, тут не о чем и толковать,  кроме  того,  в  какой  степени
ловко  составил  автор  свое  сочинение.  Положиться  на  правду   и   живую
действительность  фактов,  изложенных  автором,   невозможно,   потому   что
внутреннее отношение его к этим фактам не просто и не  правдиво.  Совсем  не
такие отношения автора к сюжету видим мы в новой повести г.Тургенева, как  и
в большей части его повестей. В  "Накануне"  мы  видим  неотразимое  влияние
естественного хода общественной жизни и мысли, которому невольно подчинилась
сама мысль и воображение автора.
     Поставляя  главной  задачею  литературной  критики  -  разъяснение  тех
явлений   действительности,   которые   вызвали   известное   художественное
произведение, мы  должны  заметить  притом,  что  в  приложении  к  повестям
г.Тургенева  эта  задача  имеет  еще  собственный  смысл.   Г.Тургенева   по
справедливости можно назвать живописателем и певцом той морали и  философии,
которая  господствовала  в   нашем   образованном   обществе   в   последнее
двадцатилетие. Он быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые  в
общественное сознание, и в своих произведениях непременно  обращал  (сколько
позволяли обстоятельства) внимание на вопрос,  стоявший  на  очереди  и  уже
смутно  начинавший  волновать  общество.  Мы  надеемся  при  другом   случае
проследить всю литературную деятельность  г.Тургенева  и  потому  теперь  не
станем распространяться об этом. Скажем только, что  этому  чутью  автора  к
живым струнам общества, этому уменью тотчас отозваться на всякую благородную
мысль и честное чувство, только что  еще  начинающее  проникать  в  сознание
лучших  людей,  мы  приписываем  значительную  долю  того  успеха,   которым
постоянно пользовался г.Тургенев в русской публике. Конечно, и  литературный
талант сам по себе много помог этому успеху. Но  читатели  наши  знают,  что
талант г.Тургенева не из тех  титанических  талантов,  которые,  единственно
силою поэтического представления,  поражают,  захватывают  вас  и  влекут  к
сочувствию  такому  явлению  или  идее,  которым  вы  вовсе  не  расположены
сочувствовать. Не бурная, порывистая сила, а напротив - мягкость и  какая-то
поэтическая умеренность  служат  характеристическими  чертами  его  таланта.
Поэтому мы полагаем, что он не мог бы вызвать общую симпатию  публики,  если
бы касался вопросов и потребностей, совершенно чуждых его читателям или  еще
не возбужденных в  обществе.  Некоторые  заметили  бы  прелесть  поэтических
описаний в его повестях, тонкость  и  глубину  в  очертаниях  разных  лиц  и
положений, но, без всякого сомнения, этого было бы  недостаточно  для  того,
чтобы сделать прочный  успех  и  славу  писателю.  Без  живого  отношения  к
современности всякий, даже самый симпатичный  и  талантливый  повествователь
должен подвергнуться участи г.Фета,  которого  и  хвалили  когда-то,  но  из
которого   теперь   только   десяток   любителей   помнит   десяток   лучших
стихотворений. Живое отношение к современности спасло г.Тургенева и упрочило
за ним постоянный  успех  в  читающей  публике.  Некоторый  глубокомысленный
критик[*] даже упрекал когда-то г.Тургенева за то, что  в  его  деятельности
так сильно отразились "все колебания общественной мысли". Но мы, несмотря на
это, видим здесь именно самую жизненную сторону таланта г.Тургенева  и  этой
стороной  объясняем,  почему  с  такой  симпатией,   почти   с   энтузиазмом
встречалось до сих пор каждое его произведение.
     Итак,  мы  можем  сказать  смело,  что,  если  уже  г.Тургенев   тронул
какой-нибудь вопрос в своей повести, если он  изобразил  какую-нибудь  новую
сторону общественных отношений, - это служит ручательством за то, что вопрос
этот действительно подымается или скоро подымется в  сознании  образованного
общества, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро  выкажется
резко и ярко пред глазами всех. Поэтому каждый  раз  при  появлении  повести
г.Тургенева делается любопытным вопрос: какие же стороны жизни изображены  в
ней, какие вопросы затронуты?
