казаться  от  исполнения  того,  что  ей
противно? Слуги и приказчики связаны только  материально,  людским  образом;
они могут оставить самодура тотчас, как найдут себе другое место.  Жена,  по
господствующим понятиям, связана  с  ним  неразрывно,  духовно,  посредством
таинства; что бы муж ни делал, она должна ему повиноваться и разделять с ним
его бессмысленную жизнь. Да если б, наконец, она и могла уйти, то  куда  она
денется, за что примется? Кудряш говорит: "я  нужен  Дикому,  поэтому  я  не
боюсь его и вольничать ему над собою не дам". Легко человеку, который пришел
к сознанию того, что он действительно нужен для других; но женщина, жена?  К
чему нужна она? Не сама ли она, напротив, все берет от  мужа?  Муж  ей  дает
жилище, поит, кормит, одевает, защищает ее, дает ей положение в  обществе...
Не считается ли она, обыкновенно, обременением для мужчины?  Не  говорят  ли
благоразумные люди, удерживая молодых людей от женитьбы:  "жена-то  ведь  не
лапоть, с ноги не сбросишь"! И в общем мнении самая главная разница жены  от
лаптя в том и состоит, что она  приносит  с  собою  целую  обузу  забот,  от
которых муж не может избавиться, тогда как лапоть дает  только  удобство,  а
если неудобен будет, то легко может  быть  сброшен...  Находясь  в  подобном
положении, женщина, разумеется, должна позабыть, что и она такой же человек,
с  такими  же  самыми   правами,   как   и   мужчина.   Она   может   только
деморализоваться, и если личность в ней сильна, то  получить  наклонность  к
тому же самодурству, от которого она  столько  страдала.  Это  мы  и  видим,
например, в Кабанихе, точно так, как видели в  Уланбековой.  Ее  самодурство
только уже и мельче  и  оттого,  может  быть,  еще  бессмысленнее  мужского:
размеры его меньше, но зато в своих пределах, на тех, кто  уж  ему  попался,
оно действует еще несноснее. Дикой ругается, Кабанова ворчит;  тот  прибьет,
да и кончено, а эта грызет свою жертву долго и неотступно; тот  шумит  из-за
своих фантазий и довольно равнодушен к вашему  поведению,  покамест  оно  до
него не коснется; Кабаниха создала  себе  целый  мирок  особенных  правил  и
суеверных обычаев, за которые стоит со всем тупоумием самодурства. Вообще  -
в женщине, даже достигшей положения независимого и con amore*  упражняющейся
в самодурстве, видно всегда ее сравнительное бессилие, следствие векового ее
угнетения:  она  тяжеле,  подозрительней,  бездушней  в  своих  требованиях;
здравому рассуждению она не поддается уже не потому, что  презирает  его,  а
скорее  потому,  что  боится  с  ним  не  справиться:   "начнешь,   дескать,
рассуждать, а еще что из этого выйдет, - оплетут как  раз"  -  и  вследствие
того она строго держится старины  и  различных  наставлений,  сообщенных  ей
какою-нибудь Феклушею...
     ______________
     * С увлечением, из любви (итал.).

     Ясно из этого, что если уж женщина захочет высвободиться  из  подобного
положения, то ее дело будет серьезно  и  решительно.  Какому-нибудь  Кудряшу
ничего не стоит поругаться с Диким: оба они нужны друг другу, и, стало быть,
со стороны Кудряша не  нужно  особенного  героизма  для  предъявления  своих
требований. Зато его выходка и не поведет ни к чему  серьезному:  поругается
он, Дикой погрозит отдать его в солдаты, да не отдаст; Кудряш будет  доволен
тем, что отгрызся, а дела опять пойдут по-прежнему. Не то  с  женщиной:  она
должна иметь много силы  характера  уже  и  для  того,  чтобы  заявить  свое
недовольство, свои требования. При первой же попытке ей дадут почувствовать,
что она ничто, что ее раздавить могут. Она знает, что это действительно так,
и должна смириться; иначе над ней исполнят угрозу - прибьют, запрут, оставят
на покаянии, на хлебе и воде, лишат света дневного,  испытают  все  домашние
исправительные  средства  доброго  старого   времени   и   приведут-таки   к
покорности. Женщина, которая хочет идти до конца в  своем  восстании  против
угнетения и  произвола  старших  в  русской  семье,  должна  быть  исполнена
героического самоотвержения, должна на все решиться и ко всему быть  готова.
