ца с Ричардом ее сначала шокировали зеркала в комнате, а  потом
стали вызывать интерес. Ведь этим занимаются люди - такие уж они  есть.  Она
даже немножко гордилась, что приучила  и  Джерри  просто  на  это  смотреть.
Почему-то Руфь не научила его этому. Однако  печаль  в  его  глазах  глубоко
проникла ей в душу, и до конца дня Салли всем существом  остро  и  испуганно
ощущала свой образ в глазах других людей. Продавец газет в пропахшем  духами
вестибюле отеля, смотревший на нее из-под набрякших век, видел  перед  собой
избалованную молодую даму. Официантка, подавшая им завтрак у стойки,  весело
взглянула на нее и явно приняла за секретаршу, переспавшую с хозяином. Отдав
Джерри объятиям такси, Салли осталась одна  -  она  кожей  чувствовала,  как
отражается в каждом взгляде, в каждой  стеклянной  двери.  Для  продавцов  в
японском магазине сувениров она была слишком крупной. Для швейцара-негра она
была белой. Для всех остальных - ничто.
   Кто же она? И что за тяжесть несет она в  себе,  что  за  боль,  которую,
словно нерожденного ребенка, конечно же, стоит нести? Одна ли она такая? Или
эта  молоденькая  черная  девушка,  похожая  на  шоколадного   лебедя,   эта
подрумяненная матрона в шерстяных одеждах -  тоже  страдают  от  раздирающей
сердце любви, которая в прямом смысле слова возносит  на  небеса?  Салли  не
могла этому поверить; однако же не хотелось верить  и  тому,  что  она  одна
такая - эксцентричная, сумасшедшая. Ей вспомнилась мать. Когда отец умер  во
время своей последней поездки - тихий мирный человек, навеки успокоившийся в
больнице Святого Франциска (все авторитеты сошлись на том, что в смерти  его
не были повинны ни таблетки, ни бутылка), они перебрались в Чикаго,  поближе
к родственникам матери, и ее мать, хоть и была католичкой,  не  ударилась  в
религию, не запила, а стала играть. Непостижимыми островками  счастья  в  ту
пору были дни, когда они  вместе,  на  поезде  или  на  автобусе,  ездили  в
Арлингтонский парк, или на трек Готорна в  Сисеро,  или  в  Мейвуд  смотреть
рысаков; вс„ в тех местах держалось на ниточке, на  нерве,  косо  освещенное
лучами удачи, - ноги лошадей, обмотанные белым бинтом, хлысты жокеев, планки
загородок, брусья  турникетов,  отполированные  множеством  рук,  исподтишка
брошенные взгляды мужчин, возможно,  гангстеров,  летящие  по  ветру  клочья
разорванных  пополам  невыигравших  билетов,  косые  лучи  солнца,   которые
передвигаются, словно  спицы  медленно  вращающегося  колеса.  Опухшие  руки
матери снова и снова теребили сумочку. Люди или лошади -  разве  у  всех  не
один инстинкт? О Господи, только что он лежал рядом с ней, исходя  страстью,
словно в предсмертной лихорадке, и вот его уже нет - исчез, затерялся  среди
мраморных зданий. Только что был весь с нею, весь в ней, скулил и хныкал,  а
через минуту уже встречается с самим заместителем Госсекретаря по мультяшкам
. Где же тут разумное начало? Кто  так  все
устроил? Он до того все запутал, этот ее не  муж  и  не  любовник,  что  она
теперь и сама не знает, верит в Бога или нет. Когда-то у нее  было  на  этот
счет твердое мнение - ?да? или ?нет?, вот только она забыла какое.
