Я  бесконечно  рад  вашему  приезду,  --  говорил  лорд  Чальсбери,
поднимаясь  с  нами  на  ступеньки крыльца.  -- Хорошо ли  вы  доехали?  Как
поживает мой  добрый друг  Найдсто'Н?  Не  правда ли, замечательный человек?
Впрочем,  вы, господа, расскажете  мне  все  за обедом.  Идите  освежиться и
привести себя в  порядок.  Вот наш метрдотель, почтенный Самбо, -- указал он
на рослого старого  негра, встретившего нас  в передней. --  Он  покажет вам
ваши комнаты. Ровно  в семь мы обедаем, об остальном  распределении  времени
вам расскажет Самбо.
     Почтенный   Самбо   весьма   любезно,   но  без  всякой  тени   рабской
искательности,  проводил нас  к  небольшому  дому рядом. Каждому из нас были
приготовлены по три  комнаты, -- простые,  но в  то же время как-то особенно
уютные, светлые, веселые. Помещения наши были разделены  каменной стеной,  и
на каждое  • приходился отдельный ход. Это обстоятельство почему-то мне было
приятно.
     С неописуемым наслаждением погрузился я в огромную мраморную  ванну (на
пароходе  благодаря  качке  я был лишен этого удовольствия,  а в  гостиницах
Аспин-валя, Панамы и Квито ванны не внушили бы  своей  чистотой доверия даже
моему  другу Джону Джонсону). И во все время, пока я нежился в  теплой воде,
брал холодный душ, брился и потом одевался с особою тщательностью,  меня  не
переставала преследовать мысль: почему мне так знакомо лицо лорда Чальсбери?
И что
     587



     т
     такое, почти сказочное,  как мне казалось, я  давно-давно слышал о нем?
Временами  где-то  в   затаенном  углу  моего  сознания   скользило  неясное
предчувствие,  что  вот-вот  сейчас я вспомню,  но  оно  тотчас же исчезало,
подобно тому  как сбегает  легкий след  дыхания  с поверхности  полированной
стали.
     Из окон моего кабинета был виден весь этот оригинальный поселок с пятью
или  шестью  домами,  с ко-  , нюшпями и оранжереями, с низкими закопченными
машинными зданиями,  с1 массой воздушных проводов,  с вагонетками, влекомыми
по   узким   рельсам   бойкими  выхоленными  мулами,   с  паровыми  кранами,
переносившими  высоко  и  плавно  по  воздуху  железные  чаны,   беспрерывно
наполняемые из  ряда штабелей каменным углем и горючим сланцем.  Там  и  сям
сновали рабочие, большинство из них полуголые, несмотря на температуру --5°,
которую показывал термометр,  привинченный снаружи моего окна,  и почти  все
разных цветов: белого, желтого, бронзового, кофейного и блестяще-черного.
     Я  смотрел  и  думал:  какая  же,  однако,  пламенная   воля   и  какое
колоссальное богатство могли обратить бесплодную вершину потухшего вулкана в
настоящее культурное место, в завод, мастерскую  и  лабораторию, поднять  на
высоту вечных снегов камни, деревья и железо, провести воду, построить  дома
и машины, завести драгоценные физические инструменты, из которых  только две
привезенные мною чечевицы стоят миллион триста тысяч франков, нанять десятки
рабочих, пригласить дорого стоящих помощников... Опять  в  моем  воображении
четко встал образ лорда Чальсбери и вдруг -- стоп! -- внезапный  свет озарил
мою память. Я очень точно  вспомнил,  как пятнадцать лет тому назад, когда я
был еще зеленым  учеником лицея,  все газеты в течение целого месяца трубили
на разные лады о необычайном таинственном исчезновении лорда Чальсбери, пэра
Англии, единственного представителя древнейшего рода, знаменитого  ученого и
миллионера. Повсюду печатались его портреты и комментировались причины этого
странного события. Одни объясняли его убийством лорда Чальсбери, другие тем,
что он попал
     . 588


