д, а на нем маленький  парусник,
и какой-то городок вдали, и волны накатывают на скалы, и все залито солнцем,
и так красиво?! Нет. Не поворачивай головы. Просто поверь мне.

II. ОЖИДАНИЕ

   - Прощай?
   - Не говори мне этого слова, Джерри. Пожалуйста,  не  говори.  -  Рука  у
Салли ныла оттого, что она так долго держала трубку,  а  сейчас  задрожал  и
мускул плеча. Зажав трубку между плечом и ухом и  высвободив  таким  образом
руки, она принялась застегивать лямки на брюках Питера: за последние два-три
месяца он научился сам одеваться, вот только пуговицы не  умел  застегивать,
она же в разброде чувств не подумала даже его похвалить. Бедный мальчик,  он
уже целых десять минут стоял, дожидаясь, пока мать кончит разговор, - ждал и
слушал,  ждал  и  наблюдал  с  неуверенной  улыбкой  и  таким  настороженным
выражением в глазах, что она заплакала. Рыдания подступили к  горлу,  словно
рвота; она сжала зубы, стараясь, чтобы их не было слышно в телефоне.
   - Эй? Не надо.  -  Джерри  смущенно  рассмеялся  -  звук  донесся  слабо,
издалека. - Ведь я же только на два дня.
   - Не говори так, черт бы тебя подрал. Мне плевать, что ты там думаешь, но
не смей этого говорить. - ?Я с ума схожу, - подумала она. - Я - сумасшедшая,
и он возненавидит меня?. При мысли, что  он  может  возненавидеть  ее  после
того, как она так безраздельно себя ему отдала, Салли возмутилась. - Если ты
только и способен  смеяться  надо  мной,  может,  лучше  нам  в  самом  деле
расстаться.
   - О Господи. Я вовсе не смеюсь  над  тобой.  Я  люблю  тебя.  Мне  просто
невыносимо, что я не могу быть с тобой, чтобы утешить тебя.
   Питер потерся об нее, чтобы она застегнула ему  и  другую  лямку,  и  она
почувствовала в его дыхании запах леденца.
   - Где ты взял леденец? - спросила она. - Нельзя есть сладкое с утра.
   Джерри спросил:
   - Кто там у тебя?
   - Никого. Только Питер.
   - Мне  дал  Бобби,  -  сказал  Питер,  и  на  его  личико,  растянутое  в
неуверенной улыбке, стал наползать страх.
   - Пойди разыщи Бобби и скажи, что  я  хочу  с  ним  поговорить.  Иди  же,
лапочка: Иди найди Бобби  и  скажи  ему.  Мама  сейчас  кончит  говорить  по
телефону.
   - Бедный Питер, - раздался у нее в ухе голос Джерри. - Не отсылай его.
   Да как он может так говорить, он, который лишил ее всякой радости общения
с детьми? И однако, то, что он так говорил, делало ее совсем беззащитной, не
измеримо расширяло ее любовь: не желал  он  держаться  в  рамках  любовника,
какими она их себе представляла. Излишняя доброта то и дело  заставляла  его
вылезать из своей скорлупы. Слезы обожгли ей щеки: она молчала, чтобы он  не
услышал ее охрипшего голоса. Живот и плечи у нее  буквально  ныли  от  боли.
Господи, он что, нарочно так себя ведет?
   - Эй? Привет?
   - Привет, - ответила она.
   - Ты в порядке?
   - Да:
   - Пока меня не будет, ты сможешь съездить в Загородный  клуб,  и  свозить
детей на море, и почитать Моравиа...
   - Я сейчас читаю Камю.
   - Ты такая умная.
   - Ты не опоздаешь на самолет?
   - Свози Питера на море, и поиграй с малышкой, и поваляйся  на  солнце,  и
будь милой с Ричардом...
   - Не могу. Я не могу быть милой с Ричардом. Из-за тебя он  теперь  больше
для меня не существует.
   - Я не хотел.
