о  насквозь,
увидела правду: как тяжело ему с Салли, как она заставляет  его  платить  за
то, что так хороша; бесстрастным взглядом художника Руфь наблюдала,  как  он
строит из себя клоуна, и пьет, и дурачится, и видела, что могла  бы  сделать
его жизнь более легкой, а сейчас ее легкой назвать было нельзя, хотя Матиасы
одинаково любили вечеринки и все, что могут дать деньги,  и  оба  отличались
известной незрелостью, заметной и в детях, когда те.  обращали  к  родителям
свои чистые, похожие на пустые блюдца личики. И однако же, Ричард  болтал  с
Руфью о Пьяже , и  о  Споке  , и об Анне Фрейд ,  и  об  Айрис  Мердок  , и о Джулии Чайлд ,  и
о мебели, и о кулинарных рецептах, и моде. Он всегда замечал, как она одета;
иногда отпускал комплимент, иногда - оскорблял.  Он  осудил  ее,  когда  она
обрезала волосы, а Джерри  настаивал  на  этом;  он  даже  хотел,  чтоб  она
подстриглась совсем коротко: ?красиво, когда череп обрисован?.
   Зачем ему понадобилось обрисовывать ее череп?  Танцуя  с  нею  как-то  на
вечеринке, Ричард погладил ее - именно погладил, а не  пошлепал  -  сзади  и
сказал, что, по его мнению, у нее  самый  сексуальный  в  городке  зад.  ?Он
разговаривает со мной, как женщина  с  женщиной?,  -  пояснила  Руфь,  когда
Джерри посетовал, что на вечеринках она слишком  много  времени  проводит  с
Ричардом; произнося эти слова, она сознавала, что  за  все  свое  замужество
впервые намеренно лжет. На другой вечеринке Ричард предложил ей позавтракать
вместе и даже назвал ресторан - китайский ресторан по дороге на  Кэннонпорт.
Она поблагодарила и отказалась. Потом она долго  раздумывала,  правильно  ли
поступила, поблагодарив его. Ведь если ты за  что-то  признательна,  значит,
уже наполовину согласна принять. А когда она сказала  ему  (зачем?),  что  в
отчаянии от  ?религиозного  кризиса?,  переживаемого  Джерри,  Ричард  снова
предложил  встретиться,  чтобы  как  следует  это  обсудить.  ?Он  чертовски
нервный, а я читал кое-какие книги на этот счет?. Она сожалеет, но лучше  не
надо. Он не стал настаивать, и ей это понравилось. Его предложения были  как
плоская шутка: чем чаще ее повторять, тем смешнее она становится; теперь  на
вечеринках Руфь уже ждала той  минуты,  когда  Ричард,  поджав  от  волнения
тонкие, почти не существующие  губы  и  чуть  склонив  набок  голову,  точно
окривевший бог, подойдет и задаст ей свой избитый вопрос.
   Но дома, в часы,  когда  она  оказывалась  наедине  с  собой,  она  вдруг
просыпалась среди ночи с сознанием жуткого одиночества, и словно в ответ  на
крик о помощи злым духом на нее наваливался Ричард. Она чувствовала, как  он
неловко, на ощупь  ищет  дорогу  к  тайне,  которая  жаждет  быть  открытой.
Неприятный иней, застилавший его глаз там, где у других людей  черная  точка
вбирает в себя свет, вызывал у нее  оцепенение,  и,  как  защитная  реакция,
вспыхивала дикая, неистовая любовь к Джерри. Она обхватывала  его  недвижное
тело, а он - шевельнется, перекатится на другой бок и снова  заснет.  Сон  у
них был разный: Джерри страдал бессонницей, засыпал поздно и спал глубоко  и
долго; Руфь засыпала без труда и просыпалась очень рано.