     под влияние злодея-гипнотизера, для преступных целей заставившего лорда
уехать из Англии, скрыв свои следы; третьи предполагали,что лорд находится в
руках  бандитов,  держащих  его  в  плену  в  расчете  на  громадный  выкуп,
четвертые, и  наиболее догадливые, уверяли, что ученым  секретно предпринята
экспедиция к Северному полюсу.
     Вскоре стало известным, что до своего исчезновения лорд Чальсбери очень
выгодно  ликвидировал  и  обратил в  деньги,  очевидно,  руководимый чьим-то
тонким  дальновидным  финансовым умом, все свои  земли, леса,  парки, фермы,
угольные  и  каолиновые копи, дворцы, картины и коллекции. Но  куда девались
эти  огромные суммы, никому  не было  известно.  Также  с  его исчезновением
пропали,  неизвестно  куда,  знаменитые  фамильные  алмазы  рода  Чальсбери,
алмазы,  которыми  по справедливости  могла гордиться  вся  Англия.  Никакие
розыски полиции  и добровольных сыщиков не  осветили этого  странного  дела.
Через  два  месяца  пресса  и  общество  забыли о нем,  поглощенные  другими
животрепещущими интересами. Только ученые журналы, посвятившие много страниц
памяти пропавшего лорда, долго еще перечисляли с  проникновенным вниманием и
благоговейной  почтительностью  его великие заслуги перед наукой в областях,
касающихся света  и  теплоты,  в  частности  расширения  и  сгущения  газов,
термостатики,  термометрии  и  термодинамики,  преломления  световых  лучей,
теории оптических стекол и фосфоресценции..
     Извне раздался протяжный, заунывный звон гонга. И почти тотчас же в мою
дверь  постучался  и   вошел  маленький,  веселый,  ловкий,   как  обезьяна,
мальчик-негритенок и, кланяясь мне, с дружелюбной улыбкой доложил:
     -- Мистер, я назначен  лордом  в ваше распоряжение. Не  угодно ли  вам,
сэр, отправиться к обеду?
     В моей гостиной на столе  в  фарфоровой  вазе стоял  небольшой  изящный
букет  цветов.  Я  выбрал  гардению  и  продел  ее  в  петлицу смокинга.  Но
одновременно со
     589


     мною вышел из своих дверей мистер де Мои де  Рик.  В  петлице его фрака
скромно   красовалась   ромашка.   Какое-то  смутное   чувство  недовольства
шевельнулось во мне. И, должно быть, в то давнее время во мне много еще было
юношеской,  мелочной  вздорности,  потому  что  я  очень  утешился тем,  что
встретивший нас в гостиной лорд Чальсбери был не во фраке, а, подобно мне, в
смокинге.
     -- Сейчас  выйдет леди Чальсбери, -- сказал он, посмотрев на часы. -- Я
предлагаю  вам, джентльмены, собираться для обеда у меня. Во  время  обеда и
после него  у  нас  всегда  найдутся  два-три  часа свободного  времени  для
разговора  о  деле  и  безделье.  Кстати,  здесь  же  к  вашим услугам  есть
библиотека, кегельбан и биллиард с курильной. Ими,  как и всем, что  я имею,
прошу вас пользоваться  по  вашему  усмотрению. Что  же  касается  утреннего
завтрака  и  ленча,  то  в этом  отношении  предоставлю  вам полную свободу.
Впрочем, то же относится и к обеду. Но я знаю, как  ценно  и плодотворно для
молодых англичан дамское общество и потому... -- Он встал и указал на дверь,
через которую в  эту ми-нуту входила стройная, молодая, золотоволосая дама в
сопровождении другой особы женского  пола, плоскогрудой и желтой, одетой  во
все  черное.  --  Потому,  леди  Чальсбери,  я  имею  честь  и  удовольствие
представить вам моих будущих сотрудников и,, надеюсь,  друзей мистера Диббль
и мистера де Мои де Рик.
     --  Мисс Соутни,  -- обратился он  к  увядшей спутнице своей жены  (она
потом оказалась дальней родственницей и компаньонкой леди Чальсбери), -- это
мистер  Диббль, а это мистер де  Мои де Рик. Прошу  не отказать  им в  вашей
любезности и внимании.
     За  обедом,  одинаково простым  и  изысканным,  лорд Чальсбери оказался
самым  радушным  хозяином   и   прекрасным   собеседником.  Он  с   живостью
расспрашивал  нас о  политике, о  последних газетных  и научных новостях,  о
здоровье и  жизни того  или другого крупного общественного деятеля. Впрочем,
как это ни странно, он оказался в  этих предметах гораздо осведомленнее  нас
обоих. Кроме того, надо сказать, что его погреб оказался выше всяких похвал.
     690


