се.бя настоящего звука. Наконец
ему удалось прокашляться, и он заревел таким низким, мощным голосом, что все
внутренности громадного судна задрожали в своей темной глубине.
     Он ревел нескончаемо долго. Женщины на пароходе,  зажав  уши  ладонями,
смеялись, жмурились и  наклоняли вниз  головы. Разговаривающие  кричали,  но
казалось, что они только шевелят губами и улыбаются. И когда гудок перестал,
всем вдруг  сделалось так легко  и  так возбужденно-весело,  как это  бывает
только в последние секунды перед отходом парохода.
     -- Ну,  прощайте, товарищ Елена, --  сказал Васю-тинский.--Сейчас будут
убирать сходни. Иду.
     -- Прощайте, дорогой, -- сказала  Травина, подавая ему руку. -- Спасибо
вам за все, за все. В вашем кружке прямо душой возрождаешься.
     318


     --  И  вам  спасибо,  милая.  Вы  нас  разогрели.  Мы,  знаете,  больше
теоретики, книгоеды, а вы нас как живой водой вспрыснули.
     Он, по обыкновению, тряхнул ее  руку,  точно действовал насосом, больно
сжав ей пальцы обручальным кольцом.
     -- А качки вы все-таки  не бойтесь,  --  сказал он. -- У Тарханкута вас
действительно немного поваляет, но вы ложитесь заранее на койку, и все будет
чудесно. Супругу и повелителю поклон. Скажите ему, что все мы  с нетерпением
ждем  его брошюрку. Если здесь не удастся тиснуть, отпечатаем за границей...
Соскучились небось?  --  спросил он, не  выпуская  ее-руки и  с  фамильярным
ласковым лукавством заглядывая ей в глаза.
     Елена улыбнулась.
     -- Да. Есть немножко.
     --  То-то. Я уж вижу.  Шутка ли, помилуйте --  десять дней не видались!
Ну, addio, mio carissimo amico'. Всем знакомым ялтинцам привет. Чудесная вы,
ей-богу, человечица. Прощайте. Всего хорошего.
     Он сошел на мол и стал как раз  напротив того места,  где стояла Елена,
облокотившаяся на буковые перила борта. Ветер раздувал его серую крылатку, и
сам он, со своим высоким ростом и необычайной худобой, с остренькой бородкой
и  длинными седеющими волосами, которые трепались из-под широкополой, черной
шляпы,   имел   в  наружности   что-то   добродушно-и  комично-воинственное,
напоминавшее Дон-Кихота, одетого по моде радикалов семидесятых годов.
     И  когда Елена,  глядя  на него сверху  вниз,  подумала  о  бесконечной
доброте и  душевной детской  чистоте этого  смешноватого человека,  о долгих
годах каторги, перенесенной им; о его стальной непоколебимости в деле, о его
безграничной  вере  в  близость  освобождения,  о его громадном  влиянии  на
молодежь -- она  почувствовала  в этой комичности что-то  бесконечно ценное,
умиляющее и прекрасное. Васютинский был первым руководителем ее и ее мужа на
революцион-
     1 Прощайте, мой дорогой товарищ (мал.).
     319


     ном поприще. И теперь, улыбаяоь ему сверху и кивая головой, она жалела,
что не поцеловала  на прощанье у него руку и не назвала его учителем. Как бы
он сконфузился, бедный!
     Кран паровой лебедки поднялся в последний  раз кверху, точно гигантская
удочка, таща на конце  цепи  раскачивающуюся и вращающуюся массу чемоданов и
сундуков.
     -- Все готово! -- крикнули снизу.
     -- Убирай сходни! -- ответили наверху из рубки и засвистали.
     Н'осилыцики в синих блузах подняли с  обеих сторон  сходн-ю  на плечи и
отнесли ее в сторону. Под пароходом что-то забурлило и заклокотало.
     По  молу  проходила грязнолицая, оборванная девочка с корзиной  цветов,
которые она тоном нищенки предлагала провожающим:
     -- Бя-я-рин, купите цветучков!
     Васютинский выбрал  у нее небольшой букетик полуувядших фиалок и бросил
его кверху, через борт, задев по шляпе почтенного  седого господина, который
от  неожиданности  извинился.  Елена  подняла  цветы и,  глядя с  улыбкой на
Васютинского, приложила их к губам.
     А пароход, повинуясь свисткам и  команде и выплевывая из боковых нижних
отверстий каскады пенной воды, уже  заметно отделился от пристани. Он, точно
большое мудрое  животное, сознающее свою  непомерную  силу  и  боящееся  ее,
осторожно,  боком отваливал  от берега, выбираясь на свободное пространство.
Елена долго еще видела Васютинского, возвышавшегося головой над соседями. Он
ритмически подымал  и  опускал над  головой  свою  бандитскую  шляпу.  Елена
отвечала ему,  размахивая платком.,  Но  мало-помалу  все люди  на  пристани
слились  в  одну   темную,  сплошную   массу,   над   которой,   точно   рой
пестрых-бабочек, колебались платки, шляпы и зонтики.
     В Ялте  теперь  был разгар  пасхального  сезона, и поэтому с  пароходом
ехало  необыкновенно много  народа. Вся  корма, все проходы между  бортами и
пассажирскими помещениями, все скамейки и шпили, все
     320


