сами  знаете,  что  осторожность   никогда  не  помешает.
Согласитесь,  что и  вашим доверителям и нам будет гораздо  спокойнее, ежели
то, что  вы  повезете,  будет  во  все время  пути под  надежным,  зорким  и
неусыпным надзором? Ведь здесь дело идет не о  кожаном портсигаре, а о  двух
вещах, которые стоят  в  сложности  около миллиона трехсот  тысяч  франков и
которым  нет ничего  подобного  на  всем земном  шаре, а  пожалуй, и во всей
вселенной.
     Я  самым   искренним  и  любезным  тоном  поспешил  уверить  почтенного
бриллиантщика  о  моем  полнейшем согласии  с  его  мудрыми  и дальновидными
словами.  По-видимому, эта доверчивость еще более  расположила его ко мне, и
он  спросил пониженным  голосом, в  котором я  уловил какую-то благоговейную
дрожь:
     -- Не хотите ли теперь взглянуть на них?
     -- Если это удобно и возможно для вас, то пожа
     луйста, -- сказал я, с трудом скрывая свое любопыт
     ство и недоумение. •
     577


     Оба  еврея, почти  одновременно,  с видом  священнодействующих  жрецов,
вынули из боковых карманов  своих длинных сюртуков два небольших  футляра,--
Даниэльс дубовый,  а  Маас  красный  сафьяновый; осторожно  отворили золотые
застежки и подняли крышки. Оба ящичка внутри  были выложены белым бархатом и
сначала показались мне  пустыми. Только, нагнувшись совсем низко над  ними и
внимательно  приглядевшись,  я  заметил  две  круглые  выпуклые  стеклянные,
совершенно бесцветные чечевицы такой необычайной чистоты и прозрачности, что
они   казались   бы  совсем   незаметными,  если   бы  не  тонкие,  круглые,
геометрически правильные очертания их окружности.
     -- Удивительная работа!  -- воскликнул я, восхищенный. -- Вероятно, вам
очень долго пришлось трудиться над этими стеклами?
     -- Молодой человек! -- произнес Даниэльс испуганным шепотом. --  Это не
стекла, а два брильянта. Один, вышедший из моей мастерской, весит тридцать с
половиною каратов, а брильянт господина Мааса целых семьдесят четыре.
     Я  был  так  поражен,  что  даже  потерял  свою  обычную  хладнокровную
сдержанность.
     -- Брильянты? Брильянты, принявшие сферическую поверхность? Но ведь это
чудо, о  котором  мне  ни разу не  приходилось  ни читать,  ни слышать. Ведь
ничего подобного до сих пор не было достигнуто человеком!
     --  Я  и  говорил  вам,  что  эти  вещи  единственные  в мире, -- важно
подтвердил ювелир, -- но меня, простите, немного озадачивает ваше изумление.
Неужели это новость  для вас? Неужели вы в самом  деле никогда' не слыхали о
них?
     -- Ни разу в жизни.  Ведь вы сами  знаете, что предприятие,  которому я
служу,  держится  в строжайшем секрете. Не только я, но и мистер Найдстон не
посвящен в  его подробности. Я знаю только  то, что в разных местах Европы я
принял  части и приборы  для какого-то  грандиозного сооружения,  в  цели  и
смысле  которого  я сам -- ученый по образованию -- пока ровно  ничего не  .
понимаю.
     578


     Даниэльс  пристально  взглянул мне в  глаза своими  спокойными,  умными
глазами табачного цвета, и его библейское лицо омрачилось.
     -- Да... это так, --сказал он  медленно  и  задумчиво после  небольшого
молчания. -- По-видимому, вам известно не более, чем нам, но я сейчас только
заглянул вам в душу и чувствую, что все равно, если бы вы были в курсе дела,
вы, конечно, не поделились бы с нами вашими сведениями?
     -- Я связан  словом, господин Даниэльс,  -- возразил  я  по возможности
мягко.
     -- Да,  это так... это так. Не думайте, молодой человек, что вы явились
сюда, в наш город каналов и брильянтов, совершенным незнакомцем.
     Еврей усмехнулся тонкой улыбкой.
     -- Мы знаем  даже подробности о том, как вы в Берлине предложили одному
известному коммерции советнику совершить воздушный полет из вашего окна.
     --  Неужели это могло  быть кому-нибудь  известно, кроме  нас двоих? --
удивился я. -- Ну, и болтун же этот немецкий боров.
     Лицо еврея сделалось  загадочным. Он медленно и многозначительно провел
рукой по своей длинной бороде.
     -- Представьте себе,  немец никому не  говорил  о своем позоре.  Но  мы
узнали об этом  происшествии  на  другой день. Что делать!  Нам, у которых в
блиндированных несгораемых  подвалах сохраняются свои и чужие драгоценности,
иногда на  многие сотни миллионов франков, приходится иметь свою собственную
полицию. Да. А через три дня о вашем поступке узнал и мистер Найдстон.
     -- Этого еще недоставало! -- воскликнул я в смущении.
     -- Вы здесь ничего не потеряли, молодой  англичанин.  Скорее  выиграли.
Знаете, как  отозвался о  вас  мистер  Найдстон,  когда  узнал  о берлинском
случае? Он сказал:  "Я заранее был  уверен,  что этот  славный малый ^Диббль
иначе  и не мог бы  поступить". И я  с своей стороны  могу только поздравить
мистера Найд-стона и его главного доверителя с тем, что их интересы
     579



