нельзя  удержать.
Я не смогу отвечать на вопросы. Я слишком умный сейчас, мне  никогда  больше
не придется поступать так, как с теми стариком и  старухой.  Я  очень  силен
сейчас и становлюсь все сильнее и сильнее.  Ничто  не  может  удержать  меня
сейчас, ничто не может остановить меня. Я могу быть свободным, я  могу  быть
независимым от доктора Чакса. Сейчас я могу быть свободным от жестокости,  я
могу держаться на расстоянии от всего этого. Меня никогда больше не схватят,
потому что я слишком сильный  теперь.  Злые  и  жестокие  впредь  не  смогут
подойти ко мне, потому что теперь я легко узнаю  их.  И  если  мне  придется
убивать, если они вынудят меня, я смогу быть умным. Раньше я ничего не знал,
вот почему они поймали меня. Я не старался прятаться или  хитрить,  я  делал
то, что хотел, в открытую. Я тогда не понимал мира, я не  понимал,  как  они
живут вместе, как зло защищает их. Я делал то, что было нужно, в открытую, и
другие злые люди мстили мне, запирали меня и пытались подчинить своей воле с
помощью шокотерапии. Но больше такого не случится. Если меня заставят  снова
делать это,  если  мне  придется  это  сделать,  теперь  я  знаю,  как  надо
действовать, теперь я могу не давать им ни малейшего повода думать, что  это
моих рук дело. Я могу ездить по всему миру, я  могу  ходить  куда  угодно  и
делать все, что хочу, и они никогда даже не заподозрят меня. Если я  захочу,
я могу надеть маску, я могу выйти ночью, чтобы совершить то, что захочу. Они
никогда не найдут меня, они никогда даже не остановят меня,  и  они  никогда
больше не встретятся со мной. Я слишком силен для них, я  слишком  умен  для
них теперь".
   Ничего из этого безумец не облек в  слова.  Сумасшедший  произносил  свою
речь мысленно, его губы двигались, а из горла выходили тихие короткие звуки,
очень приглушенные, слишком невнятные, чтобы их мог услышать кто-нибудь.
   Безумец ходил по комнате минут десять или больше, трогая стены и  мебель,
улыбаясь в темноте, вновь и вновь рассказывая себе одно и  то  же,  оценивая
свою роль, сыгранную в баре  сегодня  вечером,  убеждая  себя,  что  он  вне
подозрений и никогда не окажется  под  подозрением.  Сумасшедший  провел  не
менее десяти минут в хождении и бормотании, а потом  комната  стала  слишком
мала для него, ему стало трудно дышать здесь, на него давили эти стены.
   Сумасшедший снова оделся. Его движения были неуверенными из-за темноты  и
возбуждения, а еще потому, что безумец выпил вечером многовато пива.  Прошло
уже больше четырех лет с тех пор, как он  последний  раз  пил  спиртное,  и,
вероятно, в этом тоже заключалась причина того, что другая личность  сегодня
взяла над ним верх так легко. Сумасшедший не был пьян, но его  мозг  все  же
испытывал влияние алкоголя.
   Безумец не стал включать свет. Одевшись, он выскочил из комнаты  и  запер
за собой дверь. Двадцатипятисвечовая лампочка на стене слабо освещала  холл.
Сумасшедший пробрался по ступенькам, стараясь, чтобы его не  заметили.  Люди
могли бы удивиться, что он решил выйти на улицу  в  третьем  часу  ночи,  но
безумец действительно должен был выйти. Ему нужно было немного  погулять  на
свежем воздухе, там, где над его  головой  оставалось  бы  только  небо.  Он
должен  сейчас  иметь  возможность  пробежаться,  если  ему  захочется,  или
засмеяться вслух.
   Выходя, сумасшедший оставил входную дверь открытой, потому что у него  не
было ключа. Безумец молча спустился с крыльца и пошел по  гравию  к  дороге.
Там он повернул  направо,  в  другую  сторону  от  бара  "Черное  озеро",  в
направлении города.
   По мере того как сумасшедший удалялся от театра, чувство радости росло  в
нем. Свобода была  прекрасна!  Безумец  размахивал  руками,  раскинув  их  в
стороны и шевеля  кончиками  пальцев.  НИЧТО  не  ограничивало  его,  ничто.
Сумасшедший подпрыгивал, делая несколько быстрых шагов, дурачился,  танцевал
посреди дороги. Укрытый ночью, защищенный своим умом,  поддерживаемый  своей
силой,  безумец  наслаждался  своей  свободой,  заработанной  им   свободой,
дававшей ему так много удовольствия.