     Я изредка, украдкой,  быстро поглядывал на леди Чальсбери. Она почти не
принимала  участия в разговоре и  только  изредка медленно поднимала  темные
ресницы в сторону говорившего.  Она была на много,  даже  очень на много лет
моложе своего мужа. Странной, нездоровой красотой  было красиво  ее бледное,
не тронутое  экваториальным загаром лицо,  в  рамке густых золотых  волос, с
темными, глубокими,  серьезными, почти печальными глазами.  И вся она  своей
наружностью,  своей  стройной, очень  тонкой фигурой в  белом газе,  нежными
белыми  руками  с  длинными  узкими  пальцами  напоминала  какой-то  редкий,
прекрасный,  а может быть,  и ядовитый экзотический  цветок,  выращенный без
света, во влажной темной теплице.
     Но я также заметил  во время  обеда,  что  и де  Мои де  Рик,  сидевший
напротив меня, часто останавливал на хозяйке  ласковый и значительный взгляд
своих  прекрасных  глаз,  взгляд, задерживавшийся,  может  быть,  только  на
полсекунды дольше, чем это требуется приличием.  Все мне  в нем  становилось
более  и  более неприятным: изнеженная  выхоленность  лица  и рук,  томные и
сладкие,  какие-то  обволакивающие  глаза,  самоуверенность  поз,  движений,
интонаций. На мой мужской взгляд он казался противным, но я  и тогда  ни  на
минуту  не  сомневался  в  том,  что в нем  совокупились  черты  и  качества
настоящего, призванного от рождения,  жестокого и неразборчивого в средствах
покорителя женских душ.
     После обеда,  когда все  перешли в  гостиную  и  мистер де  Мои де  Рик
попросил  позволения  пойти  курить,  я передал  лорду  Чальсбери  футляр  с
брильянтами и сказал:
     -- Это от Мааса и Даниэльса из Амстердама.
     -- Вы везли их при себе?
     -- Да, сэр.
     --  И прекрасно  сделали.  Эти два камушка  для  меня  дороже всей моей
лаборатории.
     Он ушел в свой кабинет и вернулся оттуда с восьмисильной лупой. Долго и
внимательно рассматривал он брильянты на свет электрической лампы и, нако-
     591


     нец,  укладывая  их обратно в футляр,  сказал довольным тоном, хотя без
всякого волнения:
     -- Шлифовка прямо безукоризненна. Она идеально точна. Сегодня вечером я
проверю  инструментами размеры чечевиц и кривизну их поверхностей. Завтра же
утром, мистер Диббль, мы закрепим их на место.  До десяти  часов я займусь с
вашим  товарищем, мистером  де  Мои  де  Риком,  покажу ему  все его будущее
хозяйство, а в десять прошу вас ждать меня у себя дома. Я зайду за вами. Ах,
дорогой мистер Диббль, я предчувствую, как  мы  с вами дружно  двинем вперед
одно из самых  величайших дел, когда-либо предпринятых величайшим  существом
-- Homo sapiens '.
     Когда он говорил, то глаза  его  горели  голубым огнем, а  руки ласково
поглаживали  крышку футляра.  А  жена пристально смотрела  на него глубоким,
темным, бездонным взором.
     На другой день, ровно  в десять часов, у моей двери раздался  звонок, и
шустрый негритенок, кланяясь до земли, впустил лорда Чальсбери.
     -- Вы  готовы. Я  очень рад, -- сказал патрон, здороваясь  со мной.  --
Вчера я пересмотрел привезенные вами вещи, и  они  все оказались в блестящем
порядке. Благодарю вас за внимание и заботу.
     --  Три  четверти  этой  чести,   если  не  больше,  сэр,  по  совести,
принадлежат мистеру Найдстону.
     -- Да,  это  прекрасный человек и  верный друг, --  заметил со  светлой
улыбкой лорд. -- А теперь, если вас ничто не  задерживает,  может быть, мы с
вами пройдем в лабораторию?
     Лабораторией  оказалось  массивное,  круглое,  похожее на  башню, белое
здание, увенчанное  тем самым куполом, который вчера первый  бросился  мне в
глаза по выходе из туннеля.
     Не раздеваясь, прошли  мы сквозь маленькую переднюю,  слабо  освещенную
одной электрической лампочкой, и затем очутились в совершенной темноте. Но
     1 Мыслящим человеком (лат.).
     592