     попали в  такие верные руки. Хотя... хотя... Хотя все это разрушает мои
некоторые соображения, планы и° надежды...
     -- Да, -- подтвердил немногословный Маас.
     --  Да,  --  повторил  тихо  библейский  Даниэльс,  и  снова  лицо  его
заволоклось грустью. -- Нам  привезли  эти брильянты почти в  том  же  самом
виде, в  каком вы  их  теперь рассматриваете, но их поверхности, только  что
вынутые из матриц, были грубы и неровны. Мы отшлифовали их  так  терпеливо и
любовно,  как не сделали бы этого по заказу любого императора в мире. Вернее
сказать,  что  лучше  невозможно было  сделать.  Но  мне,  старику,  старому
профессионалу и одному из лучших знатоков камней  на свете, -- мне уже давно
не дает покоя проклятый вопрос: кто мог придать алмазу такую форму. И притом
взгляните, -- вот вам лупа, -- ни трещинки, ни пятнышка, ни пузырька внутри.
До  какой, однако,  температуры  были  доведены  эти  цари  камней и  какому
чудовищному  давлению  они  потом  подвергались.  И  я, --  вздохнул грустно
Даниэльс,  -- и я  должен признаться,  что очень сильно  рассчитывал на  ваш
приезд и вашу откровенность.
     -- Простите, мне очень жаль, что я не в состоянии...
     -- Оставьте. Я знаю. Ну, 'желаем вам счастливого пути.
     Вечером мой пароход отошел от Амстердама. По
     сланные со мной агенты вели себя так умело, что я
     действительно мог подозревать в любом пассажире мою
     охрану и в то же время не подозревать никого. Но
     когда к полуночи мне захотелось спать и я спустился
     в занятую мною каюту, то, к своему удивлению, на
     шел там бородатого, широкоплечего незнакомца, ко
     торого я раньше не видел на палубе. Он расположился
     не на запасной койке, а прямо на полу, у дверей, по
     достлав под себя пальто, положив под голову надувную
     резиновую подушку и покрывшись пледом. Не без сдер
     живаемого гнева я заметил ему, что вся каюта, со
     всеми местами и со всем кубическим содержанием воз
     духа, принадлежит мне. Но он возразил мне спокойно
     и на хорошем английском языке: •.. , •; ,
     580


     -- Не волнуйтесь, сэр. Моя обязанность --  провести эту  ночь около вас
на  положении верного дога.  Кстати,  вот  вам письмо и пакетик от господина
Даниэльса.
     Старый еврей писал коротко и любезно:
     "Не откажите мне в  маленьком  удовольствии: примите на память  о нашей
встрече прилагаемое  кольцо.  В  нем нет  большой ценности, но  это  амулет,
предостерегающий от морской опасности. Надпись на нем древняя, едва ли не на
языке вымерших инков.
     Даниэльс".
     В пакетике  было кольцо  с  небольшим плоским рубином,  на  поверхности
которого были вырезаны диковинные знаки.
     А  мой  "дог" запер каюту  на  ключ,  положил  около  себя револьвер и,
по-видимому, мгновенно заснул.
     -- Благодарю  вас,  дорогой мистер Диббль, -- говорил  мне  через  день
мистер  Найдстон,  крепко  пожимая мою руку. --  Вы прекрасно  справились со
всеми  поручениями, порою  довольно  сложными,  сэкономили  много  времени и
вдобавок держали себя с надлежащим достоинством. Теперь в продолжение недели
отдыхайте и  развлекайтесь, как  хотите.  В  воскресенье  утром  мы  с  вами
пообедаем и выедем в  Соутгэмптон, а утром в понедельник вы уже будете плыть
через  океан  на  борту великолепного  парохода  "Южный  крест".  Кстати, не
забудьте  зайти к моему клерку  и получить  ваше  двухмесячное  жалованье  и
суточные деньги, а я  за эти дни пересмотрю и вновь упакую накрепко весь ваш
багаж.  Опасно  доверяться  чужим рукам,  а в деле упаковки деликатных вещей
вряд ли во всем Лондоне найдется мне хоть один соперник.
     В  воскресенье я  распростился с милым мистером Джоном Джонсоном и  его
многочисленной семьей и уехал, сопровождаемый общими теплыми напутствиями. А
в  понедельник   утром  мы   с   мистером  Найдстоном   сидели  в  роскошной
кают-компании  гигантского  паро^ хода "Южный крест" в  ожидании .отплытия и
пили
     581