Каким образом может она выдержать себя? Где взять ей столько  характера?  На
это только и можно отвечать тем, что  естественных  стремлений  человеческой
природы совсем уничтожить нельзя. Можно  их  наклонять  в  сторону,  давить,
сжимать, но все это только до известной степени. Торжество ложных  положений
показывает только, до какой степени может  доходить  упругость  человеческой
натуры; но чем положение неестественнее, тем ближе и  необходимее  выход  из
него. И, значит, уж оно очень неестественно, когда его не  выдерживают  даже
самые гибкие натуры,  наиболее  подчинявшиеся  влиянию  силы,  производившей
такие положения. Если уж и гибкое тело  дитяти  не  поддается  какому-нибудь
гимнастическому фокусу, то очевидно, что он невозможен для взрослых, которых
члены более тверды. Взрослые, конечно, и не допустят с собою такого  фокуса;
но над дитятею легко могут его попробовать. А где берет  дитя  характер  для
того, чтобы ему  воспротивиться  всеми  силами,  хотя  бы  за  сопротивление
обещано было самое страшное наказание? Ответ один: в невозможности выдержать
то, к чему его принуждают... То же самое надо сказать и  о  слабой  женщине,
решающейся на борьбу за свои права: дело дошло до того, что ей уж невозможно
дальше выдерживать свое унижение, вот  она  и  рвется  из  него  уже  не  по
соображению  того,  что  лучше  и  что  хуже,  а  только  по  инстинктивному
стремлению к  тому,  что  выносимо  и  возможно.  Натура  заменяет  здесь  и
соображения рассудка и требования чувства и воображения: все это сливается в
общем чувстве организма, требующего себе воздуха, пищи, свободы. Здесь-то  и
заключается тайна  цельности  характеров,  появляющихся  в  обстоятельствах,
подобных тем, какие мы видели в "Грозе" в обстановке, окружающей Катерину.
     Таким образом, возникновение женского  энергического  характера  вполне
соответствует  тому  положению,  до  какого  доведено  самодурство  в  драме
Островского. В положении, представленном "Грозой", оно дошло  до  крайности,
до отрицания всякого здравого смысла; оно более чем  когда-нибудь  враждебно
естественным  требованиям  человечества  и  ожесточеннее  прежнего   силится
остановить их развитие, потому что в торжестве их  видит  приближение  своей
неминуемой гибели. Через это оно еще более вызывает ропот и протест  даже  в
существах самых слабых. А вместе с тем самодурство, как мы видели,  потеряло
свою  самоуверенность,  лишилось  и  твердости  в  действиях,   утратило   и
значительную долю той силы, которая заключалась для него в наведении  страха
на всех. Поэтому протест против него не заглушается уже в  самом  начале,  а
может превратиться в упорную борьбу. Те, которым еще сносно жить,  не  хотят
теперь рисковать на подобную борьбу, в надежде, что и  так  недолго  прожить
самодурству. Муж Катерины, молодой Кабанов, хоть и много  терпит  от  старой
Кабанихи, но все же он независимее: он может и к  Савелу  Прокофьичу  выпить
сбегать, он и в Москву съездит от матери и там развернется на воле,  а  коли
плохо ему уж очень придется от старухи, так есть на ком вылить свое сердце -
он на жену вскинется... Так и живет себе и воспитывает свой характер, ни  на
что не годный, все в тайной надежде, что вырвется как-нибудь на  волю.  Жене
его нет никакой надежды, никакой отрады, передышаться ей нельзя; если может,
то пусть живет без дыханья, забудет, что есть вольный воздух на свете, пусть
отречется от своей природы и сольется с капризными прихотями  и  деспотизмом
старой Кабанихи. Но вольный воздух и свет,  вопреки  всем  предосторожностям
погибающего  самодурства,  врываются  в  келью   Катерины,   она   чувствует
возможность удовлетворить естественной жажде своей  души  и  не  может  доле
оставаться неподвижною: она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в
этом порыве. Что ей  смерть?  Все  равно  -  она  не  считает  жизнью  и  то
прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых.
