обнаружить за ней Ричарда; теперь стук раздался,  и  у  Джерри  не  было  ни
малейшего желания впускать Ричарда в ту памятную комнату. Он сказал:
   - Не вижу, какое это имеет значение.
   - Не хочешь мне говорить. Прекрасно. Салли, в каком отеле? -  И  даже  не
дав ей времени ответить, спросил:
   - Руфь?
   - Понятия не имею. Зачем тебе это нужно?
   - Мне нужно знать, потому что все это распроклятое  лето  я  был  вонючим
посмешищем. Я как-то сидел тут и вспоминал - все лето что-то  было  не  так:
всем сразу становилось весело, стоило мне  появиться.  Помню  -  очень  меня
тогда это задело - подошел я у Хорнунгов к Джейнет и Линде, они шептались  о
чем-то, а как увидели меня, даже побелели. ?Что происходит?? - спросил я,  и
лица у них стали такие, точно я навонял при них, да еще с трубным звуком.
   - Ричард, - прервал его Джерри. -  Я  должен  тебе  кое-что  сказать.  Ты
никогда мне не нравился...
   - А ты всегда мне нравился, Джерри.
   - ...но моя связь с Салли привела к тому - ты уж меня извини, - что и  ты
полюбилея мне. И не пей ты, пожалуйста, эту гадость, это дерьмовое виски или
что это там у тебя.
   - Рецина. Ваше здоровье. L?Chaim! Saluti! Prosit!
   Джерри разрешил налить себе еще вина и спросил:
   - Ричард, где ты выучил все эти языки?
   - Ist wunderbar, nichts?
   - Может, вам, мужчинам, и весело, но для  нас,  остальных,  это  мука,  -
сказала Салли. Она сидела все  так  же,  застыв,  как  мадонна;  Теодора  на
коленях у нее клевала носом, словно загипнотизированная.
   - Уложи это отродье в постель, - сказал Ричард.
   - Нет. Если я уйду из комнаты, вы сразу начнете говорить обо мне. Начнете
говорить о моей душе.
   - Скажи мне  название  отеля.  -  Ричард  произнес  это,  ни  к  кому  не
обращаясь. Никто ему не ответил.
   - Что ж, о'кей. Хотите вести жесткую игру. Очень хорошо. Очень хорошо.  Я
тоже могу вести жесткую игру. Мой папа был человек жесткий, и  я  могу  быть
жестким.
   Джерри сказал:
   - А почему бы и нет? Ты ведь мне ничем не обязан.
   - Черт подери, Джерри, а ты заговорил на моем языке.  Skol  .
   - Пьем до дна. Chin-chin.
   - Проклятый мерзавец, не могу на тебя сердиться. Пытаюсь рассердиться,  а
ты не даешь,
   - Он просто ужасен, когда вот так дурака валяет, - сказала Руфь.
   - В чем же будет заключаться твоя жесткая игра? - спросил Джерри.
   Ричард принялся что-то чертить в блокноте.
   - Ну, я могу отказать Салли в разводе. А это значит, что  она  не  сможет
выйти замуж за другого.
   Салли села еще прямее, губы ее  растянулись  в  тоненькую  линию,  слегка
обнажив зубы; Джерри  увидел,  что  она  не  только  не  стремится  уйти  от
объяснений, а наоборот: рада сразиться с Ричардом.
   - Да, - резко сказала она, - и у твоих детей  не  будет  отца.  Зачем  же
вредить собственным детям?
   - А с чего ты взяла, что я отдам тебе детей?
   - Я же, черт побери, прекрасно знаю, что тебе они не нужны. Ты никогда их
не хотел. Мы завели их,  потому  что  наши  психоаналитики  сочли,  что  это
полезно для здоровья.
   Они в таком темпе обменивались репликами, что Джерри понял:  они  уже  не
раз сражались на этой почве.