   Если в унитарной церкви и есть высшая заповедь, то она гласит: ?Смотри на
вещи реально?. ?Выясняли всякие вещи?, - любил говорить ее отец, возвращаясь
глубоко за полночь домой после очередной  вселенской  межрасовой  схватки  в
Поукипси. Однажды пустым зимним днем, когда двое старших детей были в школе,
а Джоффри спал и жизнь в доме шла,  как  часы,  своим  заведенным  порядком:
горела плита, высыхал дощатый пол, а улица сверкала от снега, -  на  крыльце
возник Ричард.  Увидев  из  окон  гостиной  его  старый  рыжевато-коричневый
?мерседес?, Руфь пошла открывать, уже зная, кто это.  Дверь  заело,  и  Руфи
пришлось подергать ее, чтобы открыть, - оба немного растерялись, когда  она,
наконец, распахнулась. Он стоял в проеме двери, точно в раме, -  дождевик  и
клетчатая рубашка, раскрытая у ворота, - этакий огромный скорбный призрак. В
качестве предлога он принес книгу, о которой они  говорили,  -  новый  роман
Мердок. Он и использовал ее лишь как  предлог,  вручив  мимоходом:  инстинкт
подсказывал, что предлоги едва ли понадобятся в дальнейшем.

***

   Зима уступила место весне, и Руфь привыкла к нему. Ничего не видя  поверх
его тяжелых, поросших мягкими черными волосками плеч, Руфь деловито отвечала
на осторожные, настойчивые ласки Ричарда. Все у них происходило по-деловому,
под контролем разума, к взаимному удовлетворению; с этим чужим  человеком  у
нее всегда хватало времени - времени пройти весь путь до конца и упасть вниз
с обрыва, упасть и снова прийти к изначальной точке, прочно чувствуя  спиною
землю. Землей была их постель - ее  и  Джерри.  Яркий  свет  дня  разливался
вокруг нее. Джоффри спал на другом конце второго этажа. Не  без  любопытства
Руфь дотронулась до маленькой дуги малиновых пятнышек  на  плече  Ричарда  -
следы зубов, оставленные словно бы кем-то другим.
   - Извини, - сказала она.
   - Столь сладостная боль, как принято говорить.
   У него был на все ответ. Не желая подвергать себя испытанию,  она,  чтобы
не смотреть ему в глаза, стала изучать его губы. Нижняя губа как-то жалобно,
по стариковски отвисла, и сейчас, после любви, обе губы были смочены слюной.
   - Это так на меня непохоже, - сказала она.  Почти  не  разжимая  губ,  он
произнес:
   - Это - часть игры. Любовницы кусаются. Жены - никогда.
   - Не смей. - Она чуть сдвинулась, чтобы не так  чувствовать  тяжесть  его
тела. - Не зубоскаль
   Его дыхание, отдававшее перегаром виски, - хотя он вошел  через  кухонную
дверь в полдень и они сразу легли  в  постель,  -  было  все  еще  неровным,
прерывистым.
   - Ни черта я не зубоскалю, - сказал он. - Я  просто  пьян.  И  выжат  как
лимон.
   Опустив глаза, она увидела линию слияния их тел, свои груди,  прижатые  к
его  волосатой  груди,  отчего  он  всегда  казался  ей  неуклюжим  мохнатым
медведем. По сравнению с ним Джерри был гладкий, как змея.
   Словно провидя ее мысли, Ричард спросил:
   - Я тебе кажусь чокнутым?
   - Я и сама себе кажусь такой.
   - Почему ты меня впустила, Руфи-детка?
   - Потому что ты попросил.
   - А никто раньше не просил?
   - Во всяком случае, я этого не замечала.
   Ричард глубоко вобрал в себя воздух, рывком оторвался от ее груди; она  с
грустью почувствовала, как он уходит из ее жизни, отступает в перспективу.
   - Просто не понимаю, - сказал он, - почему вы с  Джерри  не  работаете  в
постели. Очень ты лихо все умеешь.