     Вопрос этот представляется и теперь, и  в  отношении  к  новой  повести
г.Тургенева он интереснее, чем когда-либо.  До  сих  пор  путь  г.Тургенева,
сообразно с путем развития нашего общества,  был  довольно  ясно  намечен  в
одном  направлении.  Исходил  он  из  сферы  высших  идей  и   теоретических
стремлений и направлялся к тому, чтобы эти идеи и стремления внести в грубую
и пошлую действительность, далеко от них уклонившуюся.  Сборы  на  борьбу  и
страдания героя, хлопотавшего о победе  своих  начал,  и  его  падение  пред
подавляющею силою людской пошлости и составляли обыкновенно интерес повестей
г.Тургенева. Разумеется, самые основания борьбы, то есть идеи и  стремления,
видоизменялись  в  каждом   произведении   или,   с   течением   времени   и
обстоятельств,  выказывались  более  определенно  и  резко.  Таким  образом,
Лишнего человека сменял Пасынков, Пасынкова - Рудин, Рудина -  Лаврецкий[*].
Каждое из этих лиц было смелее и полнее предыдущих, но сущность,  основа  их
характера и всего их существования была одна и та  же.  Они  были  вносители
новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты, - хоть  для  одной
женской души, да пропагандисты. За это их очень хвалили, и точно  -  в  свое
время они, видно, очень нужны были, и дело их было очень трудно, почтенно  и
благотворно. Недаром же все встречали их с такой любовью, так  сочувствовали
их душевным страданиям, так жалели об их бесплодных усилиях.  Недаром  никто
тогда и не думал заметить, что все  эти  господа  -  отличные,  благородные,
умные, но в сущности бездельные люди. Рисуя их образы в разных положениях  и
столкновениях, сам г.Тургенев относился к  ним  обыкновенно  с  трогательным
участием, с сердечной болью об их  страданиях  и  то  же  чувство  возбуждал
постоянно в массе читателей.  Когда  один  мотив  этой  борьбы  и  страданий
начинал  казаться  уже  недостаточным,  когда  одна  черта  благородства   и
возвышенности характера начинала как будто покрываться некоторой  пошлостью,
г.Тургенев умел находить другие мотивы, другие черты и опять попадал в самое
сердце читателя и  опять  возбуждал  к  себе  и  своим  героям  восторженную
симпатию. Предмет казался неистощимым.
     Но в последнее время в нашем  обществе  обнаружились  довольно  заметно
требования, совершенно отличные от тех, которыми вызван был к жизни Рудин  и
вся  его  братия.  В  отношении  к  этим  лицам  в  понятиях   образованного
большинства  произошло  коренное  изменение.   Вопрос   пошел   уже   не   о
видоизменении тех или других мотивов, тех или других начал их стремлений,  а
о самой сущности их деятельности.  В  течение  того  периода  времени,  пока
рисовались перед  нами  все  эти  просвещенные  поборники  истины  и  добра,
красноречивые страдальцы возвышенных убеждений,  подросли  новые  люди,  для
которых любовь к истине и честность стремлений уже не  в  диковинку.  Они  с
детства, неприметно и постоянно, напитывались теми понятиями и стремлениями,
для которых прежде лучшие люди должны были бороться, сомневаться и  страдать
в зрелом возрасте*. Поэтому самый характер образования  в  нынешнем  молодом
обществе получил другой цвет. Те понятия и стремления, которые прежде давали
титло** передового человека,  теперь  уже  считаются  первой  и  необходимой
принадлежностью  самой  обыкновенной  образованности.  От   гимназиста,   от
посредственного кадета, даже иногда от порядочного семинариста  вы  услышите
ныне выражение таких убеждений,  за  которые  в  прежнее  время  должен  был
спорить и горячиться, например, Белинский. И гимназист или кадет высказывают
эти понятия, - так трудно, с бою доставшиеся прежде, - совершенно  спокойно,
без всякого азарта и самодовольства, как вещь, которая иначе и быть не может
и даже немыслима иначе.