   Никаких стен! Никаких "медсестер" с тяжелыми руками  и  угрюмыми  лицами!
Никаких замков и шлагбаумов! Никаких вопросов! Никакого  "лечения"!  Никаких
приказов, правил, ограничений.
   Свобода!
   Сумасшедший громко засмеялся, потом  закричал.  Он  резвился  на  дороге,
танцевал, подпрыгивал,  переполненный  дикой  радостью,  которую  испытывает
любое существо, вырвавшееся на волю после долгого сидения в клетке.
   Безумец поднял голову и заорал песню собственного сочинения:

   Не обдурите больше - хоть раньше могли,
   Но теперь я на что-нибудь годен.
   Не вернете в ваш крошечный темный мирок,
   Я свободен, свободен, свободен!
   Я хочу танцевать, от восторга визжать,
   Распахнуть всюду окна и двери,
   Не удержит никто - я смогу убежать,
   Если смог в свои силы поверить.
   Доктора Чакса больше не будет,
   Больше не будет страха и боли.
   Им ни к чему меня не принудить,
   Я буду хитрей - я на воле, на воле.
   Доктора Чакса больше не будет,
   Я скользкий как угорь, свободный как птица.
   Меня не найдут, не поймают, не скрутят,
   Меня не заставят страдать и таиться!

   Но внезапно сумасшедший остановился. Два перекрывающих друг друга  образа
возникли в его  мозгу,  образуя  не  замеченную  им  прежде  параллель.  Два
накладывающихся друг на друга образа.  Кабинет  доктора  Чакса.  Кухня,  где
капитан Сондгард допрашивал их всех. Образы перекрывались, как на фотографии
с двойной экспозицией, соединяясь и сливаясь в один образ только там, где  в
обоих присутствовало движение. В  кабинете  доктора  Чакса  -  вспоминал  ли
сумасшедший доктора Рида, доктора Сэмюэлсона или доктора  Питерби,  во  всех
кабинетах, так сильно отличавшихся друг  от  друга,  -  была  неподвижность.
Сондгард задавал свои вопросы в кухне, где тоже не было  никакого  движения.
Но что-то там все-таки двигалось. Вращение двух  колесиков:  одно  вращается
быстрее другого, лента  проходит  через  утробу  маленькой  машинки,  съедая
чьи-то слова. Безумец вспомнил магнитофон, который был у капитана Сондгарда.
Почему-то его испугала эта машинка, но затем он забыл об  этом,  успокоенный
тем, что полицейский ничего не разглядел сквозь его маску.
   Но теперь все вернулось. Доктор Чакс в его памяти  существовал  в  полной
неподвижности; но теперь рядом с ним это неравномерное движение магнитофона:
два колесика, никогда не  вращающиеся  с  одинаковой  скоростью.  И  капитан
Сондгард тоже существовал в неподвижности, которую нарушала лишь эта машина.
   Знак? Знамение? Предостережение?
   Должен ли  сумасшедший  сделать  вывод,  исходя  из  этого,  что  капитан
Сондгард представляет для него опасность? Возможно ли, что капитан  Сондгард
непосредственно связан с доктором Чаксом? Или, МОЖЕТ, ОН БЫЛ САМИМ  ДОКТОРОМ
ЧАКСОМ, надевшим маску, играющим в одну из своих  жестоких  игр,  пытающимся
обмануть его и загнать в капкан, прекрасно знающим, что на самом деле  он  -
Роберт Эллингтон?
   Безумец застыл посреди дороги, радость и  самоуверенность  покинули  его.
Сумасшедший тряс головой и стонал в  отчаянье,  как  тогда  перед  домом,  в
котором ему пришлось убить двух стариков. Теперь, когда все  было  устроено,
когда он решил, что ему никогда  больше  не  придется  убивать  (сумасшедший
помнил Сисси Уолкер, но только смутно, отдаленно и теоретически, без  ясного
осознания подробностей и причин, хотя инстинкт подсказывал ему, что  причины
были вескими), теперь, теперь,  теперь,  когда  он  ощутил  себя  свободным,
неужели придется все начинать сначала?
   Безумец не мог себе  позволить  упустить  такой  шанс.  Он  не  собирался
возвращаться в больницу,  не  собирался  попадать  им  в  лапы.  Ему  нельзя
упускать такой шанс, ему придется действовать, если возникнет опасность.
   На этот раз он должен навсегда покончить с доктором Чаксом. На  этот  раз
он должен убить доктора Чакса и положить конец всему.