     Такова основа всех действий характера, изображенного в "Грозе".  Основа
эта надежнее всех возможных теорий и пафосов, потому что она лежит  в  самой
сущности данного положения, влечет человека к делу неотразимо, не зависит от
той или другой способности или впечатления в частности, а опирается на  всей
сложности требований организма, на выработке всей  натуры  человека.  Теперь
любопытно,  как  развивается  и  проявляется  подобный  характер  в  частных
случаях. Мы можем проследить его развитие по личности Катерины.
     Прежде  всего,  вас  поражает   необыкновенная   своеобразность   этого
характера. Ничего нет в нем внешнего, чужого, а все выходит  как-то  изнутри
его; всякое впечатление перерабатывается в нем  и  затем  срастается  с  ним
органически. Это мы видим, например,  в  простодушном  рассказе  Катерины  о
своем детском  возрасте  и  о  жизни  в  доме  у  матери.  Оказывается,  что
воспитание и молодая жизнь ничего не дали ей; в доме ее матери было  то  же,
что и у Кабановых: ходили  в  церковь,  шили  золотом  по  бархату,  слушали
рассказы странниц, обедали, гуляли по саду, опять беседовали с богомолками и
сами молились... Выслушав рассказ  Катерины,  Варвара,  сестра  ее  мужа,  с
удивлением замечает: "да ведь и у нас то же самое". Но разница  определяется
Катериною очень быстро в  пяти  словах:  "да  здесь  все  как  будто  из-под
неволи!" И дальнейший разговор  показывает,  что  во  всей  этой  внешности,
которая так обыденна у нас повсюду, Катерина умела находить  свой  особенный
смысл, применять ее к своим потребностям и стремлениям, пока не  налегла  на
нее  тяжелая  рука  Кабанихи.  Катерина  вовсе  не  принадлежит   к   буйным
характерам, никогда не довольным, любящим разрушать во что бы то ни стало...
Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий,  идеальный.  Вот
почему она старается все осмыслить и облагородить в  своем  воображении;  то
настроение, при котором, по выражению поэта,

                        Весь мир мечтою благородной
                        Пред ним очищен и омыт, -[*]

это  настроение  до  последней  крайности  не  покидает   Катерину.   Всякий
внешний диссонанс она старается согласить с  гармонией  своей  души,  всякий
недостаток покрывает из полноты  своих  внутренних  сил.  Грубые,  суеверные
рассказы и бессмысленные бредни  странниц  превращаются  у  ней  в  золотые,
поэтические сны воображения, не  устрашающие,  а  ясные,  добрые.  Бедны  ее
образы, потому  что  материалы,  представляемые  ей  действительностью,  так
однообразны: но и  с  этими  скудными  средствами  ее  воображение  работает
неутомимо и уносит ее в новый мир, тихий и светлый. Не обряды занимают ее  в
церкви: она совсем и не слышит, что там поют и читают; у  нее  в  душе  иная
музыка, иные видения, для нее служба кончается неприметно, как будто в  одну
секунду.  Она  смотрит  на  деревья,  странно  нарисованные  на  образах,  и
воображает себе целую страну садов, где все такие деревья и все это  цветет,
благоухает, все полно райского пения. А то увидит она в солнечный день,  как
"из купола светлый такой столб вниз идет и в этом столбе  ходит  дым,  точно
облака", - и вот она уже видит, "будто ангелы в этом столбе летают и  поют".
Иногда представится ей, - отчего бы и ей не летать? и когда на  горе  стоит,
то так ее и тянет лететь:  вот  так  бы  разбежалась,  подняла  руки,  да  и
полетела. Она странная, сумасбродная  с  точки  зрения  окружающих;  но  это
потому, что она никак не может принять в себя их воззрений  и  наклонностей.