     ______________
     * Нас уже  упрекали  однажды  в  пристрастии  к  молодому  поколению  и
указывали на пошлость и пустоту, которой оно предается в большей части своих
представителей. Но мы никогда и не  думали  отстаивать  всех  молодых  людей
огулом, да это и не согласно было бы  с  нашей  целью.  Пошлость  и  пустота
составляют достояние всех времен и всех возрастов. Но мы говорили  и  теперь
говорим о людях избранных, людях лучших, а не о толпе, так как и Рудин и все
люди его закала принадлежали ведь не к толпе же, а  к  лучшим  людям  своего
времени. Впрочем, мы не будем неправы, если скажем, что и в  массе  общества
уровень  образования  в  последнее  время  все-таки   возвысился.   (Примеч.
Н.А.Добролюбова.)
     ** Титло (титул) - почетное звание.

     Встречая человека так называемого прогрессивного направления, никто уже
теперь из порядочных людей не  предается  удивлению  и  восторгу,  никто  не
смотрит ему в глаза с немым благоговением, не жмет ему таинственно руки и не
приглашает шепотом к себе, в кружок избранных людей, - поговорить о том, что
неправосудие  и  рабство  гибельны  для  государства.  Напротив,  теперь   с
невольным, презрительным изумлением останавливаются пред человеком,  который
выказывает недостаток сочувствия к гласности,  бескорыстию,  эманципации*  и
т.п. Теперь  даже  люди,  в  душе  не  любящие  прогрессивных  идей,  должны
показывать вид, что любят их, для  того  чтобы  иметь  доступ  в  порядочное
общество. Ясно, что при таком положении  дел  прежние  сеятели  добра,  люди
рудинского закала, теряют значительную  долю  своего  прежнего  кредита.  Их
уважают, как старых  наставников;  но  редко  кто,  вошедши  в  свой  разум,
расположен выслушивать опять те уроки, которые с такою жадностью принимались
прежде, в возрасте детства  и  первоначального  развития.  Нужно  уже  нечто
другое, нужно идти дальше**.
     ______________
     *  Эманципация,  или  эмансипация  (с   франц.)   -   освобождение   от
зависимости, в частности освобождение женщин их состояния  экономического  и
правового угнетения и уравнение их в правах с мужчинами.
     **   Против   этой   мысли   может,   по-видимому,    свидетельствовать
необыкновенный успех, которым встречаются издания сочинений некоторых  наших
писателей  сороковых  годов.   Особенно   ярким   примером   может   служить
Белинский[*], которого сочинения быстро  разошлись,  говорят,  в  количестве
12000 экземпляров. Но, по нашему  мнению,  этот  самый  факт  служит  лучшим
подтверждением нашей мысли Белинский был передовой из передовых, дальше  его
не пошел ни один из его сверстников,  и  там,  где  расхватано  в  несколько
месяцев 12000 экземпляров Белинского,  Рудиным  просто  уже  делать  нечего.
Успех Белинского доказывает вовсе не то, что его идеи еще  новы  для  нашего
общества и требуют больших усилий для распространения, а именно то, что  они
дороги и святы теперь для большинства и что их проповедание  теперь  уже  не
требует от новых деятелей  ни  героизма,  ни  особенных  талантов.  (Примеч.
Н.А.Добролюбова).

     "Но, - скажут нам, - ведь общество не дошло же до крайней точки в своем
развитии; возможно дальнейшее совершенствование умственное  и  нравственное.
Стало быть, нужны для общества и  руководители,  и  проповедники  истины,  и
пропагандисты, словом - люди рудинского типа. Все прежнее принято и вошло  в
общее сознание, - положим. Но это не исключает возможности того, что  явятся
новые Рудины, проповедники новых, высших тенденций, и опять будут бороться и
страдать, и  опять  возбуждать  к  себе  симпатию  общества.  Предмет  этот,
действительно, неистощим в своем  содержании  и  постоянно  может  приносить
новые лавры такому симпатичному писателю, как г.Тургенев".
     Жалко было бы, если бы подобное замечание оправдалось именно теперь.  К
счастию, оно, кажется, опровергается последним движением  литературы  нашей.