   Сумасшедший смотрел на дорогу. Где сейчас доктор  Чакс,  называющий  себя
Сондгардом? В какой темной щели он прячется, потирая руки  в  тусклом  свете
настольной лампы, планируя свои действия на следующий день?
   Если бы безумец мог это знать. Если бы только Эллингтон знал,  где  найти
этого капитана Сондгарда сегодня вечером, он закончил бы дело прямо  сейчас,
обретя безопасность сразу и навсегда.
   Завтра. Значит, это придется сделать завтра. Ему  придется  быть  хитрым,
осмотрительным и осторожным. Никто не должен заподозрить.  Каким-то  образом
ему  придется,  не  возбуждая  никаких  подозрений,  найти  логово  капитана
Сондгарда. А потом ночью сумасшедший сможет покончить с ним.
   Завтра ночью.
   Эта мысль успокоила безумца, но не вернула ему хорошего  настроения.  Тем
не менее сумасшедший не повернул обратно к дому, а продолжил  свой  путь  по
дороге в направлении города. Теперь безумец шел  намного  медленнее,  угрюмо
глядя на дорогу перед собой.
   Сумасшедший поднял голову и увидел ворота. Высокие, широкие, железные,  с
толстыми вертикальными  брусьями  и  изящным  железным  орнаментом  в  стиле
рококо. Огромный тяжелый замок скреплял две створки посередине, и  с  каждой
стороны  ворота  примыкали  к  квадратным  кирпичным  столбам  с   бетонными
козырьками.
   Безумец, хмурясь, смотрел на ворота, потом взглянул на дорогу, в одну и в
другую сторону.
   Его загнали в угол.
   До сих пор сумасшедший этого не замечал или не обращал на  это  внимания.
Вдоль  всей  левой  стороны  дороги  тянулся  забор.   Высокое   проволочное
заграждение, все это они придумали только для  того,  чтобы  задержать  его.
Здесь и забор, и кирпич, и бетон, и железо, и огромный тяжелый замок.
   Этого не может быть. Безумец глухо зарычал; его плечи поднялись,  а  руки
сжались в кулаки. Он был СВОБОДЕН сейчас, этого не может быть! Будь прокляты
они все, будь прокляты их черные души, они никогда не оставят его в покое!
   Все в порядке. ВСЕ В ПОРЯДКЕ.  Он  примет  вызов.  Они  поймут,  с  каким
человеком имеют дело. Они узнают, что он думает об их попытке вести  военные
действия.
   Сумасшедший подошел к воротам и вцепился в железные брусья. Они оказались
холодными и грубыми на ощупь, немного влажными от ночной сырости. Позади них
в глубоком мраке петляла среди деревьев узкая дорога. Кромешная тьма.
   Безумец начал карабкаться. Орнамент на воротах помогал  ему,  но  наверху
сумасшедший   удвоил   осторожность,   потому   что   вертикальные    брусья
заканчивались острыми наконечниками. Безумец аккуратно  перелез  через  них,
нашел опору для ног на орнаменте с другой стороны и спустился на землю.
   Это чересчур просто для него. И они думали, что железные ворота остановят
его? Он был СВОБОДЕН сейчас, и осознание своей свободы придавало ему силы.
   Сумасшедший отвернулся от ворот и  пошел  по  дороге.  Безумец  не  успел
сделать и полдюжины шагов, когда яркий свет  ослепил  его  и  хриплый  голос
произнес:
   - - Эй ты, стой где стоишь.
   Шок, изумление, слепящий свет, внезапный страх - все соединилось в мыслях
сумасшедшего, и он автоматически отпрыгнул в сторону.  Второе  "я"  победило
мгновенно, и крошечный остаток Роберта Эллингтона скорчился в  своем  темном
углу. Пусть другая личность заботится о происходящем.
   Но это второе "я" оказалось совсем не таким, которого ждал  безумец.  Это
не был тот сложный характер, который одолел всех  сегодня  вечером  в  баре.
Сумасшедший ощутил присутствие другого существа, какого-то темного создания,
с трудом вспоминаемого им. Таким безумец был давным-давно, в  почти  забытые
времена, до того,  как  попал  в  психиатрическую  лечебницу.  Сломленное  и
покоренное лечением доктора Чакса, это "я" долго пряталось где-то в  глубине
личности Эллингтона.
   С обретением  свободы  оно  начало  медленно  проявлять  себя.  Убийства,
вынужденно  совершенные  безумцем,  придали  сил  этому  страшному  "я",   а
внезапное удивление, шок и слепота заставили выйти наружу.