   Она сжала его коленями и принялась качать - туда, сюда, чуть нетерпеливо,
точно ребенка, который не желает засыпать. Зря он упомянул про  Джерри:  это
грозит все испортить. Дом затрясся,  и  через  мгновение,  взрывая  звуковой
барьер, над ними,  в  безграничной  синеве  за  окном,  пронесся  реактивный
самолет. На другом конце дома захныкал в  своей  кроватке  Джоффри.  Ричарду
пора уходить, но пока он здесь, надо его использовать. Надо учиться.
   - Так принято говорить? - спросила она. - ?Лихо умеешь?? - В ее устах это
прозвучало до того странно, что Руфь покраснела, хотя и лежала совсем голая.
   Ричард посмотрел на нее сверху вниз; своей пухлой,  казалось,  бескостной
рукой он провел по ее волосам, зрячий глаз его словно  впивал  ее  лицо,  на
котором читался испуг. Она заставила себя посмотреть ему в глаза - уж это-то
она может для него сделать.
   - Никто, значит, никогда не говорил тебе, - сказал он, поглаживая  ее,  -
какая ты пикантная штучка.
   Таким уж он сам себе виделся: учитель, учитель житейской мудрости,  В  ту
весну и лето 1961 года они встречались  в  основном  чтоб  поболтать,  а  не
затем, чтобы лечь в постель. Зная, с каким  презрением  Джерри  относится  к
Ричарду и как гордится самим собой, Руфь  понимала,  что  изменяет  мужу  не
тогда, когда отдается другому, ибо ей решать, кому дарить свое тело, а когда
рассказывает о тайном страхе, который снедает Джерри и  которым  он  делится
только с ней.
   - Он говорит, что видит всюду смерть - в газетах, в траве. Он смотрит  на
детей и говорит, что они высасывают из него жизнь. Говорит, что  их  слишком
много.
   - А он когда-нибудь ходил к психиатру? - Ричард зацепил палочками кусочек
водяного ореха и отправил в рот. Они  сидели  в  китайском  ресторане  ярким
июльским днем. Занавески на окнах были задернуты, отчего  казалось,  что  за
окном не полдень, а янтарный вечер.
   - Он презирает психиатрию. Из себя выходит, стоит мне  намекнуть,  что  у
него со здоровьем не все в порядке. Когда я говорю, что не боюсь смерти,  он
называет меня духовно неполноценной. Говорит, я не боюсь, потому что  лишена
воображения. Под этим он, видимо, подразумевает, что у меня нет души.
   Ричард, потягивая мартини - третий по счету, - почесал  костяшкой  пальца
нос.
   - Вот уж никогда не думал, что этот малый до такой  степени  псих.  Я  бы
попросту списал его как депрессивного  маньяка,  если  бы  не  эти  мысли  о
смерти, - тут уж пахнет психопатией. А на его работе это не отражается?
   - Он говорит, что по-прежнему в состоянии работать, хотя у него уходит на
это в два раза больше времени, чем раньше. Он ведь сейчас, главным  образом,
ходит по совещаниям да поставляет идеи, а осуществляют их другие. Он уже  не
рисует дома, а мне жаль. Даже в ту пору, когда все его работы возвращали нам
по почте, приятно было видеть его за делом. Он всегда рисовал  под  радио  -
говорил, это помогает ему наносить краску.
   - Но Эла Каппа  из него все-таки  не
вышло.
   - Он никогда к этому и не стремился.
   - Мне нравится твоя лояльность, -  сказал  Ричард:  в  тоне  его  звучала
непоколебимая самовлюбленность - черта, характерная для обоих Матиасов.
   У Руфи перехватило дыхание, и она уставилась в тарелку: она ведь была так
далека от мысли, что совершает страшную ошибку.
   - Лояльности тут маловато, - сказала она. - У меня сейчас такое  чувство,
будто мы с тобой проникли в его мозг и сделали его еще хуже. Он говорит -  я
отсутствую.
