и
красное?
     -- Нет, уж благодарю  вас, в азартные игры не играю, -- ответил другой.
-- Да это пустяки. Пускай мелочь останется за вами.
     Первый как будто бы обиделся, но тут вмешался третий:
     -- Господа, кажется, мы не  пароходные шулера и находимся в  порядочной
компании. Позвольте, сколько у вас выигрыша?
     -- Однако какой вы. горячий, -- сказал первый. -- Шесть рублей двадцать
копеек.
     -- Ну вот... Иду на все.
     -- Ой, как страшно! -- сказал первый и начал метать.
     Он  проиграл  и  в  сердцах удвоил ставку. И вот  через несколько минут
между  этими тремя  людьми завязалась  оживленная,  азартная игра в польский
банчок, в которой  банкомет .сдает всем  партнерам  по три  карты  и от себя
открывает на каждого по одной.
     349


     Не прошло и получаса, как на  столе  ворохами лежали кредитные  билеты,
столбики  золота и груды серебра. Банкомет все время проигрывал. При этом он
очень правдоподобно разыгрывал удивление и негодование.
     -- Это вам всегда  так  везет на  пароходах? -- спрашивал он с ядовитой
усмешкой партнера.
     -- Да. А особенно по четвергам, -- отвечал тот хладнокровно.
     Неудачный игрок потребовал новую талию.  Но он опять стал  проигрывать.
Вокруг  их  стола  столпились  пассажиры  первого  и  второго классов.  Игра
понемногу  разожгла  всех.  Сначала   вмешался   добродушный  артиллерийский
полковник, потом акцизный чиновник, ехавший в Асхабад, и бородатый редактор.
У  мадам Кострецовой загорелись глаза, и в этом сказалась ее пылкая, нервная
натура.
     -- Ставьте же против него, --  сказала она злым  шепотом мужу. -- Разве
вы не видите, что его преследует несчастье.
     -- Mais ', дорогая моя... Бог знает с кем, -- слабо протестовал земский
начальник.
     --  Идиот!  --  сказала она злым  шепотом.  --  Принесите из каюты  мой
ридикюль.
     Ill
     Студент давно уже понял, в чем дело. Для него было совершенно ясно, что
эти три человека составляют  обыкновенную  компанию пароходных  шулеров. Но,
очевидно,  ему  нужно было кое-что обдумать  и сообразить.  Он взял в буфете
длинную черную сигару  и уселся  на  балконе,  следя,  как тень  от парохода
скользила по желтой воде,  игравшей солнечными зайчиками. Помощник капитана,
увидев его, сбежал с рубки, многозначительно смеясь.
     -- Профессор,  хотите  я вам покажу одного из самых интересных людей  в
России.


     -- Да? -- сказал равнодушно студент, стряхивая ногтем пепел с сигары.
     -- Посмотрите,  вон тот господин,  с седыми усами  и с зеленым шелковым
зонтиком над глазами. Это -- Ба-лунский, король шулеров.
     Студент оживился и быстро посмотрел направо.
     -- Этот? Да? В самом деле Балунский?
     -- Да. Этот самый.
     -- Что же, он теперь играет?
     --  Нет. Совсем упал. Да если бы он и сел играть, так ведь,  вы знаете,
мы обязаны предупредить публику... Он  только торчит за столами,  смотрит  и
больше ничего.
     В  это время Балунский  проходил  мимо  них, и студент  с  самым  живым
интересом проводил  его глазами. Балунский  был высокий, прекрасно сложенный
старик  с  тонкими,  гордыми  чертами  лица. Студент  многое  увидал  в  его
наружности: давнишнюю привычку держать себя независимо  и уверенно на глазах
большой публики, выхоленные, нежные руки,  наигранную внешнюю барственность,
но также и  маленький дефект в движении правой ноги и  побелевшие от времени
швы  когда-то  великолепного  парижского  пальто.  И  студент  с  неослабным
вниманием  и с  каким-то странным смешанным чувством  равнодушной жалости  и
беззлобного презрения следил за всеми этими мелочами.
     -- Был конь, да изъездился, -- сказал помощник капитана.
     -- А внизу идет большая игра, -- сказал спокойно студент.
     Потом,  вдруг повернувшись  к помощнику  капитана и глядя  ему каменным
взглядом в самые  зрачки, он  сказал так  просто, как  будто заказывал  себе
завтрак или обед:
     _ Вот что, mon cher amil, я к вам приглядываюсь уже два дня и вижу, что
вы   человек   неглупый   и,  конечно,  стоите   выше   всяких   старушечьих
предрассудков. Ведь мы с вами сверхлюди, не правда ли?