   Осталась  только  маленькая  искорка  самосознания,  кусочек   настоящего
Эллингтона боролся за возвращение контроля над телом. Это "я", это  создание
не может быть частью Роберта Эллингтона! Бездумное животное, давящее  своими
ужасными воспоминаниями, испускающее зловонные испарения и смердящее, оно не
могло быть его частью, не могло быть чем-то, что сумасшедший  носил  в  себе
все это время.
   Испытывая  отвращение,  не  веря,  не  желая  верить,  знать  и  помнить,
последний съежившийся клочок его самосознания погрузился во тьму.
   Фонарь горел впереди, справа. Безумец повернул в ту  сторону  и  двинулся
вперед.
   Голос позади слепящего света стал громче:
   - Стой где стоишь! Вернись! Я предупреждаю тебя, что у меня есть оружие.
   Сумасшедший прыгнул. Единственная пуля пролетела высоко над его спиной, а
затем и оружие, и фонарь с грохотом упали на дорожку, причем фонарь погас от
удара.
   Теперь темнота стала полной, но безумцу и не нужно  было  ничего  видеть.
Его руки сжались, нащупали  одежду,  нашли  голое  запястье.  Тяжелый  кулак
ударил сумасшедшего в плечо, в голову. Руки безумца снова двинулись, сдавили
и опять поднялись. Раздался сухой, приглушенный хруст, и охранник  закричал.
Рука сумасшедшего наткнулась на его лицо и вдавилась в него, заглушая крик.
   Охранник  умер  задолго  до  того,  как  безумец  закончил   свое   дело.
Сумасшедший ломал, рвал, давил.  В  ночной  тишине  звуки  казались  тихими,
чавкающими и тяжелыми.
   Наконец сумасшедший встал. Его руки до локтя были липкими.  Лицо  покрыто
пятнами. Сильный отвратительный запах бил в ноздри.
   Безумец направился к дороге.
   Наконец Эллингтон добрался до длинного и широкого дома,  выстроенного  на
самом берегу озера. Его окружали ровные лужайки и укрывала тьма.
   Сумасшедший  обошел  дом,  не  решаясь  войти.   В   его   мозгу   сейчас
отсутствовали ясные мысли, были только впечатления.
   Впечатление опасности. Впечатление, что  охранник  пытался  помешать  ему
войти сюда, а значит, здесь есть что-то ценное для него.  Но  самым  сильным
оставалось ощущение опасности.
   Дом казался опасным. Он выглядел таким широким, таким приземистым.  Рядом
располагался большой  гараж,  а  следом,  у  самого  озера,  -  эллинг.  Все
постройки буквально излучали опасность.  Безумец  блуждал  вокруг  дома,  то
приближаясь к  нему,  то  удаляясь.  Если  бы  сумасшедший  сейчас  встретил
кого-нибудь, он убил бы снова. Что-то удерживало Эллингтона снаружи дома.
   Ощущение опасности, физическая усталость,  теперешнее  бездействие  после
вспышки энергии несколько минут назад - все это соединилось, чтобы  ослабить
личность,   контролировавшую   сейчас   безумца,   ослабить   и    заставить
забеспокоиться. Медленно, неохотно второе "я" отказывалось от  своей  власти
над ним, но не полностью. Оно не  желало  больше  прятаться  где-то  глубоко
теперь, когда сумасшедший дал ему ощутить вкус свободы.
   Самосознание возвращалось к  безумцу  медленно  и  постепенно.  Эллингтон
чувствовал себя одурманенным, он не мог мыслить ясно. Он  почти  не  помнил,
что делал последние тридцать минут, помнил только, что покрыт кровью. Только
этот факт был совершенно очевиден его больному мозгу.
   Безумец ощущал себя заблудившимся, маленьким  и  одиноким.  Он  стоял  на
берегу, перед ним лежало темное спокойное озеро,  за  его  спиной  виднелись
лужайки,  длинный  дом  и  постройки  темными  грудами  поднимались   слева.
Сумасшедший  казался  рядом  с  ними  маленьким,  слишком  маленьким,  чтобы
правильно их оценить. Голый, выставленный  на  обозрение,  рядом  с  черной,
такой тихой гладью озера и лужайками вокруг него, Эллингтон воспринимал себя
как насекомое, бесконечно малое и  хрупкое,  способное  сломать  собственные
кости при неосторожном вдохе. Безумец мог сейчас  развернуться  и  побежать,
помчаться с дикой скоростью,  выбрасывая  короткие  ноги  вперед,  взмахивая
маленькими руками, и бежать прямо, не  сворачивая,  по  гладкой  поверхности
земного шара до тех пор, пока не умрет. Покрытое им расстояние будет слишком
мало, чтобы его смогли измерить самые тонкие и самые точные инструменты.
