агента  по
недвижимости стучала за стеной на машинке,  а  где-то  неподалеку  шипели  и
постукивали машины химической чистки. Руфи нравились эти  посторонние  шумы;
ей нравилось лежать нагой за дверью из матового стекла, запертой изнутри. До
Кэннонпорта ехать минут двадцать - пятнадцать, если гнать машину. Она надела
юбку из легкой полосатой ткани и скромную блузку, чтобы прилично выглядеть в
Кэннонпорте и в то же время не показаться разряженной, если она все же решит
потом поехать к Салли.
   "Фолкон? в ее руках вел себя легкомысленно, разрезая  носом  сырой  после
грозы, но уже  пронизанный  тусклым  солнцем  воздух.  Вдоль  дороги  стояли
интенсивно зеленые деревья - она уже видела такие на картине Моне или, может
быть, Писсаро? А желтовато-розовые пятна на стволах берез были совсем как  у
Сезанна. В том месте, где ей  следовало  бы  замедлить  ход  и  свернуть  на
дорогу, ведущую вверх, к дому Салли, Руфь, наоборот, нажала на  акселератор.
Шоссе на Кэннонпорт с алчным шуршанием стачивало ее шины. Перед ней  -  одна
за другой - возникали картины, побуждавшие ее повернуть  назад,  в  Гринвуд.
Запыленный, цвета хаки, стол Ричарда - он ведь такой ленивый,  этот  Ричард,
едва ли она застанет его в конторе.  А  вдруг...  она  представила  себе  их
обнаженные тела на диване - нет, невозможно, и все  же  какая  другая  мысль
может прийти ему в голову? Круглые, хрупкие головки ее детей - они, наверно,
недоумевают, почему она уехала, оставив их одних в доме, запертом дождем. Ее
отец, устало втискивающий плечи в пальто, уткнувшись подбородком в  шарф,  и
отправляющийся на  один  из  своих  межрасовых  митингов:  ?Смотри  на  вещи
реально?. Она свернула влево на проселок,  который  выведет  ее  на  Садовую
дорогу, чтобы кружным путем вернуться в Гринвуд - к  детям,  к  Джерри  и  к
Салли.  Руфь  решила  осуществить  свой  первоначальный  замысел   и   снова
встретиться с Салли - в это время дня они вместо кофе будут пить  вермут,  и
это, пожалуй, поможет. Несколько миль, которые она проехала было к  Ричарду,
- позорная трата времени, ошибка, которую следует побыстрее  исправить;  она
мчалась так, точно Салли ждала ее. Правда, потом оказалось, что она вряд  ли
делала больше сорока миль в час.
   На  ?восьмерке?,  сразу  за  рекламным   щитом   ?Ротари-Лайонс-Киваниз?,
приветствовавшим всех въезжавших в Гринвуд, Руфь  занесло:  чуть  не  каждый
месяц здесь случалась авария. И дело не только в том, что городская дорожная
команда использовала для ремонта масло,  от  которого  покрытие  становилось
скользким после дождя, но и само покрытие было сделано со  скатом  не  в  ту
сторону. Можно было бы спрямить дорогу, что  неоднократно  предлагалось,  но
тогда пришлось бы отрезать небольшой угол от  имения  Ван-Хьютенов,  которое
вот уже полтора  века  не  меняло  границ,  и  нынешний  мистер  Ван-Хьютен,
любезный, весьма патриотичный, давно разведенный семидесятилетний джентльмен
с  черными  как  смоль  волосами  и  при  всех  передних  зубах,  решительно
противился какому-либо посягательству на его собственность.  Поскольку  Руфь
принимала активное участие в деятельности группы горожан, которая  два  года
тому назад помогла мистеру Ван-Хьютену отразить попытки  установить  на  его
территории столбы электропередачи, она не могла порицать  его  теперь,  даже
когда смерть возникла перед нею.