   - Где отсутствуешь?
   - Меня нет. Нигде. Нет с ним. Ну, ты понимаешь.
   - То есть ты чувствуешь себя теперь моей, а не его?
   Ей не хотелось показывать Ричарду, сколь неприятна ей  эта  мысль,  да  и
сама терминология. Она сказала:
   - Я не уверена, что я вообще чья-либо. Возможно, в этом моя беда.
   Крупинка риса прилипла к его нижней губе, точно окурок.
   - Попытайся объяснить, - сказал он, - что это  за  ерунда  насчет  твоего
отсутствия. Ты хочешь сказать - в постели?
   - Я стала лучше в постели. Благодаря тебе. Но, похоже, это не  имеет  для
него значения. Прошлой ночью, после всего, он разбудил  меня  около  трех  и
спросил, почему я его не люблю. Оказалось, он бродил по дому, читал Библию и
смотрел всякие страсти по телевидению. У него бывают такие  приступы,  когда
ему трудно дышать лежа. У тебя рисинка на губе.
   Он смахнул ее нарочито подчеркнутым жестом, показавшимся Руфи комичным.
   - И давно у него эти неприятности с дыханием? - спросил он.
   - Это появилось еще до того, как у нас с тобой началось. Но лучше ему  не
стало. Я почему-то думала, что станет. Не спрашивай - почему.
   - Так. Значит, я  спал  с  тобой,  чтобы  избавить  Джерри  от  астмы.  -
Саркастический смех у Ричарда звучал не очень убедительно.
   - Не передергивай, пожалуйста.
   - Я и не передергиваю. Ведь совершенно ясно,  на  что  ты  намекаешь.  Ты
намекаешь, что я для тебя - эдакий козел отпущения. Не  извиняйся.  Все  эти
годы я был козлом отпущения для Салли. Что ж, теперь могу сыграть эту роль и
для тебя.
   Он молил ее сказать, что она его любит. А она  не  могла  заставить  себя
произнести эти слова. Она всегда знала, что у них с Ричардом  нет  будущего,
но только сейчас поняла, сколь кратковременно их  настоящее.  Его  голова  в
янтарном  свете  казалась  огромной  -  неестественная,   непропорциональная
голова, надетая  поверх  настоящей,  из  которой  глухо,  словно  из  бочки,
вылетали слова.
   - Надоело мне все, - сказала вдруг она. - Не создана я для  романов.  Все
лето у меня были нелады с желудком, и я  чувствую  себя  ужасно  подавленной
после наших встреч. А он мою ложь даже и не слушает. Я все думаю: если бы он
знал, развелся бы он со мной?
   Ричард резко, со стуком опустил палочки на пустую тарелку,
   - Никогда, - сказал он. - Он никогда не разведется с тобой - ты ведь  для
него как мать. А человек, черт возьми, не разводится со своей матерью.  -  В
его словах была такая безнадежность, что ей захотелось плакать; должно быть,
он почувствовал это, ибо голос его зазвучал мягче.
   - Как жратва - понравилась? Похоже, чоу-мейн был консервированный.
   - Мне все показалось вкусным, - решительно заявила Руфь.
   Он накрыл ее руку ладонью. Ее поразила схожесть их  рук:  его  рука  была
слишком для него маленькая, а у нее - слишком для нее большая.
   - Ты очень выносливая, - сказал он. Это прозвучало и  как  комплимент,  и
как прощание.

***

   Окончательно она порвала с ним в сентябре,  Джерри  напугал  ее,  услышав
часть их телефонного разговора. Она думала, что он подметает задний двор.  А
он неожиданно появился из кухни и спросил:
   - Это кто, звонил? Ее охватила паника.
   - Да так, ерунда. Одна женщина из воскресной школы спрашивала, собираемся
ли мы записывать Джоанну и Чарли.
   - Слишком они там стали деятельны и назойливы. Что ты сказала?