   - Я знаю. Знаю. - Как любовник Джерри совершал  одну  ошибку  -  жестокую
ошибку: он вел себя будто ее муж. А у нее до  сих  пор  не  было  настоящего
мужа. Теперь, наблюдая Джерри, Салли начала подумывать о том, что десять лет
была замужем за человеком, старавшимся остаться  для  нее  лишь  любовником,
сохраняя дистанцию, которую любовникам всякий раз  приходится  преодолевать.
Ричард вечно критиковал ее, анализировал ее поступки. Когда она была молода,
это ей льстило; теперь же казалось подлым. Вне постели  он  вечно  стремился
раздеть ее, обнажить какое-то двуличие, какие-то скрытые мотивы ее действий.
А Джерри пытается ее одеть, то и дело бросая ей жалкие  вуальки  утешений  и
советов. Она кажется ему душераздирающе обнаженной.
   - Послушай, - сказал он. - Я люблю тебя. Мне бы так  хотелось,  чтобы  ты
могла поехать со мной в Вашингтон: Но это невозможно. Однажды нам это  сошло
с рук. А теперь Ричард что-то знает. И Руфь знает.
   - Знает?
   - Чувствует кожей.
   - Что ты сказал?
   - Знает. Только не волнуйся на этот счет. Все равно  во  второй  раз  так
чудесно не было бы. Мне тебя все время будет не хватать, и один в постели  я
вообще не засну. Кондиционер жужжит ?ш-ш-ш?, ?ш-ш-ш?.
   - Значит, тебе будет не хватать и Руфи.
   - Не в такой степени.
   - Нет? Эй, я люблю тебя за то, что  ты  сказал:  ?Не  в  такой  степени?.
Настоящий любовник сказал бы: ?Ничуть?.
   Он засмеялся.
   - А я как раз такой и есть. Не настоящий.
   - Тогда почему же я не могу выкинуть тебя из головы? Джерри, мне  больно,
физически больно. Даже Ричард жалеет меня и  дает  мне  снотворное,  которое
выписал ему врач.
   - Мир не знает более высокой любви,  если  один  человек  отдает  другому
снотворное, которое ему выписал врач.
   - Я могла бы вечером позвонить Джози  и  сказать,  что  у  меня  сломался
?сааб? и я застряла в Нью-Йорке. Последнее время машина  барахлит  вовсю,  я
знаю, мне бы поверили.
   - Ах ты мое солнышко! До чего же ты храбрая. Но это у нас не пройдет. Они
узнают, и тогда Ричард не отдаст тебе детей.
   - Мне не нужны дети, мне нужен ты.
   - Не говори так. Ты  очень  любишь  своих  детей.  Достаточно  тебе  было
посмотреть на Питера - и уже глаза на мокром месте.
   - Это из-за тебя у меня глаза на мокром месте.
   - Я этого не хотел.
   Она не знала, как на это  реагировать:  у  нее  никогда  не  хватит  духу
сказать, что он виноват во всем - и в том, чего не хотел совершить, и в том,
что совершил. Джерри верил  в  Бога,  и  это  служило  препятствием  для  ее
наставлений. Из окна кухни она увидела, что Питер нашел Бобби.  Питер  забыл
про ее наказ и вместе со старшим братом направился в рощицу.
   Она спросила:
   - Ты весь день будешь в Госдепартаменте? Я могу позвонить тебе туда, если
приеду?
   - Салли, не надо приезжать. Ты идешь на  Голгофу  ради  пустяков,  мы  же
проведем вместе всего одну ночь.
   - Ты забудешь меня.
   Его смех отозвался в ней болью: она ведь действительно так считала.
   - Не думаю, чтобы я мог забыть тебя за два дня.
   - Ты считаешь, что ночь со мной - это пустяк? Он помолчал;  лента  секунд
разматывалась, и Салли почувствовала, что он не спешит с ответом.