   "Фолкон?, точно яхта, у которой подняли опускной киль, слегка  подпрыгнул
и заскользил  влево.  Руфь  резко  вывернула  руль  вправо  и  с  удивлением
обнаружила, что машина ее не слушается, - вот такое же было бы,  наверно,  у
нее ощущение, если б она смотрелась в зеркало, а оно вдруг стало прозрачным.
Затем  где-то  в  конце  этой  бесконечно  долгой  минуты  машина   все-таки
повиновалась ее  попытке  справиться  с  ситуацией,  но  невероятно  исказив
приказ:  тяжело  крутанулась  на  пол-оборота  вправо,  и  Руфь,  не   успев
затормозить, увидела, что сейчас  перелетит  через  низкую  каменную  стену.
Стена эта отделяла дорогу от лощины, поросшей  деревьями:  буками,  красными
кленами, лировидными дубами. Автомобиль мягко подпрыгнул,  перемахнул  через
стену и покатился под откос, врезаясь в гибкую колючую зелень, среди которой
торчали прямые стволы деревьев. Сначала Руфь  пыталась  вести  машину  между
стволами; когда же их стало безнадежно много,  она  рухнула  лицом  вниз  на
сиденье и закрыла глаза. Машина ткнулась во что-то и встала.  Руфь  поискала
на полу сигарету,  которую  курила  до  того,  как  все  началось.  Сигарета
исчезла. Где-то совсем рядом чирикала птичка - необычно громко. Руфь открыла
сопротивлявшуюся дверцу машины и вышла, тщательно закрыв ее за собой.  Дождь
перестал, оставив после себя  лишь  колеблемую  ветром  сырость.  Из  хвоста
машины валил сине-бурый  дым;  переднее  колесо  со  стороны  водителя  было
вывернуто под немыслимым углом - Руфь вспомнила о ключице Джоффри. В зеленой
влажной тишине  оскорбленно  тикал  мотор;  автомобиль  ведь  может  вот-вот
взорваться, подумала Руфь, не мешало бы вытащить из него сумочку. Там у  нее
водительские права.
   Открыв снова дверцу и потянувшись через  переднее  сиденье  за  сумочкой,
Руфь только тут заметила - по  ласковому  прикосновению  воздуха  к  руке  и
удивительной четкости, с какою она увидела листья,  -  что  переднее  стекло
разбито. Вдребезги. Оставшиеся в раме острые  куски  были  покрыты  кружевом
трещинок, а все переднее сиденье усыпано осколками, точно светлыми шершавыми
конфетти. Дотронувшись  до  волос,  Руфь  обнаружила,  что  и  там  застряли
осколки.  В  сумочке,  которая,  разинув  пасть,  лежала  на  сиденье,  тоже
оказалось полно битого стекла. Руфь сначала хотела вытряхнуть его, но  потом
решила, что не стоит - все-таки своего рода доказательство.  Она  вынула  из
сумочки кошелек, смахнула стекло с кожи и проверила,  прямо  ли  стоит  ключ
зажигания. Хваля себя за присутствие духа, она пошла прочь от машины. Мокрые
ветки задевали ее. Каждый  листик  со  своими  прожилками,  каждый  сучочек,
казалось, застыл  в  ярко  освещенной,  несколько  искусственной  атмосфере,
словно в  глубине  стереоскопа,  -  необычно  свежий  и  чистый;  однако  по
стремительному свисту шин, с каким по мокрой  дороге  за  стеной  промчалась
машина, невидимая и невидящая, Руфь поняла, что  она  еще  не  умерла  и  не
находится в раю.