   - Я сказала - конечно, собираемся.
   - Но я слышал, ты сказала - нет.
   А Ричард спрашивал, не согласится ли  она  пообедать  с  ним  на  будущей
неделе.
   - Она спросила, собираемся ли мы водить и Джоффри.
   - Конечно, нет, - сказал Джерри, - ему ведь еще нет и трех. - И,  сев  за
стол, принялся листать субботнюю газету. Он всегда открывал ее на странице с
комиксами, словно надеясь найти там себя. - Почему-то, - сказал он, не глядя
на нее, - я тебе не верю.
   - Но почему же? Что ты такое услышал?
   - Ничего. Все дело в твоей интонации.
   - Вот как? А какая же у меня была интонация? - Ей хотелось хихикнуть.
   Он смотрел  куда-то  в  пространство,  словно  решал  некую  эстетическую
проблему. Он выглядел усталым, юным и тощим.  Волосы  у  него  были  слишком
коротко пострижены.
   - Не такая, как всегда, - сказал  он.  -  Более  теплая.  Это  был  голос
женщины.
   - Но ведь я и есть женщина.
   - Когда ты говоришь  со  мной,  -  сказал  он,  -  голос  у  тебя  совсем
девчоночий.
   Она хмыкнула и стала ждать следующего, более сильного удара. А  он  снова
углубился в изучение  страницы  с  комиксами.  Ей  захотелось  обнять  этого
слепца.
   - Такой ясный, холодный, девственный, - добавил он. У нее исчезло желание
его обнимать.
   Как-то на следующей неделе она поехала за покупками в маленький  торговый
центр Гринвуда. Во всех витринах была выставлена одежда для школьников, а  у
Гристеда  пахло  яблоками.  Воздух  над  телефонными  проводами,   казалось,
выстирали и  заново  повесили.  Полисмены  снова  надели  форму  с  длинными
рукавами. Над входом в магазин мелочей сняли полотняный навес. Направляясь к
своему ?фолкону? с двумя бумажными пакетами, полными продуктов, она  увидела
возле парикмахерской ?мерседес? Ричарда. Она  замедлила  шаг,  проходя  мимо
открытой двери, из которой запах бриллиантина  выплескивался  на  панель,  и
увидела его - широкий, грузный, в своей обычной клетчатой рубашке, он сидел,
ожидая очереди. Сердце ее устремилось к нему -  ей  не  хотелось,  чтобы  он
стригся. Ричард увидел ее, выбросил сигарету и, поднявшись с  кресла,  вышел
на улицу.
   - Не хочешь чуть-чуть прокатиться?
   Это ?чуть-чуть? прозвучало для нее укором.  Она  ведь  избегала  его.  Он
стоял, моргая на ярком солнце, незащищенный, неуверенный в следующем шаге, -
неприкаянный призрак, оставшийся от развеявшегося сна. Как странно, подумала
Руфь, что можно спать с человеком и видеть в нем лишь постороннего  человека
- не больше. Она пожалела Ричарда и, согласившись прокатиться, поставила  на
переднее  сиденье  пакеты  с  покупками  -  громоздкие  и  шуршащие,  словно
старухи-компаньонки.  В   его   машине   знакомо   пахло   немецкой   кожей,
американскими конфетами, пролитым вином... Ричард выбрался из центра и повел
машину мимо типичных коннектикутских домиков, глубоко и плотно упрятанных  в
одеяла зелени, - к городской окраине,  где  вдали  от  воды  еще  сохранился
заповедный редкий лес.
   - Я скучаю по тебе, - сказал он. Руфь  почувствовала,  что  не  может  не
сказать: ?Я тоже по тебе скучаю?.
   - Тогда что же происходит? Вернее, почему ничего не происходит?  Разве  я
сделал что-то не так?