   Ричард улыбался и продолжал что-то чертить в  блокноте.  Джерри  подумал,
интересно, каково это видеть одним глазом. Он закрыл глаз и окинул  взглядом
комнату - стулья, женщины, бокалы сразу лишились одного измерения. Все стало
плоским, невыразительным - таков мир, вдруг понял он, если смотреть на  него
глазами безбожника, ибо присутствие Бога придает каждой  вещи  объемность  и
значение. Это было страшно. Ему всегда был  ненавистен  вид  Ричарда  -  эта
задумчиво склоненная голова, елейно-нерешительный  рот,  нелепо-безжизненный
глаз. Может... не потому ли, что, глядя на его лицо,  он  представлял  себе,
каково было бы ему жить  без  глаза?  Он  открыл  глаз,  и  все  окружающее,
завибрировав, вновь стало объемным, а Ричард поднял голову и сказал Салли:
   - Ты права. Мой юрист, во всяком случае,  отговорил  бы  меня  от  этого.
Давайте рассуждать здраво. Давайте  рассуждать  здраво,  ребята.  Попытаемся
приструнить этих маленьких зеленоглазых дьяволят. Джерри, я знаю, ты  будешь
хорошим отцом моим детям.
   Я видел, как ты обращаешься со своими детьми, ты - хороший отец.
   - Ничего подобного, - сказала Руфь. - Он садист. Он их дразнит.
   Ричард слушал ее и кивал.
   - Он не идеальный, но он вполне о'кей, Руфи-детка. Он  человек  незрелый,
ну, а кто сейчас зрелый? Руфь продолжала:
   - Он заставляет их против воли ходить в воскресную школу.
   - Детям необходима, - сказал Ричард, по-пьяному тупо и  сонно  растягивая
слова, - детям необходима жизненная основа, пусть самая идиотская. Джерри, я
буду платить за их обучение и одежду.
   - Ну, за обучение - конечно.
   - По рукам.
   Ричард принялся набрасывать цифры. В тишине как бы  сдвинулась  огромная,
физически  неощутимая  тяжесть  -  так  под  папиросной  бумагой  в   Библии
обнаруживаются детали гравюры, изображающей ад.
   Джерри воскликнул:
   - Да, но как же будет с моими детьми?
   - Это уж твоя забота, - сказал Ричард, сразу протрезвев.
   - Отдай мне одного, - обратился  Джерри  к  Руфи.  -  Любого.  Чарли  или
Джоффри - ты же знаешь, как Чарли изводит малыша. Их надо разделить.
   Руфь плакала; трясущимися губами она произнесла:
   - Они нужны друг другу. Мы все нужны друг другу.
   - Прошу тебя. Чарли. Разреши мне взять Чарли. Салли вмешалась в разговор:
   - А почему ты не можешь его взять? Они такие же твои дети, как и ее.
   Руфь повернулась на своем стуле с прямой спинкой.
   - Я бы, возможно, и отдала их, будь на  твоем  месте  другая  женщина,  -
сказала она. - Но не ты. Я не доверю тебе  моих  детей.  Я  не  считаю  тебя
подходящей матерью.
   - Как ты можешь говорить такое, Руфь! - возмутился Джерри. - Посмотри  на
нее! - Но уже сказав это, он вдруг понял,  что,  возможно,  только  ему  она
кажется нечеловечески доброй, только для него лучится  добротой  ее  лицо  -
лицо, которое он видел  запрокинутым  от  страсти  под  своим  лицом:  глаза
закрыты, губы раздвинуты - словно отражение в воде пруда.  Он  видел  в  ней
слишком многое и был теперь как слепой, и, возможно, они - Ричард и  Руфь  -
видели ее точнее.

***

   Ты не веришь, что я такая простая. А я простая, как... как  эта  разбитая
бутылка.

***

   - По воскресеньям, на каникулы - безусловно, - сказала  Руфь.  -  Если  я
рехнусь или убью себя, - бери их. Но пока они остаются со мной.