   Судя по солнцу, время перевалило уже за полдень,  и  тень  ее  съежилась;
разгоряченные ноги болели. Салли повернула на север от отеля  и  неторопливо
побрела по улицам - через однообразные  кварталы,  заполненные  авиационными
агентствами, мимо  островков  зелени,  посреди  которых  стояли  всадники  в
фисташковой форме и махали ей, пытаясь  привлечь  к  себе  внимание.  Джерри
должен ждать ее в Национальной галерее в час дня. А пока время то бежало, то
останавливалось - в зависимости от того, на какие часы падал ее взгляд: свои
она забыла надеть в спешке отъезда. И теперь на ее загорелой руке  виднелась
белая полоска от браслета.
   Железные курильницы, каменные вазы, азиатские ножи для бумаги в  витринах
антикварных магазинов отвечали ей тупым блеском, когда она пыталась найти  в
них себя. Когда-то ее интересовали эти вещицы; когда-то она умела  заполнить
время, оказавшись в каком-нибудь городе одна: она  разглядывала  предметы  и
ткани и как бы вступала в обладание ими. Теперь же она искала себя в бронзе,
шелках и фарфоре и - не находила. Когда она шла вместе с Джерри, она  что-то
в них обнаруживала, но уже не одну себя, а обоих: она объясняла  ему,  он  -
ей, они обменивались жизненным опытом, впитывая по частям тот огромный урок,
которым стали для них годы, предшествовавшие их любви.  В  каждой  вещи  она
видела лишь что-то, о чем можно рассказать  ему,  а  без  него  -  нечего  и
рассказывать: он украл у нее внешний мир. И она вдруг разозлилась  на  него.
Да как он смел говорить ей, чтоб она не приезжала, а когда  приехала,  сразу
лег с ней в постель! И при этом смотрел на нее  такими  печальными  глазами,
словно умоляя почувствовать  себя  виноватой!  Да  как  он  смеет  брать  ее
задаром, когда она могла бы продать себя за сотни долларов любому достойному
человеку  на  этом  проспекте   -   ну,   например,   вон   тому.   Какой-то
чиновник-иностранец в белоснежных манжетах и с экстравагантной, но тщательно
продуманной  стрижкой  горделиво  вышагивал  по  залитому  палящим   солнцем
тротуару мимо министерства юстиции. Он  поглядывал  на  нее.  Она  красивая.
Сознание, что это так, все утро ближе и ближе  подступало  к  ней  и  сейчас
вошло в нее. Она красивая. Где бы она ни проходила, люди  смотрят.  Высокая,
светловолосая,  до  краев  наполненная  любовью  -  отданной  и  полученной.
Недаром, когда она поднялась, наконец, по ступеням музея, гигантская ротонда
не показалась ей нечеловечески большой - такая, как надо: большому  человеку
нужны дворцы. Она долго стояла перед фигурой Карла V работы Леона Леони и  в
его расширенных зрачках видела себя королевой.
   - Прекрати, - сказал Джерри, подходя к ней сзади и беря ее за  локоть.  -
Прекрати быть такой красивой и гордой. Ты меня убьешь. Я  упаду  замертво  к
твоим ногам, и тогда - как ты доставишь мой труп Руфи?
   Руфь, Руфь - она никогда не выходит у него из головы.
   - Я очень на тебя рассердилась.
   - Я знаю. Это видно.
   - Ты думаешь, ты все знаешь обо мне, да? Ты думаешь, я принадлежу тебе.
   - Ничего подобного. Ты во многом принадлежишь сама себе.
   - Нет, Джерри. Я - твоя. Мне очень жаль. Я обременяю тебя.
   - Не надо ни о чем жалеть, - сказал он. - Мне такое бремя нужно. -  Глаза
его внимательно следили за ее лицом, подстерегая сигнал тревоги, перемену. -
Посмотрим? - робко спросил он. - Или пойдем есть?
   - Давай посмотрим. Желудок у меня сегодня не в порядке.