   Руфи бросилось в глаза,  пока  они,  подпрыгивая  на  выбоинах  давно  не
ремонтированной дороги,  ехали  к  пруду,  где  зимой  детишки  катаются  на
коньках, - что иные деревья, высохшие, умирающие, уже начали терять листву.
   - Ничего, - ответила она. - Ничего преднамеренного в моем поведении нет -
просто дел прибавилось, кончилось  лето.  Все  зверье  возвращается  в  свои
берлоги.
   Желтые пятна мелькали за косматым черным облаком его волос.
   - Знаешь, - сказал Ричард, - я ведь могу осложнить тебе жизнь.
   - Каким образом?
   - Сказать все Джерри.
   - Зачем тебе это?
   - Я хочу тебя.
   - Не думаю, чтобы таким путем ты меня получил.
   - Я ведь знаю тебя, Руфи-детка. Я так хорошо тебя знаю, что могу  сделать
тебе больно.
   - Но не сделаешь. И вообще не пора ли тебе подыскать другую даму сердца?
   Он рассказывал ей о романе, ускорившем его охлаждение к  Салли;  да  и  о
других романах тоже.  Руфь  чувствовала  себя  тогда  оскорбленной,  хоть  и
промолчала: эти женщины  показались  ей  такими  вульгарными,  да  и  Ричард
говорил о них с нескрываемым презрением.
   Он свернул на проселочную дорогу - две колеи в траве, - что вела к пруду.
Дальше путь  преграждала  цепь;  Ричард  остановил  машину.  Между  ними  на
переднем сиденье стояли пакеты с продуктами. На той стороне  пруда  одинокий
рыбак общался со своим отражением. Было утро;  дети,  собиравшиеся  здесь  в
течение всего лета, сейчас сидели в школе; она оставила Джоффри на попечении
маляра, сдиравшего обои в гостиной, и обещала вернуться через  полчаса.  Все
это промелькнуло в ее мозгу, пока  она  ждала,  что  предпримет  Ричард.  Он
спросил ее:
   - У тебя кто-то есть?
   - Кроме Джерри? Другой роман? Не будь мерзким. Если бы  ты  хоть  немного
знал меня, ты бы даже не спрашивал.
   - Возможно, я тебя и не знаю. Борись за то, чтобы узнал.
   Раз он считает ее борцом, что ж, она будет бороться.
   - Ричард, - сказала она, - я должна просить тебя не  звонить  мне  больше
домой. Джерри слышал часть нашего последнего разговора и  потом  такое  нес,
что мне стало страшно.
   На его лице, повернутом к ней зрячим глазом,  отразилось  смятение:  Руфь
сама удивилась, какое это ей доставило удовольствие.
   - Что именно?
   - Ничего определенного. О тебе - ничего. Но, мне кажется, он знает.
   - Повтори в точности, что он сказал.
   - Нет. Это не имеет значения. Тебя,  в  общем-то,  не  касается,  что  он
сказал. - Это перестало его касаться всего  лишь  секунду  назад,  когда  он
пришел в такое волнение при одной мысли, что Джерри знает. Если бы он  любил
ее, он бы только обрадовался, ему бы не терпелось в открытую вступить за нее
в борьбу.
   Ричард на ощупь вытянул сигарету из пачки в нагрудном кармашке.
   - Ну что ж. - Он сунул слегка помятую сигарету в рот, поднес к ней спичку
и выдохнул вверх, к крыше  машины,  широкую  струю  дыма.  Нижняя  губа  его
вытянулась, точно сток трубы. Он был пуст. Она  поняла,  что  он  мучительно
ищет слова, которые не поставили бы его в ложное положение.
   - Хочешь поблагодарить меня, - спросил он, наконец, - за  очень  приятную
поездку?
   - Ты не думаешь, что так будет лучше?
   Далекий рыбак взмахнул удочкой, и птицы на деревьях обрушили на них  град
комментариев. Пакеты с продуктами у ее локтя зашуршали - там таяло мороженое