   - Да, - без всякой надобности подтвердил Джерри. Он находился в  каком-то
странном состоянии: стремясь побыстрее отделаться от Ричарда,  он  так  себя
взвинтил, что потерял над собой контроль и в этом состоянии  неуправляемости
невольно повысил голос, измеряя всю глубину своей беспомощности. Измерив  же
ее, он умолк, и наступила необъятная тишина.
   Внезапно Ричард сказал:
   - Ну, Салли-О, поздравляю. Поздравляю, девочка, ты  своего  добилась.  Ты
ведь многие годы нацеливалась на Джерри Конанта.
   - В самом деле? - спросил Джерри.
   - Конечно, - сказала ему Руфь. -  Каждому  это  было  ясно.  Даже  как-то
неловко становилось. Ричард сказал:
   - Не перечеркивай этого,  Руфь.  А  может,  это  самая  что  ни  на  есть
настоящая, подлинная amour de  coeur  .  Давай
пожелаем  деткам  счастья.  Единственное,  от  чего  ты  никогда  не  будешь
страдать, Джерри, - это от скуки. Салли - существо неспокойное. У нее  много
прекрасных качеств: она хорошо  готовит,  хорошо  одевается,  хороша  -  ну,
относительно хороша - в постели. Но спокойной ее не назовешь.
   - Разве мы об этом говорили? - спросил Джерри.
   - Мы говорили об обучении детей, - сказала Руфь. И поднялась. - Я поехала
домой. Больше я не могу.
   - Должен сказать, - заявил Джерри с вновь пробудившимся желанием досадить
этому типу, - что я сторонник государственных школ.
   - Вот и я тоже, приятель Джерри, - сказал Ричард, - и я тоже.  Это  Салли
настаивает на том, чтобы деток возили автобусом в школу для снобов.
   - Это мои дети, - решительно  заявила  Салли,  -  и  я  хочу,  чтобы  они
получили самое лучшее образование. - Мои - Джерри сразу заметил, что в  этом
слове для нее заключена особая красота: по ее артикуляции ясно  было,  какое
это бесценное слово.
   Руфь спросила, нерешительно опускаясь снова на стул:
   - А что, если Джерри захочет бросить работу? Ты согласишься жить с ним  в
бедности?
   Салли тщательно обдумала ответ и, казалось, была довольна результатом.
   - Нет. Я не хочу быть бедной, Руфь. Да и кому охота?
   - Мне. Если бы всем нам приходилось в поте лица добывать свой хлеб, у нас
не было бы времени на это... это безумие. Все мы до того избалованы, что  от
нас смердит.
   - Руфи, - сказал Ричард, - ты  высказываешь  вслух  мои  мысли.  Назад  к
природе, к простоте и бедности. Я всю жизнь регистрировался как демократ.  Я
дважды голосовал за Эдлая Стивенсона.
   Салли, обретя, наконец, дар речи, решила теперь высказать все, что пришло
ей в голову, пока говорили другие.
   - Понимаете, подпись под бумагой еще не означает, что вы  уже  не  муж  и
жена. - Джерри слышал это и прежде, когда  она  шепотом  поверяла  ему  свою
душевную  муку;  сейчас  это  прозвучало  неуместно,  нескладно,  не  вполне
нормально. Руфь поймала его взгляд, потом посмотрела на Ричарда.  Салли  же,
почувствовав, что они втихомолку потешаются над нею, распалилась еще больше:
   - А человек, который больше всех теряет, не вызывает ни у кого из нас  ни
капли сочувствия. У Руфи остаются ее детки, мы с Джерри получаем друг друга,
а Ричард - ни черта! - Она потупилась;  волосы  упали  ей  на  лицо,  словно
опустился занавес после пламенной речи.
   Ричард наблюдал за своими гостями, подстерегая их реакцию,  и,  казалось,
колебался, не зная, присоединиться ли к ним, или  возродить  союз  с  женой.
Переняв ее тон, он ринулся в наступление:
   - Джерри, разреши мне кое о чем тебя спросить. Ты когда-нибудь был  один?