Она берет от них материалы, потому что иначе взять их неоткуда; но не  берет
выводов, а  ищет  их  сама  и  часто  приходит  вовсе  не  к  тому,  на  чем
успокаиваются они. Подобное отношение к внешним впечатлениям мы замечаем и в
другой  среде,  в  людях,  по  своему  воспитанию  привыкших  к  отвлеченным
рассуждениям и умеющих анализировать свои чувства. Вся разница в том, что  у
Катерины, как личности непосредственной, живой,  все  делается  по  влечению
натуры, без отчетливого сознания, а у людей развитых теоретически и  сильных
умом главную роль играет логика и анализ. Сильные умы  именно  и  отличаются
той внутренней силой, которая дает им  возможность  не  поддаваться  готовым
воззрениям и системам, а самим создавать свои взгляды и выводы на  основании
живых впечатлений. Они ничего не отвергают  сначала,  но  ни  на  чем  и  не
останавливаются,  а  только  все  принимают  к  сведению  и   перерабатывают
по-своему. Аналогические результаты представляет нам и Катерина, хотя она  и
не резонирует и даже не  понимает  сама  своих  ощущений,  а  водится  прямо
натурою. В сухой, однообразной жизни своей  юности,  в  грубых  и  суеверных
понятиях окружающей среды она постоянно умела брать то, что соглашалось с ее
естественными стремлениями  к  красоте,  гармонии,  довольству,  счастью.  В
разговорах странниц, в земных поклонах и причитаниях она видела  не  мертвую
форму, а что-то другое, к чему постоянно стремилось ее сердце. На  основании
их она строила себе свой идеальный мир, без страстей, без нужды,  без  горя,
мир, весь посвященный добру и  наслажденью.  Но  в  чем  настоящее  добро  и
истинное наслаждение для человека, она не могла определить себе; вот  отчего
эти внезапные порывы каких-то безотчетных, неясных стремлений, о которых она
вспоминает: "Иной раз, бывало, рано утром в сад уйду,  еще  только  солнышко
восходит, - упаду на колени, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь  и
о чем плачу; так меня и найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила - не
знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно". Бедная девочка, не
получившая широкого теоретического образования, не  знающая  всего,  что  на
свете  делается,   не   понимающая   хорошенько   даже   своих   собственных
потребностей, не может, разумеется, дать себе отчета в том,  что  ей  нужно.
Покамест она живет у матери, на полной свободе, без всякой житейской заботы,
пока еще не обозначились в ней потребности и страсти взрослого человека, она
не умеет даже отличить своих собственных мечтаний, своего внутреннего мира -
от внешних впечатлений. Забываясь среди богомолок в своих радужных  думах  и
гуляя в своем светлом царстве, она все думает, что ее довольство  происходит
именно от этих богомолок, от лампадок, зажженных по всем углам  в  доме,  от
причитаний, раздающихся вокруг нее; своими чувствами она одушевляет  мертвую
обстановку, в которой живет, и сливает с ней внутренний мир души своей.  Это
период детства, для многих тянущийся долго, очень долго, но все-таки имеющий
свой  конец.  Если  конец  приходит  очень  поздно,  если  человек  начинает
понимать, чего ему нужно, тогда уже, когда большая часть жизни изжита,  -  в
таком случае ему ничего почти не остается, кроме сожаления о  том,  что  так
долго принимал он собственные мечты за действительность. Он находится  тогда
в печальном положении человека, который,  наделив  в  своей  фантазии  всеми
возможными совершенствами свою красавицу и связав с нею  жизнь  свою,  вдруг
замечает, что все совершенства существовали только в его  воображении,  а  в
ней самой нет и следа  их.  Но  характеры  сильные  редко  поддаются  такому
решительному  заблуждению:  в  них  очень  сильно   требование   ясности   и
реальности, оттого они не останавливаются на неопределенностях  и  стараются
выбраться из них во что бы то ни стало. Заметив  в  себе  недовольство,  они
стараются прогнать его; но, видя, что оно не проходит, кончают тем, что дают
полную свободу высказаться новым требованиям, возникающим в  душе,  и  затем
уже не успокоятся, пока не достигнут их удовлетворения. А тут и  сама  жизнь
приходит на помощь - для одних благоприятно, расширением круга  впечатлений,
а для  других  трудно  и  горько  -  стеснениями  и  заботами,  разрушающими
гармоническую  стройность  юных  фантазий.  Последний  путь  выпал  на  долю
Катерине, как выпадает он на долю большей части  людей  в  "темном  царстве"
Диких и Кабановых.