   И в галерее она все время остро ощущала,  что  существует  среди  картин,
отражается в блеске глаз, глядящих на нее с портретов, смотрит, пригибается,
отступает, позирует в этом завораживающем пестром театральном мире. В музеях
Джерри становился маньяком - в  нем  пробуждалось  увлечение  школой  старых
мастеров. Его восторги тянули Салли из зала  в  зал.  Его  руки  показывали,
жадно повторяли жесты на застывших полотнах. Посетители,  покорно  внимавшие
объяснениям через наушники, с возмущением посматривали на них. Наверно,  она
казалась им тупой ученицей Джерри. Наконец, он нашел,  что  хотел:  стену  с
тремя Вермеерами.
   - О Господи, - простонал он, - какой рисунок! Люди не понимают,  какой  у
Вермеера рисунок. Влажные губы вон той женщины. И удивительные шляпы. А та -
как освещены ее руки, и золото, и жемчуга.  Это  прием,  понимаешь,  двойной
прием: точный цвет в точно  избранном  месте.  -  Он  взглянул  на  Салли  и
улыбнулся. - Вот мы с тобой, - добавил он, - мы точно  совпадаем  по  цвету,
но, похоже, находимся не в том месте, где надо бы.
   - Давай не будем говорить о нас, - сказала Салли. - Мне  надоело  быть  в
плохом настроении. У меня болят ноги. Я наверняка отмахала сегодня  не  одну
милю. А что, если мы где-нибудь сядем и поедим?
   Стены  кафетерия  были  увешаны  репродукциями  круглоглазых  пернатых  -
творений Одюбона . Проглоченная через силу еда камнем легла в  желудке  Салли.
Вопреки обыкновению, у нее не было аппетита -  возможно,  от  бессонницы,  а
возможно, от сознания, что время утекает так быстро. Зато Джерри уплетал  за
обе щеки - чтобы забить себе рот и не разговаривать или от радости, что  еще
одна адюльтерная эскапада благополучно подходит к концу. Оба молчали.  Салли
подумала, что тот огромный урок, который они друг  другу  преподали,  усвоен
ими до конца. Она вздохнула.
   - Не знаю. Наверно, мы просто оба ужасно эгоистичны и жадны.
   Хотя она произнесла это, чтобы доставить ему удовольствие, он тут же стал
возражать.
   - Ты полагаешь? В конце концов Ричард и Руфь не так уж много нам и  дали.
Ну  почему  мы  должны  умирать  ради  того,  чтобы  их  жизнь  шла  как  по
накатанному? Не умерщвляйте духа  своего  -  разве  Святой  Павел  этого  не
сказал?
   -  Возможно,  это  чувство   новизны   делает   наши   отношения   такими
удивительными. Но мы устанем. Я уже сейчас устала.
   - От меня?
   - Нет. От всего.
   - Я знаю, знаю. Не бойся. Мы благополучно доставим тебя назад.
   - Меня это не волнует. Ведь Ричарду, в общем-то, все равно.
   - Не может быть.
   - Может.
   - Думаю, что и Руфи было бы безразлично, узнай она обо всем.
   Хотя Салли понимала, что Джерри сказал это просто в  тон  ей,  она  вдруг
услышала свое настойчивое:
   - А хочешь, давай не вернемся? Возьмем и удерем?
   - Ты лишишься своих детей.
   - Я готова.
   - Это ты сейчас так говоришь, а через неделю тебе станет их не хватать, и
ты возненавидишь меня, потому что их с тобой не будет.
   - Ты такой умный, Джерри.
   - От этого нам ничуть не  легче,  верно?  Бедняжка  ты  моя.  Тебе  нужен
хороший человек в мужья и плохой  человек  -  в  любовники,  а  у  тебя  все
наоборот.
   - Ричард совсем не такой уж плохой.
   - О'кей. Извини. Он - принц.
   - Обожаю, когда ты злишься на меня.
   - Я знаю. Но я не злюсь. И не  собираюсь  злиться.  Я  люблю  тебя.  Если
хочешь ссориться, отправляйся домой.