Я хочу сказать: как перед Богом, до самого нутра, растуды тебя  в  качель  -
совсем один. Так вот: эта широкозадая тупая шлюха была моим  единственным  в
жизни другом, а теперь она бросает меня ради тебя.
   - Значит, ты любишь ее, - сказала Руфь. Ричард тотчас отступил.
   - О да, я ее люблю, конечно, люблю, эту сумасшедшую  суку,  но...  какого
черта. Моя карта бита. Que sйra, sйra .
   - А я считаю, что два вполне приличных брака летят к  черту  по  какой-то
идиотской ошибке - из-за этакой жалкой алчности,  -  сказала  Руфь  и  снова
поднялась, - но никто со мной не согласен,  а  потому  на  этот  раз  я  уже
действительно ухожу.
   - Значит, решено? - спросил Джерри.
   - А разве нет?
   - Это ты сказала - не я. Как же  мы  теперь  поступим?  Вернуться  вместе
домой мы не можем. Салли, поезжай с Руфью и проведи ночь в нашем доме.
   - Нет, - коротко, испуганно ответила Салли.
   - Она не обидит тебя. Доверься нам. Прошу  тебя,  это  ведь  единственное
место, куда я могу тебя послать. Поезжай с нею, а я буду с Ричардом.
   - Нет. Я не оставлю моих детей.
   - Даже на одну ночь? Я буду здесь, мы с  Ричардом  можем  приготовить  им
завтрак. Не вижу, в чем проблема.
   - Он отберет у меня детей и скажет, что я их бросила.
   - Это несерьезно, Салли. Ты должна бы лучше знать своего мужа. Ричард, ты
ведь такого не сделаешь.
   - Конечно, нет, - сказал Ричард, и Джерри вдруг прочел на его лице  нечто
неожиданное: стыд за Салли. Джерри принялся ее уговаривать:
   - Разве ты не слышишь, чт? он говорит? Он не станет красть  твоих  детей.
Он любит тебя, любит их. Он не чудовище. - Он повернулся  к  Ричарду.  -  Мы
можем поиграть в шахматы. Помнишь, какие мы с тобой разыгрывали партии?
   - Я не считаю нужным уезжать, -  сказала  Салли.  И,  словно  драгоценный
приз, крепко обхватила руками Теодору.
   - Но не могу же я просить Ричарда ехать  с  Руфью  к  нам  домой.  -  Все
рассмеялись, а Джерри обозлился: эта драчка на краю могилы  была  недостойна
их  всех,  и  выигрыш  от  его  словесных   ухищрений   был   таким   жалким
вознаграждением за ту жертву, за тот роковой прыжок,  который  он,  наконец,
совершил.
   - Салли-О, обещаю тебе: я не украду детей, - сказал Ричард.
   - Но если я оставлю ее с тобой, ты ее изобьешь, - сказал Джерри.
   - Господи, Джерри, я начинаю ненавидеть тебя до самых потрохов.  Она  еще
не твоя жена, растуды тебя в качель, и я изобью ее,  если,  растуды  тебя  в
качель, захочу. Это мой дом, и я не собираюсь выезжать отсюда только потому,
что моя жена спит с кем попало.
   - Кто со мной едет, поехали, - сказала Руфь. - Джерри, мне кажется, мы им
больше не нужны. Джерри спросил Салли:
   - С тобой ничего не случится?
   - Нет. Ничего.
   - Ты действительно считаешь, что так лучше?
   - Пожалуй, да. - Впервые за этот вечер взгляды их встретились.

***

   Джерри, у тебя глаза такие печальные!
   Да как же они могут быть печальными, когда я так счастлив?
   И все же они у тебя печальные, Джерри.
   Когда занимаешься любовью, не надо смотреть человеку в глаза.
   А я всегда смотрю.
   Тогда я их закрою.

***

   Джерри вздохнул.
   - Ну что ж. Мы, по-моему, достаточно ночей провели вместе и еще одна ночь
нас не убьет. Позвони мне, - сказал он Салли, - если я тебе понадоблюсь.