     В  сумрачной  обстановке  новой  семьи  начала   чувствовать   Катерина
недостаточность  внешности,  которою  думала  довольствоваться  прежде.  Под
тяжелой рукой бездушной Кабанихи нет простора ее светлым видениям,  как  нет
свободы ее чувствам. В порыве нежности  к  мужу  она  хочет  обнять  его,  -
старуха кричит: "что на шею  виснешь,  бесстыдница?  В  ноги  кланяйся!"  Ей
хочется остаться  одной  и  погрустить  тихонько,  как  бывало,  а  свекровь
говорит: "отчего не воешь?" Она  ищет  света,  воздуха,  хочет  помечтать  и
порезвиться, полить свои цветы, посмотреть на солнце, на Волгу, послать свой
привет всему живому, - а ее держат в неволе,  в  ней  постоянно  подозревают
нечистые, развратные замыслы. Она ищет прибежища по-прежнему  в  религиозной
практике, в посещении церкви, в душеспасительных разговорах; но и  здесь  не
находит уже прежних впечатлений. Убитая дневной работой  и  вечной  неволей,
она уже не может с прежней ясностью мечтать об  ангелах,  поющих  в  пыльном
столбе, освещенном солнцем, не может вообразить  себе  райских  садов  с  их
невозмущенным видом и радостью. Все мрачно, страшно  вокруг  нее,  все  веет
холодом и  какой-то  неотразимой  угрозой:  и  лики  святых  так  строги,  и
церковные чтения так грозны, и рассказы странниц так чудовищны... Они все те
же в сущности, они нимало не изменились, но изменилась она сама: в  ней  уже
нет охоты строить  воздушные  видения,  да  уж  и  не  удовлетворяет  ее  то
неопределенное воображение блаженства, которым она наслаждалась прежде.  Она
возмужала, в ней проснулись другие желания, более реальные;  не  зная  иного
поприща, кроме семьи, иного мира, кроме  того,  какой  сложился  для  нее  в
обществе  ее  городка,  она,  разумеется,  и  начинает  сознавать  из   всех
человеческих стремлений то, которое всего неизбежнее и всего ближе к ней,  -
стремление любви и преданности. В прежнее время ее сердце было слишком полно
мечтами,  она  не  обращала  внимания  на  молодых  людей,  которые  на  нее
заглядывались, а только смеялась. Выходя замуж за Тихона Кабанова, она и его
не любила, она еще и не понимала  этого  чувства;  сказали  ей,  что  всякой
девушке надо замуж выходить, показали Тихона как будущего мужа, она и  пошла
за него, оставаясь совершенно индифферентною к  этому  шагу.  И  здесь  тоже
проявляется  особенность  характера:  по  обычным  нашим  понятиям,  ей   бы
следовало противиться, если у ней решительный характер; но она и не думает о
сопротивлении, потому что не имеет достаточно оснований для  этого.  Ей  нет
особенной охоты выходить замуж, но нет и отвращения от замужества; нет в ней
любви к Тихону, но нет любви и ни к кому другому. Ей все равно покамест, вот
почему она и позволяет делать с собой что угодно. В этом  нельзя  видеть  ни
бессилия, ни апатии, а можно находить только недостаток  опытности,  да  еще
слишком большую готовность делать все для других, мало заботясь  о  себе.  У
ней мало знания  и  много  доверчивости,  вот  отче  о  до  времени  она  не
выказывает противодействия  окружающим  и  решается  лучше  терпеть,  нежели
делать назло им.
     Но когда она поймет, что ей нужно, и захочет чего-нибудь достигнуть, то
добьется своего во что бы то ни стало: тут-то и  проявится  вполне  сила  ее
характера, не растраченная  в  мелочных  выходках.  Сначала,  по  врожденной
доброте и благородству души своей, она будет делать  все  возможные  усилия,
чтобы не нарушить мира и прав других, чтобы  получить  желаемое  с  возможно
большим  соблюдением  всех  требований,  какие  на  нее  налагаются  людьми,
чем-нибудь  связанными  с  ней;  и  если  они  сумеют  воспользоваться  этим
первоначальным настроением и решатся дать ей полное удовлетворение, - хорошо
тогда и ей и им. Но если нет, - она ни  перед  чем  не  остановится:  закон,
родство, обычай, людской суд, правила благоразумия -