   Она подозревала, что нарушила границу чужой собственности: надо побыстрее
выбираться из драгоценных владений Ван-Хьютена. Она повредила  его  стену  и
его деревья. Лес кружился вокруг нее, не  двигаясь  с  места,  как  кружится
нарисованный на крыше карусели пейзаж. Она сделала  еще  несколько  шагов  в
своих промокших туфлях на высоком каблуке, не  привыкших  шагать  по  земле,
поросшей папоротником. Раз она может идти, значит, решила Руфь, кости у  нее
целы. Она посмотрела вниз, разгладила пер„д легкой полосатой юбки и увидела,
что оба колена у нее разодраны: она понятия не  имела,  как  это  случилось.
Крови было немного, но Руфь обрадовало не это, а  то,  что  она  без  чулок,
иначе они бы порвались. У нее онемело правое запястье. Она стала осматривать
руки, и чем дольше держала их перед глазами, тем сильнее они дрожали. Позади
стук  мотора  смешивался  со  стуком  падавших  с  деревьев   капель   и   с
вопросительным, бесконечно повторяющимся криком птицы. Руфь  распрямилась  и
глубоко вдохнула воздух - тонкий волосок измороси щекотнул ей  лицо.  Хотела
было помолиться, но от волнения перезабыла все слова. Ухватившись за  низкую
ветку, она стала карабкаться вверх по  склону.  Спрессованная  палая  листва
превратилась в скользкую мульчу - ее тонкие высокие каблуки уходили  в  мох,
как в мокрую губку. Поравнявшись с дорогой,  она  обнаружила  место,  где  в
стене была выбоина, и с помощью замшелого сука сумела перелезть  через  нее.
Наконец она очутилась в целости и сохранности на твердой земле, оглянулась и
пришла в восторг, - пришла в восторг  и  одновременно  огорчилась  при  виде
машины - ее свободы, ее стосильного ?фолкона?, нелепо и покорно стоявшего  в
глухой лесистой лощине. Совсем  как  у  Анри  Руссо:  педантично  выписанная
листва, застывший в благости воздух, чудище, мирно и самозабвенно  пасущееся
среди папоротников и высоких трав. Руфь буквально услышала хохот Джерри, и в
голове ее возникла робкая мысль, что он, возможно, будет даже гордиться  ею,
гордиться тем, что у нее  хватило  духу  пройти  через  эдакое  испытание  и
выжить, а значит, она столь же безрассудна, такое же чудо, как Салли.
   Пока Руфь стояла у края дороги, три машины проехали мимо. Пассажиры одной
из них - ?универсала? - возмущенно посмотрели на  нее,  когда  она  замахала
рукой. Должно быть, приняли  за  искательницу  приключений.  Зато  грузовик,
ехавший  в  Гринвуд,  остановился,  и,  увидев  ее  разодранные   колени   и
растрепанные волосы, а также поврежденную стену, те двое сразу  все  поняли.
Они повезли ее в полицейский участок. Она сидела в кабине высоко над  землей
между двумя мужчинами, а они, нимало не стесняясь ее,  продолжали  обсуждать
скандал с городским управляющим, который во что  бы  то  ни  стало,  вопреки
проекту, хотел провести канализацию сначала на своей улице. Грузовик  пыхтел
и погромыхивал, будя воспоминания: много лет тому назад летом, перед тем как
поступить в художественную школу, Руфь встречалась с юношей, который водил в
деревне грузовичок. У Билли были торчащие уши,  красивый  торс  -  он  часто
работал без рубашки - и весьма скромное честолюбие, что раздражало ее  отца.
Билли по-своему любил ее - спокойно, славно. Все у них было славно - и ласки
и молчание, - и он  с  добродушной  безнадежностью  смотрел  на  возможность
совместного будущего: она далеко ?обскачет? его. Ей хотелось ему  возражать,
но, пожалуй, не стоило слишком навязываться, да и вообще  было  уже  поздно:
лето подходило к концу. Сейчас, раскачиваясь в  кабине  грузовика  так,  что
тело ее касалось то одного, то другого из этих двух уже  немолодых,  крепких
людей, не слишком затруднявших себя размышлениями, приемлющих все, как есть,
-  Руфь  почувствовала  такой  душевный  подъем,  какого  не  испытывала  на
протяжении многих недель. Надо обо всем рассказать Джерри.