     кофе.  По океану разГуливал  довольно  свежий ветер, и  зеленые волны с
белыми пенными гребнями бились о крепкие круглые стекла иллюминаторов.
     --  Я  должен вас предупредить, мой милый,  что вы поедете  не один, --
говорил  мистер Найдстон. -- С вами  вместе отправляется некий мистер де Мон
де  Рик. Он по  образованию  электротехник и механик, за ним  несколько  лет
безукоризненной  практики, и  я слышал о  нем самые  лестные  отзывы, как  о
работнике. Мне лично этот парень  не по  сердцу, но  очень может быть, что в
данном случае  во мне  говорит ошибочная беспричинная антипатия, попросту --
старческий каприз. Его отец .был французом, принявшим английское подданство,
а  мать  ирландка,  но  в  нем  самом,  в  его жилах,  очень много  крови от
галльского  петуха. Он фат, красавец в шаблонном виде, страшно занят собой и
своей наружностью и вечно трется около женских  юбок. Его выбирал  не  я.  Я
только  повиновался инструкциям, данным  мне лордом Чальсбери, вашим будущим
руко-  .  водителем  и  наставником.  Де  Мон де  Рик  приедет  минут  через
двадцать-двадцать  пять  с утренним поездом  из  Кардифа, и мы с вами успеем
поговорить. Во  всяком  случае, советую  вам войти с ним в  ровные,  хорошие
отношения. Как-никак, а ведь  вам придется прожить три-четыре года бок о бок
черт знает  в какой пустыне, на экваторе, на самой макушке потухшего вулкана
Каямбэ, где вас, белых  людей,  будет всего пять-шесть человек, остальные же
негры, метисы, индейцы  и другой сброд. Вас, может, пугает  такая  невеселая
перспектива?  Помните  --  вы  совершенно  свободны.  Мы  сию  минуту  можем
разорвать    подписанный   вами   контракт    и   вместе   возвратиться    с
одиннадцатичасовым поездом обратно в  Лондон.  И  поверьте,  это  ничуть  не
уменьшит моего уважения и расположения к вам.
     -- Нет, дорогой мистер Найдстон, я уже на Каямбэ, -- возразил я смеясь.
-- Я положительно стосковался по регулярному, в особенности научному, труду,
и  когда  думаю о  нем,  то облизываюсь, как голодный оборванец из Уайтчэпля
перед колбасной  лавкой.  Надеюсь, что у  меня будет  достаточно  интересной
работы,
     582