   Она посмотрела вокруг - за столиками сидели студенты художественных школ,
преподаватели в обмотанных клейкой лентой очках, толстухи, бежавшие от жары,
а на стенах - такие мертвые-мертвые птицы,
   - Я туда и отправлюсь, - сказала она.
   - И правильно сделаешь. Дајо  пора:  Вот  только  остановимся  по  дороге
купить что-нибудь моим чертовым деткам.
   - Ты балуешь их, Джерри. Ты ведь уезжал всего на один день.
   -  Они  ждут  подарков.  -  Он  поднялся,  и  они  вышли   через   дверь,
открывавшуюся прямо  на  тротуар.  Он  шагал  стремительно,  широко  -  мимо
торговцев сластями и автобусов с туристами,  и,  стремясь  не  отстать,  она
задыхалась, так что слова не могла вымолвить. Наконец, сжалившись  над  ней,
он взял ее за руку, но прикосновение было влажным, и  обоим  стало  неловко:
они уже перешли тот возраст, когда ходят, держась за руки. У двери в магазин
мелочей,  где  в  витрине  были  выставлены  обычные  дешевые   сувениры   -
свинки-копилки, флажки, набившие оскомину изображения Кеннеди во всех видах,
- выдержка вдруг изменила ей, и она наотрез отказалась зайти.
   - Но почему? - спросил он. - Помоги мне выбрать.
   - Нет. Не могу.
   - Салли.
   - Выбирай сам. Это твои дети - твои и Руфи.
   Он побледнел: он никогда еще не видел ее такой. Она попыталась  загладить
ссору:
   - Я пойду в отель и уложу твой чемодан. Не волнуйся. Только,  пожалуйста,
не заставляй меня покупать с тобой игрушки.
   - Слушай. Я люблю... - Он попытался взять ее под локоть.
   - Не ставь меня в глупое положение, Джерри. Мы мешаем людям входить.
   Шагая одна по 14-й улице - от блеска кусочков  слюды  в  асфальте  у  нее
резало глаза, - Салли вдруг заплакала и тотчас поняла, что никому до нее нет
дела: никто на нее не смотрит - ни одна живая душа из всего этого  множества
людей.
   Они вместе вышли из отеля  и  поймали  такси.  Они  пересекли  Потомак  и
проехали мимо какой-то непонятной аварии на дороге  через  парк  у  обелиска
Вашингтону. Старенький синий ?додж? с  красным  номером  штата  Огайо  лежал
вверх колесами на средней полосе - просто непостижимо,  как  его  угораздило
перевернуться. Никакая  другая  машина  к  этому  явно  не  была  причастна.
Смеющиеся полисмены под палящим солнцем направляли движение. Две толстухи  с
всклокоченными волосами обнимались у линии разграничения, а вся  поверхность
дороги блестела, усеянная стекольной пудрой.  Рука  Джерри  сжала  ее  руку.
Авария осталась позади, машинам стало  свободнее,  и  они  поехали  быстрее,
шофер перестал что-то бормотать, и, покрутив по ?восьмеркам?, они  подкатили
к северному крылу аэровокзала.