   В полицейском участке высокий блондин выслушал ее заявление. Руфь немного
знала его - у него была польская фамилия, и зимой,  стоя  на  перекрестке  у
школы в высокой меховой шапке, с черными нашлепками на  ушах,  он  выглядел,
как принц в изгнании. До сих пор она еще никогда  не  общалась  с  ним.  Она
принялась объяснять:
   - Я ехала вроде бы очень спокойно,  как  вдруг  машине  пришло  в  голову
свернуть с дороги и перескочить через стену.
   Окна  были  распахнуты  навстречу  солнцу,  которое  вернулось  на  небо,
продлевая день, и  полицейский  медленно-медленно  записывал  ее  показания,
вдавливая шариковую ручку в бумагу. Руфь описала,  как  ее  занесло  сначала
туда, потом сюда, как она мягко перелетела через стену и как,  казалось  ей,
искусно вела  машину  между  хитросплетениями  деревьев,  пока  та  сама  не
остановилась. Она не помнила, чтобы включала тормоза. Должно быть, она тогда
подумала, что это ничего не даст: ведь правда, бесполезно  тормозить,  когда
машину заносит? Она вылезла из автомобиля - все волосы оказались в осколках.
Из-под машины шел  дым,  поэтому  она  проверила,  выключено  ли  зажигание.
Переднее колесо так вывернулось, что нечего было  и  думать  вывести  машину
задним  ходом,  иначе  она  бы  попыталась.  Полицейский  спросил,  с  какой
скоростью она ехала. Должно быть, около сорока миль в час - едва ли быстрее.
   - Поскольку на этой ?восьмерке? предельная скорость -  тридцать  пять,  -
сказал он, продолжая медленно писать, - давайте  скажем,  что  вы  ехали  со
скоростью тридцать пять.
   Изящество этого откровенного маневра поразило ее. Все лето она  сражалась
с несоответствиями - например, между дозволенной  скоростью  и  реальной,  с
какою она ехала, и вот этот польский принц показал ей,  как  уничтожить  это
несоответствие   и   приблизить   реальность   к   идеалу.   Бормоча   слова
благодарности, она покраснела - почувствовала, как  стало  жарко  не  только
лицу, но горлу, груди, бедрам. Полицейский  сказал,  что  вызовет  аварийную
бригаду, пока она будет звонить мужу.
   - Но муж сейчас на работе в Нью-Йорке. А я могу и пешком дойти  до  дома.
Тут меньше мили.
   - Нет, - сказал молодой полицейский столь же непреложно,  как  непреложно
меняются огни светофора.
   - Да я же в полном порядке, - настаивала она, хоть и понимала: а он будет
уверять, что она не в порядке.
   - Вы сейчас в шоковом состоянии, - сказал он ей. - А  есть  кто-нибудь  в
городе,  кому  вы  могли  бы  позвонить  и  попросить  приехать   за   вами?
Какая-нибудь подруга?
   У меня нет подруги - Руфь почувствовала, что он будет шокирован, если она
произнесет это вслух. И она сказала:
   - Да, есть один человек. Я только не уверена, смогу ли до него добраться.
   Но она  сразу  дозвонилась  до  Ричарда  по  кэннонпортскому  номеру.  Он
терпеливо ждал, когда она сама положит конец молчанию.
   - Дик? Привет. Это я. Руфь. Довольно неприятная получилась история:  дело
в том, что машина моя съехала с дороги, а Джерри - в Нью-Йорке,  и  меня  не
отпускают из полицейского участка,  пока  кто-нибудь  не  приедет  за  мной.
Говорят, что я - в шоке.
   - Небольшом шоке, - поправил полицейский.
   - Руфи-детка! - сказал Ричард. - Это фантастика - слышать твой  голос.  Я
просто потрясен.