   - Спасибо, Джерри. Я не буду звонить. Спокойной ночи. - Она улыбнулась  и
отвела от него глаза. - Руфь?..
   Руфь была уже в холле.
   - Прекрати, - крикнула она Салли. - Мы все слишком устали.
   У Джерри было такое ощущение, что его вываляли в грязи;  поначалу,  когда
все они только переехали в Гринвуд, он всегда чувствовал  себя  у  Матиасов,
среди их дорогих вещей, неловким и немытым. Сейчас ему хотелось облегчиться,
но  Ричард,  стоявший  рядом,  своим  молчанием  как  бы   вежливо   выражал
нетерпение, и у Джерри не хватило духу зайти в туалет на  первом  этаже.  На
улице три звезды пояса Ориона опустились и круче нависли над лесом,  а  луна
продвинулась ввысь, освещая пепельное, в барашках, небо.  Конанты  услышали,
как заскулил и заскребся в гараже  Цезарь,  но  не  залаял.  Шум  их  машины
осквернил ночь. Когда они двинулись вниз по  извилистой  подъездной  дороге,
Руфь закурила сигарету.  Джерри  потер  палец  о  палец.  Она  передала  ему
сигарету.
   - Любопытная вещь, - сказала  она,  -  у  меня  такое  чувство,  будто  я
возвращаюсь с очередной вечеринки у Салли и Ричарда. Во  всяком  случае,  на
этот раз мне не было скучно. Ричард  не  разглагольствовал  насчет  акций  и
ценных бумаг.
   - Да, он не казался таким ужасно нудным, как обычно.  У  него  было  даже
несколько великих минут. Он меня просто обскакал. А как я  выглядел?  Сильно
уступал ему?
   - Ты был таким, как всегда, - сказала Руфь. У него начались рези  в  низу
живота. Он спросил жену:
   - Не возражаешь, если я на минуту остановлю машину?
   - Мы ведь уже  почти  приехали,  -  сказала  она.  -  Неужели  не  можешь
потерпеть?
   - Нет.
   Он остановил ее ?вольво? и открыл  дверцу,  и  выцветшая  сухая  трава  и
придорожный чертополох  сразу  стали  вдруг  бесконечно  милыми.  Поблизости
высился телеграфный столб. Подойдя к нему, Джерри дернул за молнию  и  отдал
свою боль земле. Луна протянула колючку тени от каждой зазубрины на  столбе;
в высокой траве  серебристо  поблескивала  изморозь.  Все  вокруг,  казалось
Джерри, было словно картина,  написанная  на  черном  фоне,  выгравированная
нашим  неясным,  тупым  страхом.  Прокрякал  невидимый  треугольник   гусей;
прошелестела машина по соседней дороге - и  звук  замер;  в  воздухе  возник
призрачный запах яблок. Джерри попытался отключиться от реальностей  ночи  и
осознать - как пытаешься осознать вращение земли -  тот  огромный  печальный
поворот, который произошел в его жизни. Но в сознании была  лишь  трава,  да
Руфь,  дожидавшаяся  его  в  машине,  да  утончавшаяся   дуга,   приносившая
облегчение.
   Проехав мимо многих темных домов, они остановились у своего  дома  -  все
окна горели. Миссис О., хоть и была хороша с детьми, ни разу еще  не  вымыла
ни одного блюдца и никогда не выключала свет. Они расплатились с ней, и  она
сказала:
   - Тут одна женщина из индепендентской  церкви  заходила  насчет  каких-то
объявлений.
   - О Господи, - сказала Руфь. - Я совсем забыла. Ведь их следовало сделать
к субботе.
   - Эти люди начинают просто тиранить тебя, - сказал Джерри, и, обращаясь к
миссис О., спросил:
   - Вы в пальто? - Женщина молча покачала головой; лицо у нее было красное,
и, выходя на крыльцо, она приложила платок к глазам.