   - Нет, - наконец сказал он. - Я считаю, что ночь с тобой -  почти  предел
мечтаний. Я надеюсь, что у нас будет таких ночей - целая жизнь.
   - Надежда - вещь приятная и безопасная.
   - Я не хочу препираться с тобой. Я никогда не препираюсь с женщинами. Мне
кажется, мы не должны сворачивать на этот путь, пока не будем  точно  знать,
что намерены делать дальше.
   Она вздохнула.
   - Ты  прав.  Я  говорю  себе:  ?Джерри  прав?.  Мы  не  должны  поступать
необдуманно. Слишком многих это затрагивает.
   - Целую орду. Хотелось бы мне, чтоб их было поменьше.  Хотелось  бы  мне,
чтоб в мире были только ты и я. Слушай. Ты не должна  приезжать.  Все  рейсы
перепутаны из-за этой забастовки в компании ?Истерн?. Как раз сейчас у  меня
на глазах шесть генералов с  четырьмя  звездочками  и  двести  молодчиков  в
дакроновых костюмах устремились к  выходу  номер  семнадцать.  Должно  быть,
объявили посадку на мой  самолет.  -  Он  говорил  из  телефонной  будки  на
аэродроме Ла-Гардиа. Мест на самолет, которым Джерри  собирался  лететь,  не
оказалось, и теперь он убивал неожиданно освободившееся время, болтая с  ней
по телефону. Она подумала: ?Если бы он попал на тот самолет, он  бы  мне  не
позвонил?, и эта случайность, позволившая  увидеть,  какое  маленькое  место
занимает она в его жизни, лишь возвысила его в ее  глазах,  расширила  своим
оскорбительным подтекстом горькую, ноющую пустоту,  которую  создала  в  ней
любовь.
   Он ждет, что она рассмеется или согласится с ним, - она  никак  не  могла
вспомнить, чего он от нее ждет.
   - Я очень тебя люблю, - вяло произнесла она.
   - Эй, а как ты объяснишь сумму, которую с вас взыщут за  этот  телефонный
разговор? Я бы не стал звонить за твой счет, если бы знал, что мы проговорим
так долго.
   - Ну, я скажу... сама не знаю, что я скажу. Во всяком случае, он  никогда
не слушает, что я говорю. - Иногда Салли задумывалась, так ли уж справедливы
обвинения, которые она  выдвигала  против  мужа.  Ее  рассуждения  были  как
заросший сад: каждый день появлялись новые сорняки.
   - Уже началась посадка. Прощай?
   - Прощай, дорогой.
   - Я позвоню тебе в среду утром.
   - Очень хорошо.
   Он уловил в ее голосе укор и спросил:
   - Позвонить тебе из Вашингтона? Завтра утром?
   - Нет, у тебя и без того дел хватит. Вот и занимайся ими.  А  обо  мне  -
думай иногда. Он рассмеялся.
   - А как же иначе? - Помолчал и сказал:
   - Ты ведь единственная. - Чмокнул мембрану и повесил трубку.
   Она быстро опустила трубку на рычаг, словно спешила  закупорить  бутылку,
чтобы Джерри не выскочил из нее.

***

   Нечесаная, в развевающемся банном халате, Салли вышла из  дома  и  громко
крикнула, повернувшись к кромке рощицы: ?Ма-аль-чики! На пля-аж!?
   В рощице, отделявшей дома соседей друг от друга, густо пахло летом  -  то
был не обычный для Коннектикута запах прореженного  кустарника  и  травы,  а
насыщенный теплый аромат спрессованной листвы и гниющей древесины;  вот  так
же пахло, когда она девчонкой приезжала  на  летние  каникулы  из  Сиэтла  в
Каскады. Она поднялась наверх переодеться, и  легкая  свежесть  папоротника,
вызывавшая ностальгию, проникла в окно спальни, сливаясь  с  резким,  слегка
порочным запахом соли, которым отдавал ее купальный костюм.  Салли  скрутила
волосы в пучок и заколола шпильками. Одна, у себя в ванной,  она  вызвала  к
жизни образ Джерри - его глаза смотрели  на  нее  из  воздуха.  Прежде,  чем
предаться любви, он всегда вытаскивал  из  ее  волос  шпильки,  и,  совершая
ежедневный туалет, она как бы склонялась перед ним,  разделяя  его  бережную
любовь к ее телу.