   - Не надо, - сказала она, - все весьма прозаично. Ты свободен или занят с
моей преемницей?
   Она понимала, что полицейский  слушает,  однако  не  думала  о  том,  что
говорит, словно, перелетев через стену Ван-Хьютена, вступила в  зеленый  мир
свободы.
   - Никаких преемниц, никаких преемниц, - тем временем говорил Ричард тоном
занятого дельца, так раздражавшим ее своей нарочитостью. - Тебя  гринвудские
фараоны зацапали, да? Сейчас приеду.
   - Это очень мило с твоей стороны. Через двадцать минут?
   - Через десять.
   - Не спеши. Прошу тебя. Хватит и одной аварии за день.
   - Слушай. Я знаю эту дорогу не хуже твоей задницы.
   Сама напросилась, подумала Руфь, вешая трубку. Зачем она  решила  звонить
ему? Должно быть, со злости. И она пожалела, что не Джерри  и  не  Салли,  а
именно Ричард оказался ее жертвой.  Но  ведь  мы  выбираем  себе  жертвы,  с
которыми можем справиться, которые нам по плечу. И такая ли уж  это  большая
жертва, если бывший любовник по ее просьбе проедет восемь миль, чтобы  потом
еще одну милю проделать вместе  с  нею?  Полицейский  предложил  ей  кофе  в
бумажном стаканчике и сказал, что ему уже позвонили  из  аварийной  бригады:
они смогут вытащить ее машину только завтра. В  углу  затрещало  полицейское
радио,  и,  вооружившись  листами  бумаги,  все  повернулись  к  нему;   она
почувствовала, что исчезла из сферы их внимания. Ей приятно было погрузиться
в пустоту. Слава Богу, за стенами ее дома есть мир, где людям платят за  то,
чтобы они заботились о  ней  -  правда,  не  слишком  рьяно.  Не  забыть  бы
рассказать Джерри, как ей было хорошо в полицейском участке.
   Ричард вошел и объявил дежурному за столиком:
   - Я явился забрать вашу арестантку.
   - Мистер Конант? - без улыбки спросил полицейский.
   - Матиас, - сказал Ричард. - Временный заместитель. Как она?
   - Она на редкость удачливая молодая дама, - сообщил  ему  полицейский.  А
Руфи сказал:
   - Аварийка осмотрела вашу машину, они говорят, что вы больше  не  сможете
на ней ездить. Вы ее угробили.
   Ричард попытался в  тон  полицейскому  настроиться  на  серьезный  лад  и
спросил:
   - Не отвезти ли ее к доктору?
   - Я на вашем месте так бы и сделал.
   -  Не  говорите  ерунды,  -  возмутилась  Руфь,  видимо,  от  того,   что
полицейский переметнулся на  другую  сторону.  Его  царственное  спокойствие
превратилось в назидательную глупость; он протянул ей  протокол  об  аварии.
?Приблизительно в 1.45 дня... темно-синий ?универсал?  с  четырьмя  дверцами
марки ?форд?, который вела миссис Джеральд Конант из... со скоростью 35 миль
в час... на первый взгляд, получила лишь незначительные  царапины...  машина
разбита?. Почерк был небрежный. Руфь подписала бумагу и  вышла  с  Ричардом.
Она уже забыла, что он намного крупнее Джерри. К собственному удивлению, она
взяла его под руку.
   -  Что  с  тобой?  -  спросил  он,  садясь  за   руль   своего   любимого
старенького ?мерседеса?. Забыла Руфь и эту его жалостную  голову  трусливого
льва, и то, как западает у него верхняя губа и как выпирает нижняя.
   - А что? - С горлом  у  Руфи  происходило  что-то  странное:  его  словно
затянуло серебряной паутиной, как и глазные впадины, и виски, и все  пустоты
ее черепной коробки.