     чтобы я не скучал и не погрязнул в мелких дрязгах и личных ссорах.
     -- О да, мой дорогой, у вас  будет  много  прекрасной и  возвышенной по
своей идее  работы. Теперь  наступила пора быть мне  с вами откровенным, и я
передам вам  то немногое,  что мне известно. Лорд Чальс-бери вот уже  девять
лет трудится  над неимоверным по своей грандиозности предприятием. Он во что
бы то ки стало решил достигнуть возможности сгустить материю солнечных лучей
в газ, и даже еще больше -- сжать этот газ при  страшно низкой температуре и
колоссальном давлении до жидкого состояния. Если ему бог поможет довести  до
конца  свой  план, то его открытие  будет  прямо неизмеримо  велико по своим
результатам...
     -- Неизмеримо! --  повторил  я тихо, подавленный  и восхищенный словами
мистера Найдстона.
     -- Вот  и все,  что я знаю, -- произнес стряпчий.  --  Нет, знаю еще из
личного  письма  лорда  Чальсбери  ко  мне,  что  теперь  он  .  более,  чем
когда-либо,  близок  к  счастливому  окончанию  своего  труда  и  менее, чем
когда-либо, сомневается в близком разрешении  своей задачи. Я должен сказать
вам,  дорогой  друг, что  лорд Чальсбери  -- это одно  из величайших  светил
науки, один  из гениальнейших вдохновенных  умов. Кроме  того,  он  истинный
аристократ  по  рождению  и  духу,  бескорыстный   и   самоотверженный  друг
человечества, терпеливый  и любезный  учитель, очаровательный  собеседник  и
верный  друг. И, кроме того, он человек  такой обаятельной душевной красоты,
которая притягивает к нему все  сердца... Но вот подымается  по сходне и ваш
спутник, --  вдруг круто оборвал свою  восторженную речь мистер Найдстон. --
Возьмите же себе этот конверт. Там ваши пароходные билеты, точный дальнейший
маршрут и деньги.  Вам  придется плыть дней шестнадцать --  восемнадцать. На
другой же день вами овладеет фиолетовая  тоска. На этот случай я  приобрел и
оставил  у вас в  каюте штук тридцать кое-каких книжек.  Да еще среди вашего
багажа  вы  найдете  чемодан с  запасом  теплой одежды  и обуви. Вы сами  не
подумали заранее о том, что вам придется
     583



     жить в  такой горной полосе, где  лежит вечный снег. Я старался выбрать
вещи  по  вашей мерке, но так как боялся сделать ошибку, то предпочел  более
широкие, чем узкие. Там же среди  ваших мелочей вы найдете небольшой ящик со
средствами против морской болезни. По  правде, я в них не верю, но на всякий
случай... Кстати, вас укачивает в море?
     -- Да, но не особенно мучительно. Впрочем, у  меня есть талисман против
всех опасностей на море.
     Я  показал ему  рубин,  подарок Даниэльса. Он  внимательно  рассмотрел,
покачал головой и сказал задумчиво :
     --  Я  где-то  видел  подобный  же  камень  и,  кажется,  с  совершенно
одинаковой надписью. Но вот  я  вижу, что француз заметил нас  и  идет прямо
сюда. От души желаю вам, дорогой Диббль,  счастливого  плавания, бодрости  и
здоровья...  Здравствуйте, мистер  де Мои  де  Рик.  Познакомьтесь, господа.
Мистер Диббль, мистер де Мои де Рик -- будущие коллеги и сотрудники.
     Мне самому  тоже не  особенно понравился  этот франт.  Он  был высокого
роста, худощав, изнежен и выхолен, но в то же время в его фигуре и движениях
чувствовалась  какая-то  грациозная,  ленивая  и гибкая сила,  подобная той,
какую мы  замечаем у  больших хищников  кошачьей  породы.  Скорее  всего  он
походил наружностью на левантинца, со  своими  прекрасными, влажными темными
глазами и блестящими  черными небольшими усами,  коротко  подстриженными над
красным ртом античного рисунка. Мы перебросились несколькими незначительными
любезными  фразами. Но в  это время прозвонили наверху  и заревела, сотрясая
палубу своим густым мощным голосом, сигнальная труба.
     '-  Ну, теперь прощайте, господа, -- сказал мистер Найдстон, -- от души
желаю, чтобы  вы сделались друзьями.  Привет лорду Чальсбери. Желаю во время
переезда через  океан  счастливой  погоды. До свидания. Он живо спустился по
сходне с парохода, сел  в дожидавшийся его на пристани  кеб, сделал  рукой в
нашу сторону последний ласковый  знак и,  уже  не оборачиваясь,  скрылся  из
наших глаз. Не знаю сам почему,
     584