   Она приготовила термос лимонада, побранила мальчиков, велела  им  быстрее
надевать плавки и усадила всех в машину. ?Сааб? в последнее  время  неохотно
заводился, поэтому она парковала его носом к  спуску  и,  используя  инерцию
движения, включала мотор. Когда Салли докатила вниз,  на  дороге  показалась
Джози, усердно толкавшая колясочку с Теодорой, в ногах которой стоял пакет с
покупками; они встретились на самой крутизне,  где  Салли  обычно  отпускала
сцепление. Женщины успели лишь обменяться испуганными взглядами: как  раз  в
этот  момент  зажиганье  дало  искру,  и  мотор  рывком   заработал.   Салли
показалось, что Джози хотела  о  чем-то  ее  спросить  -  что-нибудь  насчет
кормления или сна Теодоры, но Джози знала все это не хуже нее - даже  лучше,
потому что была менее рассеянная, не молодая и уже оставившая любовь позади.
   Под умиротворяющим июньским солнцем Саунд расстилался  гладкой  равниной,
излучавшей приказ: ?Не езди?. Салли повела Питера и Бобби  в  дальний  конец
пляжа. Ей показалось, что в группке матерей на  другом  конце  она  заметила
Руфь, а Бобби как раз сказал:
   - Я хочу поиграть с Чарли Конантом.
   - Вот устроимся, тогда пойдешь и разыщешь его, - сказала Салли.  И  вдруг
обнаружила, что снова плачет: почувствовала, как  щеки  стали  влажными.  Не
езди. Все было за это - песчинки, хор танцующих искр на воде,  настороженные
взгляды сыновей, отдаленные всплески и крики, заполнившие  ее  слух,  словно
мягкий стук сказочной швейной машинки, когда она легла и закрыла  глаза.  Не
езди, ты не можешь уехать, ты здесь. Это единодушие всех и вся  было  просто
поразительным. Он не хотел, чтобы она ехала к нему, он считал,  что  ночь  с
ней - это ничто, он заявил, что она устраивает себе Голгофу, он сказал,  что
так, как было в первый раз, уже  не  будет.  Она  обозлилась  на  него.  Под
безжалостными лучами солнца ей стало трудно дышать; что-то жесткое царапнуло
кожу на ее обнаженном животе, и она открыла глаза, еле сдержав  крик.  Питер
принес клешню краба, высохшую и пахучую. ?Не уезжай, мамочка?, -  молил  он,
поднеся к самым ее глазам свой хрупкий мертвый дар.  Должно  быть,  все-таки
это ей послышалось.
   - Какая прелесть, солнышко. Только не бери в ротик. А теперь беги,  играй
с Бобби.
   - Бобби не любит меня.
   - Не говори глупости, милый, он тебя очень любит,  просто  не  умеет  это
выразить. А сейчас беги и дай мамочке подумать.
   Конечно, не надо ей ехать. Джерри правильно  сказал:  им  тогда  повезло.
Ричард находился в одной из своих поездок. Джерри  ждал  ее  в  Национальном
аэропорту, они взяли такси и поехали в Вашингтон. Шофер, серьезный мужчина с
кожей  цвета  чая,  который  вел  машину  так  осторожно,  будто   она   его
собственная, подметил их особую молчаливость и  спросил,  не  хотят  ли  они
проехать через парк,  вокруг  Тайдл-бей-син,  чтобы  полюбоваться  японскими
вишнями. Джерри сказал - да. Деревья стояли в цвету - розовые,  сиреневатые,
оранжевые, белые; дрожащие пальцы Джерри все крутили и крутили на ее  пальце
обручальное кольцо. Черная няня играла в пятнашки с маленькими мальчиками на
тенистой лужайке, и самый маленький из  них  протянул  ручонки,  а  мяч,  не
коснувшись их, упал у его ног. В вестибюле отеля, затянутом темными коврами,
гудели протяжные южные голоса. Опустив глаза, портье записал ее  как  миссис
Конант. Наверно, слишком уж она сияла. В номере были белые стены, на  них  -
олеографии в рамках, изображавшие  цветы;  окна  глядели  в  колодец  двора.