   Рот у Ричарда нетерпеливо дернулся.
   - Тебе, видно, моча в голову ударила, Руфи-детка.
   - Авария могла случиться с кем угодно. Дорога...
   - Плевал я на аварию. Ты все лето в сплошной истерике. Ведешь  себя,  как
затравленная во время охоты на ведьм.  Джерри,  что,  снова  тебя  донимает,
потому что ты не можешь прогнать огородное чучело, которого он боится?
   - Нет, Джерри теперь почти не говорит о смерти.
   - Значит, в доме тишь да гладь.
   - Не совсем. А в твоем?
   Он не понял намека. Бельмо на его глазу казалось в профиль нашлепкой.
   - О'кей, - мрачно сказал он. - Не хочешь говорить - не надо. Пошла ты...
   - Я хочу говорить, Ричард. Но...
   - Но вдруг до жены того, другого,  дойдет,  если  ты  проболтаешься  мне,
так?
   - Чьей жены? Какого другого?
   - Невесты, дамы сердца, временной подружки, femme  ,  или
кем там она еще приходится моему преемнику. Снова решила поиграть в эту игру
- кирикет? Ну, а счастливый пес -  это  Дэвид  Коллинз?  Он  выглядит  таким
бодрячком на волли-болли. Господи, Руфи, когда же ты,  наконец,  отчалишь  и
сменишь этого своего психопата-кровососа, этого  полумужика,  с  которым  ты
связалась? Ты же сжираешь себя по кусочкам.  Идешь  по  протоптанной  старым
графом Ма-зохом дорожке - ать-два-три.
   - Ну и занесло  тебя,  Ричард.  Я,  конечно,  польщена,  но  все  это  ты
напридумывал - никакого романа у меня нет. И я не считаю Джерри полумужиком.
Может, я сама полубаба.
   - Ты - баба на все сто пятьдесят, если память мне не изменяет. Ну, ладно,
о'кей. Я - тронутый. Тупоголовый болван. Черт со мной. Но и  черт  с  тобой.
Что я тебе - таксист, которого вызывают раз в год?
   - Куда ты едешь?
   Он вез ее за город, в лес, к комариной дорожке,  к  пруду,  над  которым,
застыв, стоял так ничего и не выловивший рыболов. Паутина в  голове  у  Руфи
прорвалась, и она  заплакала  -  слезы  потекли  стремительным  потоком,  ее
трясло, хотелось кричать. Ей все виделись  те  деревья,  проплывавшие  мимо.
Слезы вперемежку со словами текли и текли.
   - Нет, вези меня домой. Привези в мой дом и оставь. Я  же  об  этом  тебя
просила,  ты  же  обещал,  не  хочу  я  объятий,  не  хочу   душещипательных
разговоров, я хочу, Ричард, домой и хочу умереть. Прошу тебя. Извини.  Я  не
могу. Ты так прав и так не прав, это  меня  просто  убивает.  В  самом  деле
убивает. Ты  -  единственный,  с  кем  я  могла  бы  говорить,  и  ты  самый
неподходящий для этого человек.  Прости  меня.  Мне  это  нравилось.  Право,
нравилось. Дело не в тебе. Ты мне нравишься, Ричард. Не надувай так глупо  и
обиженно губы. Дело не в тебе. Просто - так вышло!
   -  Успокойся,  успокойся,   -   говорил   он,   перепугавшись,   стараясь
развернуться на узкой аллее, где  кто-то  разрисовал  камни,  а  на  лужайке
посадил семейство пластмассовых уток.
   - Не могу я начать все сначала, не могу я вернуться  к  тому,  что  между
нами было, пойми. И прости меня за то, что я тебя вызвала:  я  не  подумала.
Надо было мне позвонить Линде. С тобой мне было  так  славно.  Ты  почему-то
черт-те какой славный. Чудесный.
   - Держись фактов, - сказал он, корча гримасу от усил