     лорд Чальсбери щелкнул где-то вблизи меня электрическим выключателем, и
яркий свет мгновенно залил огромную, совершенно круглую залу с поднимавшимся
над  нею  правильным  сферическим  куполом  сажен  семи  или восьми высотою.
Посредине  залы возвышалось  нечто похожее на  небольшую стеклянную комнату,
вроде  тех  изолирующих  врачебный  персонал  комнат,   что  недавно   стали
устраивать в университетских медицинских клиниках, посреди операционных зал,
на  случай тяжких и  сложных операций, требующих особенно строгой чистоты  и
полной дезинфекции воздуха. От
     •этой стеклянной камеры, занятой странными, невиданными мною приборами,
поднимались вверх  три  солидных  медных  цилиндра.  На  высоте  около  двух
человеческих ростов  каждый из этих  цилиндров  как бы  разветвлялся на три,
более широкого диаметра, трубы; те в
     •свою очередь  тоже  утраивались,  а  верхние концы  последних  медных,
массивных труб  упирались  вплотную в  самый  верх, в выгнутую стену купола.
Множество   манометров,  рычагов.,  круглых  и  прямых  стальных   рукояток,
вентилей,   изолированных   проволок  и  гидравлических   прессов  довершали
обстановку этой необыкновенной, совсем ошеломившей меня лаборатории.
     •Крутые винтовые  лестницы, железные столбы и стропила, воздушные узкие
с  тонкими  поручнями  мостки,  переброшенные  здесь  и там  высоко  вверху,
электрические   висячие   фонари,   множество   спускавшихся   вниз  толстых
гуттаперчевых шлангов и длинных медных .трубочек-все это переплеталось между
собою, утомляло глаз и производило впечатление хаоса.
     Точно угадав мое настроение, лорд Чальсбери заговорил спокойно:
     593
     -- Когда человек впервые .увидит  незнакомый  механизм, вроде механизма
часов или  швейной машины,  он  скачала опускает руки  перед  их сложностью.
Когда я первый раз увидел разобранный  на части велосипед,  то мне казалось,
что  никакой  самый мудрый механик в мире  не смелеет его собрать.  А  через
неделю  я его сам  собирал  и  разбирал, удивляясь простоте его конструкции.
Будьте же добры,  терпеливо выслушайте  мои объяснения. Если чего-нибудь  не
схватите сразу, не
     20 А, Куприн, т. 4



     стесняйтесь предлагать мне сколько  угодно вопросов. Это для меня будет
только приятно.
     Итак, в крыше здания проделано двадцать семь  близко расположенных друг
к другу отверстий.  А в эти отверстия вставлены цилиндры, которые  вы видите
на  самом верху, выходящие  на  воздух  двояковыпуклыми  стеклами  громадной
собирательной силы и великолепной прозрачности. Теперь,  наверно, вы  и сами
понимаете идею? Мы собираем солнечные лучи в фокусы и затем благодаря целому
ряду зеркал и  оптических стекол, сделанных по моим чертежам и  вычислениям,
проводим их,  то  собирая, то рассеивая, через  всю систему труб, пока самые
нижние  трубы  не  вольют  концентрированную  струю  солнца  вот  сюда,  под
изолированный колпак, в самый узкий и прочный цилиндр из ванадиевой стали, в
котором двигается  целая  система поршней, снабженных  затворами,  наподобие
фотографических, абсолютно не пропускающих света, когда они закрыты. Наконец
к  свободному  концу  этого  главного  внутреннего  защищенного  цилиндра  я
герметически  привинчиваю  приемник  в  виде колбы, в горлышке которой также
имеются  несколько  затворов.  Когда  мне понадобится,  я прекращаю действие
затворов, затем изнутри, механически, ввожу в горлышко колбы винтовую втулку
и свинчиваю весь приемник с конца цилиндра, и вот у меня готово превосходное
хранилище солнечной сгущенной эманации.
     -- Значит, Гук, и Эйлер, и Юнг?..
     -- Да, --  прервал меня лорд  Чальсбери, -- и они, и Френель, и Коши, и
Малюс,  и Гюйгенс, и  даже великий  Араго-все  они  ошибались,  рассматривая
явление света как одно из состояний мирового эфира. И это я докажу вам через
десять минут самым  наглядным  образом.  Правыми  все-таки оказались  мудрый
старый Декарт и гений из гениев, божественный Ньютон. Труды Био и Брюстера в
этом  направлении  лишь поддержали и укрепили меня в  изысканиях, но гораздо
позднее, чем я  их начал. Да! Теперь для меня ясно, а скоро и для  вас будет
несомненным, что солнечный свет есть плотный  поток  страшно малых,  упругих
тел, вроде мячиков, которые со страшной силой и энергией
     594