     '. Мой дорогой друг [франц.).
     351
     1 Но (франц.),
     350




     -- Да, вообще...  И  по  теории Ницше, вообще... --  пробормотал  важно
помощник капитана. -- Жизнь человеческая...
     -- Ну, ладно. Подробности письмом.
     Студент  расстегнул  сюртук,  достал  из  бокового  кармана  щегольской
бумажник из красной кожи с золотой монограммой и вынул из него  две бумажки,
по сто рублей каждая.
     -- Держите, адмирал! Это ваши, -- сказал он внушительно.
     -- За что? -- спросил помощник капитана, захлопав глазами.
     -- За вашу за  прекрасную за красоту, -- сказал серьезно студент.  -- И
за удовольствие поговорить с умным человеком, не связанным предрассудками.
     -- Что я должен сделать?
     Теперь  студент-  заговорил отрывисто и  веско, точно  полководец перед
сражением:
     -- Во-первых, не предупреждать никого о Балун-ском. Он мне нужен будет,
как контроль и как левая рука. Есть?
     -- Есть! -- ответил весело помощник капитана..
     -- Во-вторых, укажите мне того из официантов, который может  подать  на
стол мою колоду. Моряк немножко замялся.
     -- Разве Прокофий? -- сказал он, как бы рассуждая с самим собой.
     -- Ах, это тот, худой, желтый, с висячими усами? Да?
     -- Да. Этот.
     -- Ну, ну... У него подходящее лицо. С ним у меня будет свой разговор и
особый расчет. Затем, мой молодой, но пылкий друг, я вам предлагаю следующую
комбинацию. Два с половиной процента с валового сбора.
     -- С валового сбора? -- захихикал восторженно помощник капитана.
     -- Да-с. Это составит приблизительно вот сколько... у полковника своих,
я  думаю,  рублей тысяча и,  может быть, еще казенные -- скажем кругло, две.
Земского начальника я тоже ценю в тысячу. Если удастся развер-
     352


     теть  его жену, то эти деньги я  считаю как в  своем кармане. Остальные
все --  мелочь.  Да еще у  этих сморкачей  я считаю  тысяч  около  шести  --
восьми... вместе...
     -- У кого?
     -- А у этих пароходных шулеришек. У этих самых  молодых людей, которые,
по вашим словам, торгуют зерном и мукой.
     -- Да разве? Да разве? -- спохватился помощник капитана.
     --  Вот вам и  разве.  Я им покажу,  как нужно играть. Им  играть в три
листика на ярмарках под забором. Капитан,  кроме этих двухсот, вы имеете еще
триста обеспеченных.  Но уговор:  не делать  мне страшных гримас,  хотя бы я
даже проигрался дотла, не соваться, когда вас не  спрашивают, не  держать за
меня, и  главное --  что бы со  мной ни случилось, даже самое  худшее, -- не
обнаруживать своего  знакомства со мной. Помните -- вы не мастер, не ученик,
а только статист.
     -- Статист! -- хихикнул помощник капитана.
     -- Экий дурак, -- сказал спокойно студент.
     И,  бросив  окурок  сигары  через   борт,  он  быстро  встал  навстречу
проходившему  Балунскому  и  фамильярно  просунул  руку  ему под  руку.  Они
поговорили не больше двух минут,  и, когда  окончили, Балунский снял шляпу с
льстивым и недоверчивым видом.
     IV
     Поздно ночью студент и Балунский  сидели на  пароходном балконе. Лунный
свет  играл и плескался в воде.  Левый берег, высокий, крутой, весь обросший
мохнатым лесом, молчаливо свешивался над самым пароходом, который шел совсем
близко  около   него.  Правый  берег  лежал  далеким  плоским  пятном.  Весь
опустившись, сгорбившись еще  больше, студент  небрежно сидел  на  скамейке,
вытянув вперед свои длинные ноги. Лицо у него было усталое и глаза тусклые.
     -- Сколько вам может быть лет? -- спросил Балунский, глядя на реку.
     Студент промолчал.
     353