Рассуждая отвлеченно, нельзя не сознаться, что мысль  о  вечном  движении  и
вечной смене идей в обществе, а следовательно, и о постоянной  необходимости
проповедников этих идей - вполне справедлива. Но ведь нужно  же  принять  во
внимание и то, что  общества  живут  не  затем  только,  чтоб  рассуждать  и
меняться идеями. Идеи и их постепенное развитие только потому и  имеют  свое
значение, что они, рождаясь из существующих уже фактов, всегда  предшествуют
изменениям в самой  действительности.  Известное  положение  дел  создает  в
обществе потребность, потребность эта сознается, вслед за общим сознанием ее
должна явиться фактическая перемена в пользу удовлетворения сознанной  всеми
потребности. Таким  образом,  после  периода  сознавания  известных  идей  и
стремлений  должен  являться  в  обществе  период   их   осуществления;   за
размышлениями и разговорами должно следовать дело. Спрашивается теперь:  что
же делало наше общество в последние 20-30 лет? Покамест ничего. Оно училось,
развивалось, слушало Рудиных, сочувствовало их неудачам в благородной борьбе
за убеждения, приготовлялось к делу, но  ничего  не  делало...  В  голове  и
сердце накопилось так много прекрасного; в существующем порядке дел замечено
так  много  нелепого  и  бесчестного;  масса  людей,  "сознающих  себя  выше
окружающей действительности", растет  с  каждым  годом,  -  так  что  скоро,
пожалуй, все будут выше действительности... Кажется, нечего желать, чтоб  мы
продолжали вечно идти этим томительным путем разлада, сомнения и отвлеченных
горестей и утешений. Кажется, ясно, что теперь  нужны  нам  не  такие  люди,
которые бы еще более "возвышали нас  над  окружающей  действительностью",  а
такие, которые бы подняли - или нас научили поднять - самую действительность
до уровня тех разумных требований, какие мы уже сознали. Словом, нужны  люди
дела, а не отвлеченных, всегда немножко эпикурейских рассуждений*.
     ______________
     * Эпикурейство (с греч.) - склонность к  чувственным  удовольствиям,  к
изнеженной жизни;  здесь:  рассуждения,  далекие  от  жизни,  от  требований
действительности.

     Сознание этого хотя смутно, но уже во многих выразилось  при  появлении
"Дворянского  гнезда".  Талант  г.Тургенева,  вместе  с  его  верным  тактом
действительности,  вынес  его  и  на  этот  раз  с  торжеством  из  трудного
положения.  Он  умел  поставить  Лаврецкого  так,  что   над   ним   неловко
иронизировать, хотя он и принадлежит к тому же  роду  бездельных  типов,  на
которые мы смотрим с усмешкой. Драматизм его положения заключается уже не  в
борьбе с собственным бессилием,  а  в  столкновении  с  такими  понятиями  и
нравами,  с  которыми   борьба,   действительно,   должна   устрашить   даже
энергического и смелого человека. Он женат и отступился от своей жены; но он
полюбил чистое, светлое существо, воспитанное в таких понятиях, при  которых
любовь к женатому человеку есть ужасное преступление. А между  тем  она  его
тоже любит, и его притязания могут беспрерывно и страшно терзать ее сердце и
совесть. Над таким положением поневоле задумаешься  горько  и  тяжко,  и  мы
помним, как болезненно сжалось наше  сердце,  когда  Лаврецкий,  прощаясь  с
Лизой, сказал ей: "ах, Лиза, Лиза! как бы мы могли быть счастливы!" и  когда
она, уже смиренная монахиня в душе, ответила: "вы сами видите,  что  счастье
зависит не от нас, а от бога", и он начал было: "да потому, что вы..." и  не
договорил... Читатели и критики "Дворянского гнезда", помнится,  восхищались
многим другим  в  этом  романе.  Но  для  нас  существеннейший  интерес  его
заключается  в  этом  трагическом   столкновении   Лаврецкого,   пассивность
которого, именно в этом случае, мы не можем не  извинить.  Здесь  Лаврецкий,
как будто изменяя одной из родовых черт своего типа, почти не является  даже
пропагандистом. Начиная с первой встречи с Лизой, когда она шла к обедне, он
во всем романе робко склоняется пред незыблемостью ее понятий и ни  разу  не
смеет приступить к ней с холодными разуверениями. Но и это, конечно, потому,
что здесь пропаганда была бы самым делом, которого Лаврецкий, как и вся  его
братия, боится. При всем том, нам кажется (по  крайней  мере,  казалось  при
чтении романа), что самое положение Лаврецкого,  самая  коллизия,  избранная
г.Тургеневым  и  столь  знакомая  русской  жизни,  должны  служить   сильною
пропагандою и наводить каждого читателя на  ряд  мыслей  о  значении  целого
огромного отдела понятий,  заправляющих  нашей  жизнью.  Теперь,  по  разным
печатным и словесным отзывам, мы знаем, что  были  не  совсем  правы:  смысл
положения  Лаврецкого  был  понят  иначе  или  совсем  не  выяснен   многими
читателями. Но что в нем есть что-то законно трагическое, а не призрачное, -
это было понятно, и это, вместе  с  достоинствами  исполнения,  привлекло  к
"Дворянскому гнезду" единодушное восторженное участие всей читающей  русской
публики.