Джерри брился опасной бритвой,  усиленно  намыливаясь  кисточкой,  чего  она
никак не ожидала. Она полагала, что  все  мужчины  бреются  электробритвами,
потому что так брился Ричард. Не ожидала она и того, что в первый же  вечер,
пока она подкрашивала глаза в  ванной,  а  он  смотрел  по  телевизору,  как
Арнольд Палмер одерживает победу, загоняя  мяч  в  лунку,  на  него  нападет
депрессия и ей придется добрых четверть часа сидеть подле него, а  он  будет
лежать в  постели,  смотреть  на  белые  стены  и  бормотать  что-то  насчет
страданий и греха; с большим трудом ему удастся, наконец, собраться с духом,
застегнуть рубашку, надеть пиджак и пойти с ней в ресторан.  Они  шли  тогда
под весенним, высекающим слезы ветром - квартал за  кварталом,  по  широким,
проложенным под прямым углом друг к другу улицам, - ? - а ресторана  все  не
было. Вдали от освещенных монументов и фасадов Вашингтон  казался  темным  и
загадочным,  словно  закулисная  часть  театра.  Мимо,  шурша,   проносились
лимузины, оставляя за собой одинокий текучий звук,  -  на  Манхэттене  такой
звук  можно  услышать  разве  что  поздно  ночью.  Салли  чувствовала,   как
наваждение постепенно покидает Джерри. Он  стал  вдруг  очень  возбужденным,
перепрыгнул  лягушкой  через  счетчик  у  стоянки  машин,  а  в   ресторане,
излюбленном месте техасцев, где подавали дорогие мясные блюда, изображал  из
себя конгрессмена, сопровождающего молочную королеву из Миннесоты. ?А ты мне
пригляну-у-улась, душечка?. Официант, прислушивавшийся к их разговору,  ждал
хороших  чаевых  и  был  явно  разочарован.  Странно,  что   ей   доставляет
удовольствие вспоминать неловкие ситуации, в которые она попадала. В  тесном
магазинчике подарков, где  Джерри  непременно  хотел  купить  игрушки  своим
детям, продавщица то и дело поворачивалась к ней, точно она была их матерью,
и вопросительно смотрела, озадаченная  ее  молчанием.  В  последнее  утро  у
лифта, когда они ехали завтракать,  старшая  горничная  спросила,  можно  ли
убрать у них в  номере,  и  она  сказала  -  да;  эта  женщина  была  первым
человеком, не усомнившимся в том, что она - жена Джерри. Когда они в полдень
вернулись в номер, жалюзи были подняты, с кровати все было сдернуто  и  сама
она отодвинута к бюро, а по полу ползал негр и чистил ковер мягко  жужжавшим
пылесосом. Джерри и Салли покинули отель в  одном  такси,  но  домой  летели
разными самолетами, а  приехав,  обнаружили,  что  никто  не  сопоставил  их
одновременного  отсутствия.  Их  мимолетный  брак  -   обручальное   кольцо,
вышвырнутое за борт, -  все  глубже  и  глубже,  безвозвратно  погружался  в
зеленые воды прошлого. Что бы ни случилось, такого уже не будет, никогда  не
будет - до конца дней. Было бы глупо - чистое безумие  -  все  поставить  на
карту и поехать к нему сейчас. Ибо теперь  жалюзи,  прикрывавшие  их  роман,
если и не были  окончательно  сорваны,  то,  во  всяком  случае,  достаточно
приоткрыты: Джози краснела и решительно выходила из кухни,  когда  в  десять
часов раздавался, по обыкновению,  звонок  Джерри;  Ричард  вечера  напролет
сидел и пил, задумчиво втянув в себя верхнюю губу; а с личика  Питера  почти
не исчезало настороженное, выжидающее выражение. Даже малышка, только-только
учившаяся ходить, и та, казалось, сторонилась ее и предпочитала держаться за
воздух. Быть может, все это  ей  просто  мерещится  -  порою  Салли  всерьез
боялась за свой рассудок.