     --  Вы меня извините за  нескромность, -- продолжал, немного помявшись,
Балунский. -- Я отлично понял, для чего вы меня посадили около себя. Я также
понимаю, почему вы сказали  этому фушеру, что  вы его ударите по лицу,  если
колода  после проверки  окажется  верной. Вы это произнесли  великолепно.  Я
любовался вами. Но, ради бога, скажите, как вы это делали?
     Студент, наконец, заговорил через силу, точно с отвращением:
     -- Видите ли, штука в том, что я не прибегаю ни к каким противозаконным
приемам. У меня игра на человеческой душе. Не беспокойтесь, я знаю  все ваши
старые приемы. Накладка, передержка, наколка, крапленые колоды -- ведь так?
     -- Нет,  -- заметил обидчиво Балунский.  -- У нас  были и более сложные
штучки. Я, например, первый ввел в употребление атласные карты.
     -- Атласные карты? -- переспросил студент.
     -- Ну да. На карту наклеивается атлас. Трением о сукно ворс пригибается
в одну  сторону, на нем  рисуется  валет. Затем, когда  краска высохла, ворс
переворачивают в другую  сторону и  рисуют  даму. Если ваша дама  бита,  вам
нужно только провести картой по столу.
     --  Да, я об этом слышал, -- сказал студент.  -- Один лишний  шанс.  Но
ведь зато и дурацкая игра -- штосе.
     --  Согласен, она  вышла  из  моды. Но  это  было  время  великолепного
расцвета  искусства.  Сколько   мы  употребили   остроумия,  находчивости...
Полубояринов подстригал себе кожу на концах  пальцев; у  него осязание  было
тоньше, чем  у  слепого. Он узнавал карту одним  прикосновением. А крапленые
колоды? Ведь это делалось целыми годами.
     Студент зевнул.
     -- Примитивная игра.
     -- Да, да. Поэтому-то я вас и спрашиваю. В чем ваш секрет? Должен я вам
сказать, что я  бывал  в больших  выигрышах. В  продолжение одного месяца  я
сделал  в Одессе и в Петербурге более шестисот тысяч. И кроме того,  выиграл
четырехэтажный дом с бойкой гостиницей.
     354


     Студент подождал -- не скажет ли он еще чего, и немного погодя спросил:
     --  Ага!  Завели  любовницу,  лихача, мальчика  в  белых  перчатках  за
столом,--да?
     -- Да, -- ответил покорно и печально Балунский.
     --  Ну  вот,   видите:   я  это  угадал  заранее.  В  вашем   поколении
действительно  было что-то романтическое,  Оно и понятно.  Конские  ярмарки,
гусары, цыганки, шампанское... Били вас когда-нибудь?
     -- Да, после Лебядинской ярмарки я лежал в Тамбове  целый месяц. Можете
себе  представить,  даже  облысел  -- все  волосы  вылезли. Этого со мной не
случалось до тех пор, пока  около меня был князь Кудуков.  Он работал у меня
из десяти процентов. Надо сказать, что  более сильного физически  человека я
не встречал  в жизни. Нас прикрывал и его  титул и сила. Кроме  того, он был
человеком необыкновенной смелости. Он сидел, насасывался тенерифом в буфете,
и когда слышал шум в игральной комнате, то приходил меня выручать. Ох, какой
тарарам мы с ним закатили в Пензе. Подсвечники, зеркала, люстры...
     -- Он спился? -- спросил вскользь студент.
     -- Откуда вы это знаете? -- спросил с удивлением Балунский.
     -- Да оттуда... Поступки людей крайне однообразны. Право, иногда скучно
становится жить. После долгого молчания Балунский спросил:
     -- А отчего вы сами играете?
     -- Право, я и сам этого не знаю, -- сказал с печальным вздохом студент.
--  Вот я дал  себе  честное слово не играть  ровно три  года.  И два года я
воздерживался,  а сегодня  меня почему-то взмыло. И, уверяю вас,  -- мне это
противно. Деньги мне не нужны.
     -- Вы их сохраняете?
     --  Да, несколько  тысяч. Раньше я думал, что  сумею  ими  когда-нибудь
воспользоваться.  Но время пробежало как-то нелепо быстро. Часто я спрашиваю
себя -- чего мне хочется? Женщинами я пресытился. Чистая любовь, брак, семья
-- мне недоступны,  или, вернее сказать, я в них  не верю.  Ем я чрезвычайно
умеренно и ничего не пью. Копить на старость? Но что я буду делать в ста-
     355