     коридоры и диваны в  салонах были завалены и затисканы людьми,  тюками,
чемоданами,  верхней  одеждой.  Назойливо  и скучно  кричали  грудные  дети,
пароходные официанты увеличивали толкотню, носясь по  пароходу взад и вперед
без всякой  нужды;  женщины,  как и всегда  они  делают в публичных  местах,
застревали со своей болтовней именно там, где всего сильнее кипела суета, --
в  дверях,  в узких переходах;  они заграждали обще.е  движение и  упорно не
давали никому  дороги. Трудно было себе вообразить, как разместится  вся эта
масса. Но  мало-помалу все утолклось, улеглось,  пришло в порядок,  и  когда
пароход, выйдя на середину гавани и не стесняясь больше своей осторожностью,
взял полный ход, -- на палубе уже стало просторно.
     а
     Травина стояла на корме, глядя назад, на уходящий город, который  белым
амфитеатром подымался вверх  по горам  и  венчался полукруглой  беседкой  из
тонких  колонн. Глазу  было ясно заметно  то место,  где спокойный, глубокий
синий цвет моря переходил в жидкую и грязную зелень гавани. Далеко у берега,
как  голый лес,  возвышались трубы, мачты и реи судов. Море зыбилось. Внизу,
под винтом, вода кипела белыми, как вспененное молоко, буграми,  и далеко за
пароходом среди ровной широкой синевы тянулась, чуть змеясь,  узкая  зеленая
гладкая  дорожка,  изборожденная, как  мрамор, пенными,  белыми причудливыми
струйками. Белые  чайки, редко  и  тяжело маша  крыльями,  летели  навстречу
пароходу к земле.
     Еще  не.качало,  но Елена,  которая  не успела  пообедать  в  городе  и
рассчитывала поесть на пароходе,  вдруг почувствовала, что потеряла аппетит.
Тогда  она  спустилась  вниз,  в глубину  каютных  отделений, и попросила  у
горничной дать ей койку. Оказалось, однако, что все места заняты. Краснея от
стыда за себя и за другого  человека, она вынула из портмоне рубль и неловко
протянула его горничной. Та отказалась.
     321


     '-  Я  бы, барышня,  с  моим  удовольствием, только, ей-богу, ни одного
местечка. Даже свое помещение уступила  одной даме. Вот в Севастополе  будет
посвободнее.
     Елена опять вышла на палубу. Сильный ьетер, дувший навстречу  пароходу,
облеплял  вокруг  ее  ног  платье   и  заставлял   ее  нагибаться  вперед  и
придерживать рукой край шляпы.
     Старый, маленький, красноносый боцман прилаживал к  правому борту кормы
какой-то медный цилиндрический инструмент с  циферблатом и стрелкой. В левой
руке  у  него  был бунт  из белого  плотного шнура,  свернутого  правильными
спиралями и оканчивавшегося медной гирькой с лопастями по бокам.
     Прикрепив  прочно медный инструмент к  борту,  боцман пустил гирьку  на
отвес, быстро развертел ее правой рукой, так  что  она вместе с концом шнура
образовала сплошной мреющий круг, и вдруг далеко метнул ее назад, туда, куда
уходила зелено-белая  дорожка  из-под винта. И в том,  как гирька со свистом
описывала длинную дугу, в той скорости, с которой потом сбегали с левой руки
боцмана свернутые круги, а главное -- в деловой небрежности, с  какой он это
делал, Елена почувствовала особенное, специальное морское щегольство.  У нее
был необыкновенно зоркий глаз на эти мелочи.
     Затем,  когда  гирька,  скрывшись  из  глаз,  бултых-'  нула  далеко за
пароходом. в воду, боцман вставил оставшийся у него в руке свободный конец с
крючком в заднюю стенку инструмента.
     -- Что это такое? -- спросила Травина.
     --  Лаг! -- сердито ответил боцман. Но, обернувшись и  увидев  ее милое
детское лицо, он добавил мягче:
     --  Это  лаг, барышня. Стало  быть, перо  в воде вертится, потому как с
крыльями, стало быть, и лаглинь вертится. А тут вот жубчатки  и стрелка. Мы,
стало  быть,  смотрим на стрелку и знаем,  сколько узлов прошли.  Потому как
этот берег скроем, а  тот откроем только утром.' Это у  нас  называется лаг,
--барышня.
     322