   Закрывая за нею дверь, Руфь сказала:
   - Бедняжка. Интересно, много ли она знает?
   - А почему, собственно, она должна знать?
   - Она ведь из нашего городка, Джерри. А весь городок  знает,  что  у  нас
дело худо. Я все лето замечала это по лицам мальчишек у Гристеда.
   - Хм. Мне, например, не казалось, что у нас дело худо. У меня - да,  и  у
тебя - тоже, но не у нас.
   - Пошли спать. Или ты уезжаешь в свой коттедж?
   - Я не в состоянии. Хочешь молока?
   - А ты?
   - Если ты сделаешь тосты.
   - О, конечно. Почему бы и нет. Который теперь час?
   - Десять минут второго.
   - Так рано? Удивительно. Мне казалось, мы провели там целую жизнь.
   - Может, позвонить? - спросил Джерри. - Ты думаешь, с ней все с порядке?
   - Она ведь сама так хотела, оставь ее в покое.
   - Она казалась такой жалкой.
   - Это ее поза.
   - Нет, я никогда еще не видел ее такой. У меня было ощущение, что вот  мы
сидим, трое разумных людей, и обсуждаем участь прелестного... ребенка.
   - Хлеб подрумянился. Будешь намазывать маслом? Это твой тост.
   А ему не терпелось говорить о Салли и о  минувшем  вечере  со  всеми  его
сложными перипетиями; ему необходимо было вслух перебрать все подробности  и
узнать мнение Руфи о них. Но она не стала слушать и пошла наверх. В холодной
спальне  все  невысказанное  комом  сдавило   ему   грудь,   дыхание   стало
прерывистым.
   - Сукин сын, - еле выдохнул он, - я же оставил ингалятор там, в коттедже.
   - А ты расслабься, - сказала Руфь далеким певучим голосом. -  Распустись,
ни о чем не думай.
   - Холодно... здесь наверху, - сказал он. - Почему мы живем в таком вшивом
доме?
   - Залезай под одеяло, - сказала она, - тут славно, тепло, дыши неглубоко,
не думай о своих легких.
   - Мои бедные... дети, -  сказал  он.  Постель,  когда  он  залез  в  нее,
показалась ему ловушкой: стоит лечь ничком - и задохнешься.  Руфь  выключила
свет - последнюю лампочку  в  доме.  В  окне  сквозь  плотное  кружево  вяза
просвечивали звезды, и, глядя на них, Джерри постепенно вновь обрел дыхание.
Руфь залезла в постель с другой стороны и, прижавшись к нему, положила  руку
ему на грудь. Окутанный медленно нараставшим теплом  -  теплом,  которым  он
наслаждался последний раз в вечности, - Джерри почувствовал, как  грудь  его
расширяется; ноги и руки расслабились, напряжение вытекло из  них;  стена  в
легких постепенно рушилась под напором каждого вздоха. Тело Руфи рядом  было
крепкое, упругое, сонное. - Мне очень жаль,  -  вслух  произнес  он,  -  но,
наверное, так правильно. - Эта фраза, обретшая плоть благодаря  его  голосу,
казалось, повторялась без конца, как отражение в двойном зеркале,  как  дни,
как  дыхание.  Он  открыл  глаза.  Кресты  оконных   переплетов   застывшими
благословениями оберегали его в ночи; в легких его  установилось  безбрежное
царство мира и покоя. И в эту чудесную страну он не спеша, лениво вступил.

***

   Телефон дребезжал и дребезжал в верхнем холле - казалось, будто  прорвало
трубу и мрак наполнился кипящей пеной.
   - О Господи, - произнесла Руфь.
   Они с Джерри давно уговорились, что раз утром она встает вместе с детьми,
то всеми ночными происшествиями занимается он. Он выбросил  тело  из  теплой
норы, где оно нашло избавление, - судя по  тому,  каких  усилий  ему  стоило
встать, он понял, что лишь недавно заснул. Ведь первый сон - самый глубокий.
Ноги его и лицо были слов