   В зале ожидания - хотя был обычный рабочий день  -  неожиданно  оказалось
много пароду. По лицам оборачивавшихся людей Салли поняла,  что  их  находят
красивой парой, в чем-то заурядной, а чем-то запоминающейся: он -  в  сером,
она - в черном, он - с чемоданом, она  -  с  карманным  изданием  Камю.  Она
представила себе, как они на протяжении жизни входили  бы  в  аэропорты,  на
вокзалы, на причалы, в  вестибюли  гостиниц,  и  подумала,  что  они  всегда
выглядели бы такими же - высокие, молодые, чуть  слишком  часто  друг  друга
касающиеся. Хорошо бы Джерри перестал то и дело  брать  ее  за  руку  -  это
разрушает иллюзию, будто они женаты. А он, видимо, не думал о  необходимости
поддерживать эту иллюзию здесь. Он поставил чемодан и направился к одной  из
очередей, а  она,  покраснев,  волнуясь,  заняла  место  в  хвосте  соседней
очереди. Очередь  была  длинная,  двигалась  медленно,  и  постепенно  Салли
поняла, что атмосфера веселого оживления, царившая вокруг, не имеет никакого
отношения ни к ней,  ни  к  ее  растерянному  виду.  Пораженная,  она  вдруг
обнаружила -  так  поражается  человек,  который,  проснувшись,  видит,  что
находится в комнате, где мебель расставлена точно так же, как в  его  долгом
сне, - что, кроме нее, на свете существуют другие люди и другие проблемы.  В
очереди чуть позади стоял полный раскрасневшийся человек в мятом  дакроновом
костюме - от волнения он даже не замечал, что то и дело ударяет ее по  ногам
своим  чемоданом.  ?Мне  надо  быть  в  Ньюарке  к  семи?,  -  твердил   он.
Взволнованное лицо  уже  не  пыталось  сохранять  вкрадчивое  выражение,  на
которое намекала тоненькая щеточка усов. Одно время Ричард тоже носил  такие
усы, и Салли подумала, не потому ли его верхняя губа в  профиль  кажется  ей
теперь такой голой и беззащитной.
   Когда две очереди, изогнувшись, сблизились до расстояния вытянутой  руки,
Джерри взял ее под локоть и сказал:
   - Похоже, забастовка в ?Истерн?  создала  здесь  пробку.  Надо  было  нам
заранее забронировать места. Когда ты должна вернуться?
   - Я думала - между пятью и шестью. Да не волнуйся ты так, Джерри.
   - Я волнуюсь не за себя. Руфь поедет встречать меня только после  девяти.
Давай подумаем. Сейчас пять минут четвертого. Предположим, мы не попадем  на
три пятнадцать, следующий самолет - в четыре пятнадцать; твоя машина стоит в
аэропорту Ла-Гардиа...
   - Она может не завестись.
   Салли сказала это, чтобы  подразнить  его.  Но  он  даже  не.  улыбнулся.
Длинное лицо его было напряжено и без смешливых  морщинок  казалось  моложе,
неискушеннее. Ричард не раз говорил: Джерри не знает, что  такое  страдание.
Салли поняла эти слова по-своему: что  Джерри  скользит  по  поверхности,  а
Ричард зарывается вглубь; или же: что Джерри со своей женой жить легче,  чем
ему с нею. Но мысль об этом не оставляла Салли, и она то и дело  думала:  не
для того ли Джерри впустил ее в свою жизнь,  чтобы  научиться  страдать.  Он
сказал:
   - Будем исходить из того, что заведется. Тогда  ты  приедешь  домой  чуть
позже шести - со скидкой на час ?пик?. Это тебя устроит?
   - Как выйдет, так и выйдет,  -  отрезала  она.  Их  разговор  явно  начал
отвлекать стоявшего позади мужчину от собственных забот.
   Джерри выхватил у нее из рук деньги и раздраженным жестом показал,  чтобы
она вышла из очереди.
   - Я с таким же успехом могу купить и оба эти чертова билета. Не  понимаю,
на кой бес нам нужно создавать эту видимость. - Он посмотрел  прямо  в  лицо
мужчине, стремившемуся попасть в Ньюарк, и изрек:
   - Летайте по воздуху, ругайте без роздыху. - Такая бравада как раз в  его
стиле: ему приятно создавать впечатление, что он - с любовницей.
   Все пластмассовые кресла были заняты. Молоденький моряк-китаец  поднялся,
уступая Салли место, и она, перешагнув через  его  спортивную  сумку,  села.
Обычно она не любила, когда к ней относились  как  к  слабому  существу,  но
сейчас охотно приняла предложение моряка. Ей хотелось от всего  отключиться.