     несутся  в пространство,  пронизывая в своем стремлении массу  мирового
эфира...  Впрочем,  о  теории  после.  Теперь   я,  для  того   чтобы   быть
последовательным,  покажу  вам   манипуляции,   которые  вы  должны   будете
производить ежедневно. Выйдем наружу.
     Мы  вышли  из  лаборатории,  поднялись  по  винтовой лестнице почти  на
вершину купола и очутились на легкой сквозной галерее, обвивавшей спиралью в
полтора оборота всю сферическую крышу.
     --   Вам   не  надо  трудиться   открывать   поочередно   все   крышки,
предохраняющие нежные  стекла  от пыли, снега, града и  птиц, -- сказал лорд
Чальсбери. -- Тем более что  это, пожалуй, не под силу даже и атлету. Просто
вы  поворачиваете  к себе  этот  рычаг,  и  все  двадцать  семь  обтюраторов
поворачиваются   своими    гуттаперчевыми    кольцами   в    соответствующих
кругообразных пазах  в сторону,  обратную  движению  часовой стрелки, словом
так,  как  отвинчивают  все  винты.  Теперь  крышки  стекол  освобождены  от
давления. Вы нажимаете вот эту небольшую ножную педаль. Глядите!
     Кляк!   И  двадцать  семь   крышек,   металлически  щелкнув,  мгновенно
раскрылись внаружу, открыв засверкавшие на солнце стекла.
     -- Каждое утро вы, мистер  Диббль,'- продолжал ученый, -- должны будете
открывать чечевицы и тщательно чистой замшей вытирать их. Поглядите, как это
делается.
     И он, точно привычный рабочий, ловко, внимательно, почти любовно протер
все  стекла кусками замши, которую  достал из бокового кармана, завернутой в
папиросную бумагу.
     --  Теперь  пойдемте вниз,  --  продолжал  он,  --  я вам  покажу  ваши
дальнейшие обязанности.
     Внизу в лаборатории он продолжал свои объяснения:
     -- Затем вы должны "поймать солнце". Для этого  вы ежедневно  в полдень
проверяете вот эти  два хронометра  по  солнцу. Кстати,  они вчера  мною уже
проверены.  Способ  вам,  конечно, известен.  Узнайте,  который  теперь час.
Определите среднее время: десять часов тридцать одна минута  десять  секунд.
Вот три кри-
     595


     вых рычага: большой-часовой, средний -- минутный,  малый  -- секундный.
Глядите: поворачиваю большой круг до  тех пор, пока  стрелка  индикатора  не
покажет десяти часов. Готово. Ставлю средний рычаг немного вперед, с запасом
на тридцать шесть минут. Есть. Перевожу малый --  это моя личная фантазия --
еще на пятьдесят секунд.  Теперь  вставляю вот этот штепсель  в  гнездо.  Вы
слышите,  как  внизу  под  вами шипят  и  скрежещут шестерни. Это приходит в
движение  часовой завод, который  заставляет всю лабораторию,  вместе  с  ее
куполом, инструментами,  стеклами  и с  нами  обоими, следовать неуклонно за
движением  солнца. Смотрите  на хронометр, мы  приближаемся  к  десяти часам
тридцати минутам.  Еще пять секунд. Дошли. Слышите, как звук часового завода
изменился? Это  вступают  в ход минутные шестерни.  Еще несколько  секунд...
Внимание! Момент! Теперь новый звук, тонко  и отчетливо отбивающий  секунды.
Конец. Солнце поймано.  Но  дело далеко не кончено. По своей громоздкости  и
вполне понятной  грубости, этот часовой завод не может быть особенно точным.
Поэтому как можно  чаще заглядывайте на этот циферблат, указывающий его ход.
Здесь  часы,  минуты,  секунды;   вот  регулятор  --  вперед,  назад.  А  по
хронометрам, чрезвычайно точным, вы  уравниваете как можно чаще все круговое
движение мастерской с точностью до десятой доли секунды.
     Теперь солнце уже  поймано нами.  Но это не все. Свет должен  проникать
непременно  сквозь безвоздушное  пространство, иначе он нагреет  и расплавит
все наши приборы. А в замкнутых оболочках, откуда  выкачан весь воздух, свет
находится почти в том  же холодном состоянии, в  .каком  он  проходит  через
бесконечные  междупланетные   области,   вне  земной   атмосферы.   Поэтому:
присмотритесь, -- вот кнопка электромагнитной катушки. В каждом из цилиндров
есть притертая втулка, и около каждой из них  -- стальная полоса, обмотанная
проволокой. Раз.  Я  нажимаю на  кнопку