрал церковную стезю, или случилось еще что-то.
Перемены во времени, однако, не распространяются в виде простой волны. Это
бесконечно сложное взаимодействие квантовых функций, которого мне  никогда
не суждено понять".
     Едва приметные изменения вполне  способны  уничтожить  будущее,  если
событие  носило   критический   характер.   Теоретически   набор   перемен
безграничен, но они почти  всегда  неощутимы.  Внешне  все  выглядит  так,
словно поток времени защищает сам себя, обходит роковые точки, не сбиваясь
с правильного курса и не теряя изначальной формы.  Порой  сталкиваешься  с
маленькими странными завихрениями в причинно-следственных цепочках, и  вот
одно из них разрослось до чудовищных  размеров.  Перемены,  однако,  также
создают свои причинно-следственные связи. И  кто,  кроме  непосредственных
участников событий, может знать, что произошло или  не  произошло  в  двух
семействах городка Ананьи? Понадобится много  времени,  чтобы  последствия
изменений стали заметны. А тем временем остальной мир  движется  вперед  в
неприкосновенном виде.
     Итак, Констанция, дочь короля Роджера II, родилась после смерти отца.
Ей было за тридцать, когда она вышла замуж за младшего сына Барбароссы,  и
минуло еще девять лет прежде чем она родила ему Фридриха в 1194  году.  Ее
супруг стал императором Генрихом VI, получившим корону  Сицилии  благодаря
женитьбе. Он скончался вскоре после  рождения  сына.  Фридрих  унаследовал
причудливое королевство-гибрид. Он рос среди интриг и волнений под  опекой
папы Иннокентия III, который  устроил  его  первый  брак  и  способствовал
созданию коалиции германских государств, чтобы провозгласить в  1211  году
своего любимца верховным правителем, поскольку Отто  VI  доставлял  церкви
большое беспокойство. К 1220 году Фридрих победил повсюду,  и  новый  папа
Гонорий III провозгласил его императором Священной Римской империи. Тем не
менее отношения  папы  и  императора  ухудшались  день  ото  дня.  Фридрих
отказывался от данных им обещаний или нарушал их, и  лишь  в  гонениях  на
еретиков он, казалось, выказывал некоторое  уважение  к  Церкви.  Наиболее
вопиющим фактом было то, что Фридрих  неоднократно  откладывал  исполнение
обета начать крестовый поход, занимаясь подавлением мятежей и  укреплением
собственной власти. Гонорий умер в 1227 году.
     "Да, на