   Она поднялась на ноги. Море, сшитое с небом  тоненькой  бежевой  ниточкой
острова, казалось,  исключало  возможность  вырваться  отсюда.  Ею  овладела
паника.
   - Ма-альчики! - позвала она. - Пора е-ехать!
   Тельце Бобби изогнулось и упало на песок в припадке досады. Он крикнул:
   - Мы же только что приехали, ты, дурочка!
   - Никогда не смей так говорить, - сказала она ему. - Если будешь грубить,
никому и в голову не придет, что, в общем-то, ты славный маленький  мальчик.
- Еще одна из теорий Джерри: если часто повторять человеку, что он  славный,
он и станет славным. И в известном смысле это срабатывало. Питер  подошел  к
ней; Бобби, испугавшись, что его оставят одного, надулся, но все  же  нехотя
побрел за ними к?саабу?.
   Не езди. Не надо. Однако приказ этот не имел веса, никакого веса, и  хотя
она читала его в десятке предзнаменований, возникавших препятствиями  на  ее
пути, пока она одевалась и что-то лгала, чтобы выбраться из дома, и  мчалась
в аэропорт, и оплачивала проезд на самолете,  -  слова  оставались  пустыми,
невесомыми,  они  колыхались  на  поверхности,  а  под  ними  была  глубокая
убежденность, что ехать надо, что ничего другого и быть не может, что только
это - правильно. Волна уверенности  в  том,  что  она  поступает  правильно,
подхватила Салли и пронесла над неожиданным препятствием в  виде  изумленной
Джози, мимо обращенных к ней лиц детей, заставила  стремительно,  задыхаясь,
переодеться, пренебречь зловещим непослушанием стартера в  ?саабе?,  погнала
ее вниз по извилистым аллеям парка Мерритт,  по  захламленным  металлическим
ломом бульварам Куинса, помогла выдержать нервотрепку в аэропорту Ла-Гардиа,
пока  служащие  компании  ?Юнайтед?  искали  для  нее  место  на   самолете,
вылетавшем в Вашингтон. И Салли полетела  -  стала  птицей,  героиней.  Небо
легло ей на спину, когда они взмыли ввысь в безоблачную прерию над облаками,
- трепещущая, сияющая, неподвижно застывшая, она залпом проглотила  двадцать
страниц Камю, в то время как тупорылый воздушный кондиционер шелестел над ее
волосами. Самолет накренился над глинистым  континентом  ферм,  где  скакали
лошади величиной  с  булавочную  головку.  В  иллюминаторе  потянулись  акры
пастельных  домиков,  изогнувшихся  кривыми  рядами,   а   потом   город   -
пересекающиеся  авеню  и  миниатюрные  памятники.  Обелиск   Вашингтона   на
мгновение  возник  в  глубине  широкого  Молла   с   куполом   Капитолия   в
противоположном  конце.  Самолет  пролетел  над  самой   водой,   подскочил,
коснувшись земли, моторам дали обратный  ход,  машина  содрогнулась,  потом,
величественно  покачиваясь,  пробежала  немного  вразвалку  и  остановилась.
Промчавшийся ливень  оставил  мокрые  следы  на  взлетно-посадочной  полосе.
Послеполуденное солнце припекало бетон, и от него  поднимался  влажный  жар,
тропически душный,