     Елена была уже два  года замужем, но ее  очень часто называли барышней,
что  иногда льстило ей, а иногда  причиняло досаду. Она и в самом  деле была
похожа  на  восемнадцатилетнюю  девушку со  своей  тонкой,  гибкой  фигурой,
маленькой  грудью  и  узкими  бедрами,  в простом  костюме  из  белой,  чуть
желтоватой  шершавой  кавказской  материи, в  простой  английской-соломенной
шляпе с черной бархаткой.
     Помощник капитана, коренастый, широкогрудый, толстоногий молодой брюнет
в белом коротком кителе с золотыми пуговицами, проверял  билеты. Елена  за-•
метила его, еще входя  на пароход. Он тогда стоял на палубе по  одну сторону
сходни, а по другую  стоял юнга, ученик мореходных классов, тонкий, ловкий и
стройный  в  своей  матросской  курточке  мальчишка, подвижной, как  молодая
обезьянка. Они оба- провожали  глазами всех подымавшихся женщин  и делали за
их спинами друг другу веселые гримасы,  кивая головами,  дергая бровями в их
сторону и  прищуривая один глаз. Елена еще издали заметила это. Она до дрожи
отвращения  ненавидела такие восточные красивые лица, как у  этого помощника
капитана,  очевидно, грека, с толстыми,  почти  не закрывающимися, какими-то
оголенными губами, с подбородком, синим от бритья  и сильной растительности,
с тоненькими усами  колечком, с глазами черно-коричневыми,  как  пережженные
кофейные  зерна, и  притом  всегда томными,  точно  в  любовном  экстазе,  и
многозначительно бессмысленными. Но она  также считала для себя унизительным
проходить в таких случаях мимо  незнакомых мужчин, опустив глаза,  краснея и
делая  вид,  что  ничего  не замечает. И  потому, когда Елена переступила со
сходни на палубу и ей загородили дорогу -- с одной стороны этот самый моряк,
а  с  другой  толстая старая  женщина  с кульками  в обеих  руках,  которая,
задохнувшись  от  подъема,  толклась и переваливалась  на  одном  месте, она
равнодушно  поглядела  на  победоносного  брюнета  и  сказала,  как  говорят
нерасторопной прислуге:
     -- Потрудитесь посторониться.
     И она с  удовольствием увидела,  как  игривая  молодцеватость мгновенно
слиняла с его лица от ее уверен-
     323


     ного пренебрежительного тона и  как он суетливо,  без всякого  ломанья,
отскочил в сторону.
     Теперь  он подошел к Елене, которая стояла,  прислонившись  к борту, и,
возвращая  ей билет, нарочно --  это она сразу поняла -- прикоснулся горячей
щекочу- • щей кожей своих пальцев к ее ладони и задержал  руку,  может быть,
только на четверть секунды долее, чем это было нужно. И, переведя глаза с ее
обручального  кольца  на  ее  лицо  и  искательно  улыбаясь,  он  спросил  с
вежливостью, которая должна была быть светской:
     -- Виноват-с. Вы, кажется, с супругом изволите ехать?
     -- Нет, я одна, -- ответила  Елена и отвернулась от него к борту, лицом
в море.
     Но в этот момент у нее слегка закружилась голова, потому что палуба под
ее ногами  вдруг показалась ей  странно  неустойчивой,  а  собственное  тело
необыкновенно легким. Она села на край скамейки.
     Город едва белел вдали в золотисто-пыльном .сиянии, и теперь уже нельзя
было  себе  представить,  что  он  стоит на  горе. Налево плоско  тянулся  и
пропадал в море низкий, чуть розоватый берег.
     III
     Помощник капитана  несколько раз проходил мимо нее, сначала один, потом
со своим товарищем, тоже моряком, в кителе с золотыми пуговицами. И хоть она
не  глядела на него, но каждый раз  каким-то  боковым  чутьем видела, как он
закручивал усы и подолгу  оглядывал ее тающим бараньим взглядом черных глаз.
Она даже  услышала раз его слова, сказанные, наверное, в расчете,  чтобы она
услышала:
     -- Черт! Вот это женщина! Это я понимаю!
     -- Да-а, бабец!--сказал другой.
     Она  встала, чтобы  переменить место и сесть напротив, но ноги плохо ее
слушались,  и  ее  понесло вдруг  вбок,  к  запасному  компасу,  обмотанному
парусиной. Она еле-еле успела удержаться за него. Тут только она
     324