   Сумасшедший поднял голову. Над ним  не  было  ничего.  Ничего..,  ничего,
тающее словно безнадежный крик и исчезающее в пустоте.  А  высоко  над  всем
этим, за миллионы его собственных карликовых росточков от него, так  далеко,
что это невозможно себе представить, сияли холодные звезды, маленькие  белые
огоньки.
   Безумец опустился на землю. Он сидел на самом краю лужайки перед  озером,
где земля была холодной и сырой. Его пальцы бездумно  скребли  землю.  Слезы
текли по его лицу, размазывая кровь на щеках. Мрачное отчаяние словно  туман
накрыло его. Мысли сумасшедшего стали смутными и беспокойными,  их  нарушали
какие-то цветные пятна, едва понятные образы, неприятные  ощущения,  неясные
предположения.  Его  голова  раскачивалась  то  вперед,  то  назад,   слезы,
смешанные  с  кровью,  стекали  на  землю.  Сожаления  и  страстные  желания
наполняли его потрясенный мозг.
   Безумец не мог больше верить в свои ум, силу и власть. Он не  мог  больше
верить в неизбежность своего успеха, бесконечность своей свободы.
   Из путаницы и отчаяния постепенно вырастала новая идея. Он продолжит,  он
выживет, но не потому, что он уверен в своем неминуемом триумфе. Он  выживет
потому, что это его роль, потому что именно ее ему нужно сыграть. Даже  если
поражение кажется очевидным, он пойдет до конца. Потому  что  ничего  больше
ему не остается.
   Теперь  он  будет  бороться  еще  упорнее.   Его   уверенность   осталась
непоколебимой. Лишь  одно  изменение  произошло  в  нем,  вызванное  утратой
чего-то внутри его "я". Он знал, что никогда больше ему не удастся  испытать
такое торжество, которое подымало его как на крыльях несколько часов  назад.
Никогда больше он не будет резвиться на ночной дороге.
   Сумасшедший снова встал, чуть пошатываясь, пытаясь одновременно  отдавать
приказы  своему  телу  и  удерживать   равновесие.   Его   мысли   несколько
прояснились, и он обрел способность думать о ближайшем будущем.
   Ему еще нужно кое-что сделать. Сондгард-Чакс неясно  маячил  впереди.  Но
это будет не скоро, завтра или позже. Неотложная проблема - пережить ночь.
   Он должен привести себя в порядок. И он должен  вернуться  в  дом.  И  он
должен замести все следы,  возможно  оставленные  им  и  способные  привести
Сондгарда-Чакса прямо к его двери.
   Безумец двинулся вперед. Он вошел в озеро полностью  одетым  так  далеко,
чтобы вода дошла ему до груди. Затем Эллингтон наклонился вперед и  погрузил
голову в холодную воду. Безумец тер лицо и руки, вытирал ладони  об  одежду,
пытаясь смыть кровь. Наконец, весь дрожа, сумасшедший выбрался на берег.
   Его одежда тяжело повисла на нем. Ботинки промокли насквозь. Но его  лицо
было спокойным, а мысли ясными. Безумец отправился домой.
   Оказалось намного тяжелее перелезать через  ворота  в  мокрой  и  тяжелой
одежде, но сумасшедший сделал это. Он тяжело упал на другой стороне  и  ушиб
плечо. Он с трудом поднялся и пошел по дороге, на ходу потирая плечо. Сейчас
безумец шел угрюмо, медленно, без всяких следов своего прежнего энтузиазма.
   Когда сумасшедший вернулся,  дом  по-прежнему  оставался  погруженным  во
тьму, горела только лампа в холле. Безумец еще на улице снял ботинки, связал
вместе мокрые шнурки и повесил их  себе  на  шею.  Затем  он  вошел  внутрь,
тщательно заперев за собой дверь.
   Сумасшедший уже  собирался  подняться  наверх,  когда  вдруг  взглянул  в
дальний конец холла, где располагалась кухня, и понял, что очень хочет есть.
Безумец редко испытывал острый голод, но сейчас грызущая пустота терзала его
желудок. Сейчас он почувствовал такой аппетит, что у него задрожали руки.
   Сумасшедший пересек холл и  вошел  в  темную  кухню.  Эллингтон  не  стал
включать большую круглую флуоресцентную лампу на потолке, а зажег