     но меня на  несколько минут охватила тихая нежная грусть,  как будто бы
вместе с этим исчезнувшим 4eJ ловеком  я потерял  верную,  дружескую опору и
моральную поддержку.
     Я  ничего  не могу  припомнить  значительного из дней нашего океанского
перехода. Скажу только,  что эти семнадцать дней тянулись  для меня, как сто
семьдесят  лет,  но  были  так  однообразны  и  скучны,  что  теперь  издали
представляются мне одним бесконечно длинным днем.
     С де  Мои де Риком мы встречались по  нескольку раз в день за  столом в
кают-компании.  Близких отношений  между  нами так  и не завязалось. Он  был
холодно вежлив со мною, я тоже платил  ему равнодушной предупредительностью,
но все время я чувствовал, что его совершенно не интересует  ни моя духовная
личность, ни  личность кого  бы  то  ни было на  свете.  Зато,  когда у  нас
случайно  заходила речь о  наших ученых специальностях, он  прямо поражал  и
увлекал  меня  своими  знаниями,  смелостью  и  оригинальностью  гипотез  и,
главное, удивительно точным, живописным изложением мысли.
     Я   пробовал  читать   книги,  оставленные   мне  мистером  Найдстоном.
Большинство их были узко научные сочинения, заключавшие в  себе теорию света
и  оптических  стекол, наблюдения над  высокими и  низкими  температурами  и
описания  опытов  над сгущением  и разжижением  газов. Было  также несколько
томов описаний замечательных путешествий  и две-три книжки об экваториальных
странах Южной  Америки.  Но  читать  было трудно, потому что  все  время дул
сильный ветер и пароход качало длинными скользящими размахами. Все пассажиры
отдали дань морской болезни, кроме де Мои де Рика, который, несмотря на свой
длинный рост и  изнеженный вид, держался до конца крепко, как старый опытный
моряк.
     Наконец-то мы прибыли в Аспинваль (он  же Колон), на  севере Панамского
перешейка. Когда я  вышел  на берег,  то ноги у меня были тяжелы и никак  не
хотели подчиняться моей воле. Согласно инструкциям мистера Найдстона мы сами
лично должны были следить
     585



     за перевозкой  нашего багажа на  вокзал железной дороги и за установкой
его в багажных вагонах. Самые нежные, чувствительные инструменты мы  взяли с
собою в купе. Драгоценные шлифованные брильянты были, конечно, при мне, но я
--  теперь  мне  стыдно в  этом сознаться --  не только  не показал их моему
спутнику, но даже не упомянул о них ни слова.
     Дальнейший наш путь был утомителен и вследствие  этого мало  интересен.
По железной дороге от Аспин-валя до Панамы, от Панамы двухдневный переход на
старом, зыбком пароходе  "Гонзалес" до  бухты Гвая-киль, оттуда на лошадях и
опять по  железной  дороге  до  г. Квито.  В Квито, следуя указаниям мистера
Найд-стона,  мы  разыскали  гостиницу "Эквадор" и  там  нашли ожидавший  нас
караван при проводниках и погонщиках.  Мы переночевали в гостинице, а ранним
утром, со свежими силами,  тронулись в путь,  в горы. Что за  умные, добрые,
прелестные  животные -- эти  мулы.  Позванивая  бубенчиками, мерно покачивая
головами, украшенными розетками и султанами, осторожно ставя на камень узкой
неровной дорожки  свои длинные стаканчиками  копыта,  они спокойно  идут  по
самому краю обрыва  над такой крутизной,  что невольно зажмуриваешь глаз-а и
хватаешься за луку высокого седла.
     К пяти часам вечера мы вступили в снежную полосу. Дорога расширилась  и
стала ровной.  Видно  было, что  над  ней трудились культурные  люди. Крутые
завороты были повсюду обнесены невысокими каменными перилами.
     В  шестом часу, когда мы прошли небольшой туннель,  пред нашими глазами
вдруг открылось жилье: несколько белых одноэтажных домов, над которыми гордо
возвышался   белый  купол,  похожий  на   куполы  византийских   церквей   и
обсерваторий. Еще дальше  торчали в  небо  железные и кирпичные трубы. Через
четверть часа мы уж были на месте.
     Из дверей одного дома, который был  выше и просторнее других, вышел нам
навстречу высокий сухощавый старик с длинной, безукоризненно белой боро-
     586


     дои. Он назвал себя  лордом Чальсбери и с непринуж-1 денной ласковостью
поздоровался с нами.  Трудно было сказать по внешнему виду, сколько ему лет:
пятьдесят или семьдесят пять. Его большие,  немного  выпуклые голубые глаза,
настоящие глаза  породистого англичанина,  были  юношески  ясны, блестящи  и
зорки.  Пожатие его руки было  мужественно,  тепло и  откровенно, а  высокий
обширный лоб отличался изящно очерченными и благородными  линиями.  И когда,
любуясь  его тонким прекрасным лицом,  я  отвечал  на  его пожатие,-- в моей
голове вдруг мгновенно и  ярко мелькнула  мысль,  что где-то  очень давно  я
видел физиономию этого человека и неоднократно слышал его фамилию.
     --