     заметила,  что  началась   настоящая,  ощутимая  качка.  Она  с  трудом
добралась до скамейки на противоположном борту и упала на нее.
     Стемнело. На самом  верху мачты  вспыхнул одинокий желтый электрический
свет, и тотчас же  на  всем пароходе зажглись лампочки. Стеклянная будка над
салоном первого класса и курительная комната тепло и  уютно засияли  огнями.
На палубе сразу точно сделалось прохладнее. Сильный ветер дул с той стороны,
где сидела  Елена, мелкие  соленые брызги  изредка  долетали  до ее  лица  и
прикасались к губам, но вставать ей не хотелось.
     Мучительное,  долгое, тянущее  чувство какой-то  отвратительной щекотки
начиналось  у нее  в  груди и  в  животе,  и от него  холодел лоб  и  во рту
набиралась  жидкая  щиплющая  слюна.  Палуба  медленно-медленно  поднималась
передним концом кверху, останавливалась на секунду в колеблющемся равновесии
и вдруг,  дрогнув,  начинала  опускаться  вниз все быстрее и быстрее, и вот,
точно  шлепнувшись о воду,  шла  опять  вверх.  Казалось, она  дышала --  то
распухая, то опадая, и в зависимости  от этих движений Елена ощу-' щала, как
ее тело то становилось тяжелым и при-плюскивалось к скамейке, то вслед затем
приобретало  необычайную,  противную   легкость  и   неустойчивость.  И  эта
чередующаяся   перемена  была  болезненнее  всего,  что   Елене  приходилось
испытывать в жизни.
     Город и берег давно  уже скрылись  из  виду. Глаз свободно, не встречая
препятствий,  охватывал  кругообразную черту, замыкавшую небо и море.  Вдали
бежали  неровными  грядами  белые  барашки,  а внизу,  около  парохода, вода
раскачивалась взад  и  вперед длинными скользящими ямами  и, взмывая наверх,
заворачивалась белыми пенными раковинами.
     -- Пардон, мадам, -- услышала Елена над собою голос.
     Она оглянулась и увидела все того-же черномазого помощника капитана. Он
глядел на нее сладкими, тающими, закатывающимися глазами и говорил:
     --  Извините,  если  я вам  позволю  дать совет.  Не  глядите вниз, это
гораздо хуже, от этого происходит
     325


     кружение головы. Лучше всего глядеть на какую-нибудь неподвижную точку.
Например, на звезду. А лучше бы всего вам лечь.
     -- Благодарю вас, мне ничего не нужно,  -- сказала Елена,  отвернувшись
от него.
     Но он не уходил и продолжал заискивающим, изнеженным голосом, в котором
слышался привычный тон пароходного соблазнителя:
     --  Вы меня  простите,  пожалуйста, что я так  подошел  к вам, не  имея
чести... Но мне необыкновенно знакома ваша личность. Позвольте узнать, вы не
ехали ли прошлым рейсом с нами- до Одессы? Э-э-э... можно присесть?
     -- Благодарю вас, -- сказала она, подымаясь с места и не глядя на него.
--  Вы  очень заботливы, но  предупреждаю вас:  если  вы  еще  хоть один раз
попробуете предложить мне  ваши советы или услуги, я тотчас же  по приезде в
Севастополь телеграфирую Василию Эдуардовичу, чтобы вас немедленно убрали из
Русского общества пароходства и торговли. Слышали?
     Она назвала первое  попавшееся на язык  имя и отчество. Это был старый,
уморительный  прием, "трюк", которым  когда-то спасся  один из  ее друзей от
преследования сыщика. Теперь она употребила  его почти бессознательно, и это
подействовало  ошеломляющим образом  на первобытный ум  грека.  Он  поспешно
вскочил со скамейки, приподнял  над головой белую фуражку, и даже при слабом
свете,  падавшем сквозь  стекла над салоном,  она увидела, как  он  быстро и
густо покраснел.
     -- . Ради бога... Не истолкуйте превратно... Честное слово... Вы, может
быть, подумали? Ей-богу...
     Но в эту секунду палуба, начавшая скользить вниз, вдруг круто качнулась
вбок,  налево,  и Елена,  наверно, упала бы, если  бы моряк вовремя  ловко и
деликатно  не  подхватил  ее  за  талию.  В  этом  объятии  не  было  ничего
умышленного, и она сказала ему несколько мягче:
     -- Благодарю вас, но только оставьте меня. Мне нехорошо.
     326