Она углубилась в Камю. Пистолет в  руке,  слепящий  свет.  Араб  в  бумажных
брюках. Выстрел, как удар хлыста. Ощущение нереальности.  Джерри  подошел  к
ней, держа два желтых билета, и сказал:
   - Ну и каша. Оказывается, сегодня на Нью-Йорк не бронируют места - мы все
в живой очереди. Но они в  любую  минуту  ждут  сообщения  о  дополнительном
самолете. Я уверен, что ты попадешь домой к шести.
   - Ш-ш. Ты слишком громко говоришь.
   - Слишком громко - для чего?
   - А, неважно.
   Отрезвленный ее взглядом, он сказал:
   - Я получил посадочные талоны с номером очереди.
   - На чье имя?
   - На мое. О'кей?
   Она не могла не улыбнуться.
   - Это, кажется, незаконно, - сказала она, потому что он  явно  именно  об
этом сейчас и думал.
   "Пасхальное шествие? в бравурной аранжировке  ?Музак?  вдруг  смолкло,  и
громкоговоритель забормотал что-то нечленораздельное.  Новая  волна  усталых
путешественников  скатилась  по  настилу  и  растеклась  у  билетных  стоек.
Служащие в синих форменных костюмах казались совсем юными и испуганными. Они
с преувеличенной четкостью  прикрепляли  к  билетам  талончики  на  багаж  и
отвечали на вопросы с той непреложной категоричностью, с какой Салли  обычно
лгала Ричарду. ?Ты врешь, как мужчина, - однажды сказал он ей.  -  Выдумаешь
какую-нибудь не правдоподобную историю и держишься ее?. Значит, Ричард знает
о ней то, чего не знает Джерри. Она ведь никогда  не  лгала  Джерри.  И  при
мысли об этом он сразу показался ей  безнадежно  наивным,  беспомощным;  она
встала и пошла к стойке вдоль очереди, состоявшей сплошь из  мужчин.  Должны
же быть какие-то преимущества оттого, что ты - женщина; нельзя только  ждать
и желать.
   Девушка, занимавшаяся билетами, была такая молоденькая, что не  побоялась
искусственной седины; Салли  почувствовала  свое  превосходство  над  нею  -
превосходство умудренной опытом женщины. У  этой  девчонки  нет  детей,  нет
женатого любовника, за которого она не может выйти  замуж.  Она  из  причуды
покрыла волосы инеем.
   - Я должна быть дома к шести, - заявила ей Салли. Но голос  ее  прозвучал
хрустко, робко, тогда как ответ девушки был профессионально тверд.
   - Мне очень жаль, мисс, - сказала она. - Следующий самолет  на  Ла-Гардиа
вылетает в четыре пятнадцать. Пассажирам, стоящим в живой  очереди,  следует
пройти к выходу двадцать семь, имея при себе посадочные талоны с  порядковым
номером.
   - Но мы попадем на самолет? - спросила Салли.
   -  По  расписанию  следующий  самолет  на  Ла-Гардиа  вылетает  в  четыре
пятнадцать, - повторила девушка, ловко прикалывая талончик к билету.
   Джерри подошел и встал за спиной Салли.
   - Нам сказали, что может быть дополнительный.
   - Мы ждем сообщения об этом, сэр, - сказала девушка. Взгляд ее  кукольных
глаз, умело подмазанных гримом, официально выдаваемым авиакомпанией, охватил
Джерри вместе с Салли, но выражение их не изменилось. Салли не была уверена,
должна ли она говорить ?мы? или ?я?. Люди в очереди, услышав их переговоры с
девушкой и почувствовав, что  эти  двое  могут  попасть  на  самолет  раньше
остальных, заволновались, затолкались.
   - Прошу соблюдать очередь, - повысив голос, крикнула девушка. - Прошу  не
выходить из очереди.
   Салли  вдруг