     рости? У других есть утешение -- религия. Я часто думаю: ну вот, пускай
меня сделают сегодня королем, императором... Чего я захочу? Честное слово --
не знаю. Мне нечего даже желать.
     Монотонно  журчала  вода,  рассекаемая  пароходом.  Светло, печально  и
однообразно лила  свой  свет  луна на.  белые  стенки  парохода, на реку, на
дальние берега, Пароход проходил узким, мелким  местом... "Шесть... ше-е-сть
с половиной!.. Под таба-а-к!" -- кричал на носу водолив.
     -- Но как вы играете? -- спросил робко Балунский.
     --  Да никак, -- ответил лениво студент. --  Я играю не на картах, а на
человеческой глупости. Я вовсе не шулер. Я никогда ни  накалываю, ни отмечаю
колоду.  Я только знакомлюсь с рубашкой и потому играю всегда вторым сортом.
Ведь  все равно после двух-трех  сдач я буду знать  каждую карту, потому что
зрительная  память  у  меня феноменальна. Но я не  хочу  понапрасну  тратить
энергию мозга.  Я твердо убежден, что если человек захочет быть одураченным,
то несомненно он и будет одурачен. И я знал заранее судьбу сегодняшней игры.
     -- Каким образом?
     --  Просто.  Например: земский начальник  тщеславный  и  глупый  дурак,
простите за плеоназм.  Жена  делает  с ним  все, что хочет.  А  она  женщина
страстная,  нетерпеливая  и,  кажется, истеричная. Мне  нужно  было обоих их
втравить в  игру. Он делал  глупости,  а она назло вдвое.  Таким манером они
пропустили  тот  момент,  когда  им  шло  натуральное  счастье.  Они  им  не
воспользовались.  Они стали отыгрываться тогда, когда счастье  повернулось к
ним спиной. Но за десять  минут до этого они  могли  бы  меня  оставить  без
штанов.
     -- Неужели это возможно рассчитать? -- спросил тихо Балунский.
     --  Конечно.  Теперь другой  случай. Это  полковник.  У этого  человека
широкое, неистощимое счастье,  которого он сам не подозревает. И это потому,
что он широкий,  небрежный, великодушный человек. Ей-богу, мне было немножко
неловко его потрошить. Но уже нельзя
     356


     было остановиться. Дело в том, что меня раздражали эти три жидочка.
     -- Не вытерпел -- зажглося  ретивое?  -- спросил  стихом  из Лермонтова
старый шулер.
     Студент заскрипел зубами, и лицо его оживилось немного.
     -- Совершенно верно, -- сказал он презрительно. -- Именно  не вытерпел.
Судите сами:  они сели на пароход,  чтобы стричь баранов,  но  у них  нет ни
смелости,  ни знания, ни  хладнокровия. Когда  он  мне  передавал колоду,  я
сейчас же заметил, что у  него руки  холодные и трясутся. "Эге,  голубчик, у
тебя  сердце прыгает!"  Игра-то их  была для меня совершенно  ясна.  Партнер
слева, тот, у которого бородавочка на щеке  заросла волосами,  делал готовую
накладку.  Это  было  ясно,  как  апельсин.  Нужно  было  их  рассадить,   и
поэтому-то, -- туг  студент заговорил скороговоркой, -- я и  прибегнул, cher
maftre',  к  вашему просвещенному  содействию. И  я  должен сказать, что  вы
вполне корректно выполнили мою мысль. Позвольте вам вручить вашу долю.
     -- О, зачем так много?
     -- Пустяки. Вы мне окажете еще одну услугу,
     -- Слушаю.
     -- Вы твердо помните лицо земской начальницы?
     -- Да.
     -- Так вы пойдете к ней и скажете: деньги ваши были выиграны совершенно
случайно. Вы  даже можете  ей сказать, что  я  шулер. Да,  но, понимаете,  в
этаком  возвышенном  байроновском духе.  Она  клюнет.  Деньги она получит  в
Саратове, в Московской гостинице, сегодня в шесть часов вечера,  от студента
Држевецкого. Номер первый.
     -- Это, стало быть, сводничество? -- спросил Балунский.
     -- Зачем такие кислые слова? Не проще ли: услуга за услугу.
     Балунский  встал,  потоптался  на  месте,  снял  шляпу. Наконец  сказал
неуверенно:
     1 Дорогой учитель (франц.). 357