     Он приложил руку к козырьку, сказал по-морскому:  "Есть!" -- и поспешно
ушел.
     Елена забралась с ногами на скамейку, положила  локти на буковые перила
и,  угнездив между ними голову, закрыла глаза. Моряк вдруг стал  в ее глазах
ничуть не опасным, а смешным и жалким трусом. Ей вспомнились какие-то глупые
куплеты о  пароходном капитане,  которые пел  ее  брат, студент  Аркадий  --
"сумасшедший студент", как его звали в семье.  Там что-то говорилось о даме,
плывшей на пароходе в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
     Но.кап-питан любезный был, В каюту пригласил, Он лечь в постель мне дал
совет И расстегнуть корсет...
     Шик, блеск, иммер элеган...
     Ей   уже   вспомнился   мотив   и  серьезное   длинное  лицо   Аркадия,
произносившего говорком дурацкие  слова.  В другое время  она рассмеялась бы
воспоминанию,  но теперь ей было  все равно, все в мире для "ее  было как-то
скучно, неинтересно  "  вяло. Чтобы  испытать себя, она  нарочно  подумала о
Васютинском и его кружке, о муже, о приятной работе  для него на ремингтоне,
старалась представить давно жданную радость свидания с ним, которая казалась
такой яркой  и сладостной там, на  берегу,  -- нет,  все  выходило  каким-то
серым,  далеким,  равнодушным,  не  трогающим  сердца.  Во всем ее теле и  в
сознании  осталось  только  тягучее,  раздражающее, расслабленное  состояние
полуобморока.  Ее кожа  с ног до  головы обливалась  липким  холодным потом.
Невозможно было сжать влажных, замиравших пальцев в кулак -- так они обмякли
и  обессилели.  Казалось,  что вот-вот  сейчас  наступит  полный  обморок  и
забвение. Она ждала этого и боялась.
     Но  вдруг  в  глазах  ее  стало  мутно и  зелено, раздражающая  щекотка
подступила  к горлу, сердце бессильно затрепыхалось  где-то глубоко внизу, в
животе. Елена едва успела вскочить и наклониться над бортом.
     327


     На минуту ей стало как будто легче.
     --  Вы бы лучше  походили, сударыня, -- сказал ей  участливо  тот самый
старичок, которого Васютинский задел цветами по шляпе.
     Он сидел на соседней скамье и видел, как Елене сделалось дурно.
     -- Вы походите по воздуху и  старайтесь дышать как можно реже и глубже.
Это помогает.
     Но она только покачала отрицательно головой и  опять, улегшись лицом на
локоть, закрыла глаза.
     Ей  с трудом  удалось  заснуть. Проспала она,  должно  быть, часа два и
проснулась  от внезапного всплеска пенной  воды, которая, взмыв из-за борта,
окатила ей волосы и шею. Была глубокая ночь -- темная, облачная, безлунная и
ветреная. Пароход валяло с носа на корму и  с  боку на бок. Шел мелкий косой
дождь.  На  палубе было  .пусто, только  в  проходах  у  стен рубок, куда не
достигали брызги, лежали спящие люди.
     За левым бортом в бесконечно далекой черноте ночи, точно на краю света,
загорелась  вдруг  яркая, белая,  светящаяся  точка  маяка;  продержавшись с
секунду, она мгновенно гасла, а через несколько  секунд опять  вспыхивала, и
опять гасла,  и опять вспыхивала  через  точные  промежутки. Смутное  нежное
чувство прикоснулось вдруг к душе Елены.
     "Вот,  -- подумала  юна,  -- где-то в  одиночестве,  на пустынном мысе,
среди ночи  и бури,  сидит человек и  следит внимательно  за этими вспышками
огня,  и, может быть, вот сейчас,  когда я думаю  о нем,  может  быть,  и он
мечтает о сердце, которое  в  это  мгновение  за  много верст  на  невидимом
пароходе думает о нем с благодарностью".
     И ей припомнилось,  как