     После "Дворянского  гнезда"  можно  было  опасаться  за  судьбу  нового
произведения г.Тургенева. Путь создания возвышенных характеров, принужденных
смиряться под ударами рока, сделался очень скользким. Посреди  восторгов  от
"Дворянского  гнезда"  слышались  и  голоса,  выражавшие  неудовольствие  на
Лаврецкого, от которого ожидали больше. Сам автор счел нужным ввести в  свой
рассказ Михалевича, затем чтобы тот  обругал  Лаврецкого  байбаком.  А  Илья
Ильич Обломов, появившийся в то же время, окончательно и резко объяснил всей
русской публике, что теперь человеку бессильному и безвольному лучше уж и не
смешить людей, лучше лежать  на  своем  диване,  нежели  бегать,  суетиться,
шуметь, рассуждать и переливать из пустого в порожнее целые годы  и  десятки
лет.  Прочитавши  Обломова,  публика  поняла  его  родство   с   интересными
личностями "лишних людей" и сообразила, что эти люди теперь уж действительно
лишние и что от них толку ровно столько же, сколько  и  от  добрейшего  Ильи
Ильича. "Что же  теперь  создаст  г.Тургенев?"  -  думали  мы  и  с  большим
любопытством принялись читать "Накануне".
     Чутье настоящей минуты и на этот раз не обмануло автора. Сознавши,  что
прежние герои уже сделали свое дело и не могут возбуждать прежней симпатии в
лучшей  части  нашего  общества,  он  решился  оставить  их  и,  уловивши  в
нескольких отрывочных проявлениях веяние новых требований жизни,  попробовал
стать на  дорогу,  по  которой  совершается  передовое  движение  настоящего
времени...
     В новой повести г.Тургенева мы встречаем другие положения, другие типы,
нежели к каким привыкли в его произведениях прежнего  периода.  Общественная
потребность дела, живого дела,  начало  презрения  к  мертвым,  абстрактным*
принципам и пассивным добродетелям выразилось во всем строе  новой  повести.
Без сомнения, каждый, кто будет читать  нашу  статью,  уже  прочитал  теперь
"Накануне". Поэтому  мы,  вместо  рассказа  содержания  повести,  представим
только коротенький очерк главных характеров.
     ______________
     * Абстрактный (с лат.) - отвлеченный.

     Героиней  романа  является  девушка  с   серьезным   складом   ума,   с
энергической волей, гуманными стремлениями сердца. Развитие  ее  совершилось
очень своеобразно благодаря особенным обстоятельствам семейным.
     Отец и мать ее были люди очень ограниченные,  но  не  злые;  мать  даже
положительно отличалась добротою и мягкостию сердца. С самого детства  Елена
была избавлена от семейного деспотизма, который губит в зародыше  так  много
прекрасных натур. Она росла одна, без подруг, совершенно  свободно;  никакой
формализм  не  стеснял  ее.  Николай  Артемьич  Стахов,  отец  ее,   человек
туповатый, но корчивший из себя философа скептического* тона  и  державшийся
подальше от  семейной  жизни,  сначала  только  восхищался  своей  маленькой
Еленой, в которой рано обнаружились необыкновенные способности. Елена,  пока
была мала, тоже, с своей стороны, обожала отца. Но отношения Стахова к  жене
были не совсем удовлетворительны: он  женился  на  Анне  Васильевне  для  ее
приданого, не питал  к  ней  никакого  чувства,  обходился  с  нею  почти  с
пренебрежением и удаля