     --  Это  я  сделаю.  Это,  положим,  пустяки. Но,  может  быть,  я  вам
понадоблюсь, как машинист?
     -- Нет, -- ответил  студент. -- Это старая манера действовать скопом. Я
один.
     -- Один? Всегда один?
     --  Конечно, Кому  я могу  довериться? -- возразил студент со спокойной
горечью.  --  Если  я  уверен,  положим,  в  вашей  товарищеской  честности,
понимаете, в каторжной честности, -- то я не уверен в крепости ваших нервов.
Другой и  смел, и  некорыстолюбив, и  верный друг,  но... до первой шелковой
юбки,  которая  сделает  его  свиньей,  собакой  и  предателем!  А  шантажи?
Вымогательства? Клянченье на старость? На инвалидность?.. Эх!..
     -- Я вам удивляюсь, -- сказал Балунский тихо. -- Вы -- новое поколение.
У  вас  нет ни  робости,  ни жалости, ни фантазии...  Какое-то презрение  ко
всему. Неужели в этом только и заключается ваш секрет?
     -- В этом. Но также и в большом напряжении воли.  Вы мне  можете верить
или не верить, -- это  мне все равно,  -- но  я сегодня раз десять заставлял
усилием воли, чтобы полковник ставил  маленькие  куши,  когда  ему следовало
ставить большие. Мне это .не легко... У меня  сейчас чудовищно болит голова.
И потом...  Потом я не знаю,  не могу себе представить, что  это значит быть
прибитым  или раскиснуть  от  замешательства.  Органически  я лишен стыда  и
страха, а это вовсе не так весело, как кажется с первого взгляда. Я, правда,
ношу  с  собой постоянно револьвер, но зато уж  поверьте, что в  критическую
минуту я о нем не забуду.  Однако...  -- студент деланно  зевнул и  протянул
Балун-скому руку усталым движением,  -- однако до свидания, генерал. Вижу, у
вас глаза смыкаются...
     -- Всего лучшего,  --  сказал почтительно  старый шулер,  склоняя  свою
седую голову.
     Балунский  ушел  спать.  Студент, сгорбившись, долго  глядел  усталыми,
печальными глазами на волны, игравшие, как рыбья  чешуя. Среди ночи вышла на
палубу Крстрецова. Но он даже не обернулся в ее сторону.


СВАДЬБА
     Вапнярский  пехотный  армейский  полк расквартирован  в  жалком уездном
юго-за-иадном  городишке и по  окрестным  деревням, но  один из  его четырех
батальонов поочередно  отправляется с начала  осени  за  шестьдесят  верст в
отдел, в пограничное еврейское местечко, которого не найти на географической
карте, и стоит там всю зиму и весну, вплоть до  лагерного времени. Командиры
рот  ежегодно  сменяются  вместе со  сменой батальонов, но  младшие  офицеры
остаются почти одни и те же. Строгий полковник ссылает туда все, что в полку
поплоше:  игроков,  скандалистов,  пьющих,  слабых  строевиков,  замухрышек,
члентяев, тех, что вовсе не умеют танцевать, и просто офицеров, отличающихся
непредставительной наружностью, "наводящей уныние на фронт", -- благо высшее
начальство  никогда   не   заглядывает  в   отдел.  Командует  же  ссыльными
батальонами  кз  зимы  в   зиму  уже  много  лет  подряд  старый,  запойный,
бестолковый, болтливый, но добродушный подполковник Окиш.
     Рождественские каникулы. После долгих метелей  установилась  прекрасная
погода.  На улицах пропасть  молодого, свежего, вкусно пахнущего снега, едва
взрытого полозьями. Солнечные дни ослепительно ярки и веселы. По ночам сияет
полная луна, делая снег розо-
     359


     вато-голубым.  К  полночи  слегка  морозит, и тогда  из  края  на  край
местечка слышно, как звонко скрипят шаги ночного сторожа.
     Занятий  в   ротах  нет  вот  уже  третий  день.  Большинство  офицеров
отпросилось в  штаб  полка, другие уехали  тайком.  Там  теперь  веселье:  в
офицерском  собрании бал  и любительский  спектакль  --  ставят "Лес" и  "Не
спросясь' броду, не суйся в воду", -- маскарад в гражданском клубе; приехала
драматическая  труппа,  которая  ставит  вперемежку  мелодрамы,  малорусские
комедии с гопаком, колбасой, горилкой и плясками, а также и легкую оперетку;
у   семейных   офицеров  устраиваются  поочередно  "балки"  с  катаньем   на
извозчиках, с винтом и ужином. Из всего четвертого батальона остались только
три офицера:  командир  шестнадцатой  роты  капитан  Бутвилович, болезненный
поручик Штейн и подпрапорщик Слезкин.
     Вечер. Темно.  Подпрапорщик  сидит на кровати, положив ногу  на  ногу и
сгорбившись. В руках  у  него гитара,  в углу открытого  толстого  рта висит
потухшая и прилипшая к губе папироска. Тоскливая  тьма  ползет в комнату, но
Слезкину лень  крикнуть вестового, чтобы тот пришел  и зажег лампу. За окном
на дворе смутно тор