Джон АПДАЙК
   ДАВАЙ ПОЖЕНИМСЯ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Джон Апдайк - писатель, в мировой литературе XX века поистине уникальный,
по той простой причине, что творчество его  НИКОГДА  не  укладывалось  НИ  В
КАКИЕ стилистические рамки. Легенда и миф становятся в произведениях Апдайка
реальностью; реализм, граничащий с натурализмом,  обращается  в  причудливую
сказку; постмодернизм этого автора прост и  естественен  для  восприятия,  а
легкость его пера - парадоксально многогранна...
   Это - любовь. Это - ненависть. Это - любовь-ненависть.
   Это - самое, пожалуй, жесткое произведение Джона  Апдайка,  сравнимое  по
степени безжалостной психологической обнаженности лишь с ранним его ?Кролик,
беги?. Это - не книга даже, а поистине тончайшее  исследование  человеческой
души...

   О, если любишь ты меня,
   Женись, не ведая сомненья,
   Любовь не хочет ждать ни дня,
   Она умрет от промедленья.
   Роберт Херрик

I. ТЕПЛОЕ ВИНО

   Этот пляж на перенаселенном побережье Коннектикута был мало кому известен
- к нему ведет узкая асфальтовая дорога с непонятными развилками,  зигзагами
и поворотами, которую поддерживают лишь в относительно приличном  состоянии.
У большинства неясных поворотов потрескавшиеся деревянные стрелки с длинным,
индейским названием указывают дорогу к пляжу, но некоторые из  них  упали  в
траву, и когда наша пара впервые решила здесь  встретиться,  -  а  было  это
идиллическим, не по сезону мягким мартовским днем, - Джерри сбился с пути  и
опоздал на полчаса.
   Сегодня Салли опять приехала раньше него. Он  задержался:  купил  бутылку
вина, потом - безуспешно - пытался найти штопор.  Ее  темно-стальной  ?сааб?
стоял одиноко в дальнем конце площадки для машин. Джерри мягко подвел к нему
свой автомобиль - старый ?меркурий? со складным  верхом  -  в  надежде,  что
Салли сидит, дожидаясь его, за рулем и слушает радио: у него  в  машине  как
раз зазвучал Рэй Чарльз, исполнявший ?Рожденные для утрат?.

   Мечты всегда, всегда
   Мне приносили только боль...

   Она оживала перед ним в этой песне - в голове у него уже сложились слова,
которыми он окликнет ее и предложит перейти к нему в  машину,  чтобы  вместе
послушать: ?Эй! Привет! Иди скорей сюда - клевые  записи  дают!?  Он  привык
разговаривать с ней, как мальчишка с  девчонкой,  перемежая  хиповый  жаргон
телячьим сюсюканьем. Песни по радио обретали для него новый смысл,  если  он
слушал их, когда ехал к ней на свидание. Ему хотелось слушать  их  вместе  с
нею, но они редко приезжали в одной машине, и по мере того, как  той  весной
неделя сменяла неделю, песни, словно майские жуки, умирали в полете.
   Ее ?сааб? стоял пустой, Салли поблизости не было. Наверно, она - в дюнах.
По форме пляж был необычный: дуга гладкого намытого океаном  песка  тянулась
на добрых полмили между нагромождениями больших, в желтых  потеках,  камней;
вверх от ближайшей груды камней уходили дюны -  чахлая  трава  и  извилистые
дорожки отделяли друг от друга сотни песчаных  лоскутов,  словно  комнаты  в
огромном, созданном природой  отеле.  Это  царство  гребней  и  впадин  было
обманчиво запутанным. Им ни  разу  еще  не  удалось  найти  то  место  -  то
идеальное место, где они были в прошлый раз.
   Джерри быстро полез вверх  по  крутой  дюне,  не  желая  терять  время  и
останавливаться, чтобы снять туфли и носки. Он задыхался, поднимаясь бегом в
гору, и это казалось таким чудесным  -  будто  вернулась  юность,  вернулась
жажда жизни. С тех пор как  начался  их  роман,  он  всегда  спешил,  бежал,
выгадывал время там, где прежде этого не требовалось,  -  он  стал  атлетом,
обгонявшим часовую стрелку, выкраивавшим  то  тут,  то  там  час-другой,  из
которых складывалась небывалая и неведомая вторая жизнь. Он  бросил  курить:
ему не хотелось, чтобы его поцелуи отдавали табаком.
   Он выскочил на гребень дюн и  испугался:  Салли  нигде  не  было.  Вообще
никого не было. Помимо их двух машин, на просторной  стоянке  виднелось  еще
штук десять - не больше.  А  через  какой-нибудь  месяц  здесь  будет  полно
народу: забитый досками дом (бар-раздевалка) оживет, наполненный  загорелыми
людьми и грохотом механической музыки,  в  дюнах  станет  невыносимо  жарко,
необитабельно.  Сегодня  же  дюны  еще   хранили   оставшуюся   после   зимы
первозданность природы, не тронутой человеком. Когда  Салли  окликнула  его,
звук прилетел к нему по прохладному воздуху, словно  крик  птицы:  ?Джерри??
Это был вопрос, хотя если она видела его, то не  могла  не  знать,  что  это
он. ?Джерри? Эй??
   Повернувшись, он обнаружил ее на одной из дюн, что высилась  над  ним,  -
она осторожно шла в желтом бикини, глядя вниз, чтобы не наколоть босые  ноги
о жесткую траву; светловолосая, стройная,  вся  в  веснушках,  она  казалась
сейчас стыдливой девой песков, скрывавших ее от него. На вид плечи и грудь у
нее были жаркие, а впадина спины - прохладная. Наверно, лежала на солнце. Ее
широкоскулое, с заостренным подбородком лицо раскраснелось.
   - Эй! Как я рада, что ты приехал?! - Она слегка задыхалась,  возбужденный
голос ее звенел, и каждая фраза звучала вопросительно. - Жду тебя  здесь,  в
дюнах, а вокруг носится  орда  диких  полуголых  мальчишек,  мне  стало  так
стра-ашно?!
   Мгновенно отбросив хиповые выражения, точно  он  стремился  обойти  нечто
непередаваемое, смущающее, Джерри подчеркнуто вежливо сказал:
   - Храбрая ты моя бедняжечка. Каким опасностям я тебя  подвергаю.  Извини,
что опоздал. Слушай. Мне ведь надо было купить вина, потом я пытался  купить
штопор, а эти абсолютные кретины, эти типы в занюханной деревенской лавчонке
- их бы только Норману Рокуэллу    рисовать   -
пытались всучить мне вместо штопора коловорот.
   - Коловорот?
   - Ну да. Это как скоба с ручкой, только без скобы.
   - Тебе, видно, совсем не жарко.
   - Ты же лежишь на солнце. Ты где?
   - Здесь, наверху?! Иди сюда.
   Прежде чем последовать ее призыву, Джерри присел, снял туфли и носки.  Он
был в городской одежде - в пиджаке и при галстуке - и нес бумажный  пакет  с
бутылкой  вина,  словно  дачник,  возвращающийся  домой  с  подарком.  Салли
расстелила свое красное с желтым клетчатое одеяло во впадине,  где  не  было
ничьих следов - лишь ее собственные.  Джерри  поискал  глазами  мальчишек  и
обнаружил их на некотором расстоянии в дюнах - они настороженно наблюдали за
молодой парой, не поворачивая головы,  точно  чайки.  А  он  бесстрашно,  не
таясь, посмотрел на них и прошептал Салли:
   - Они же совсем щенки и, похоже, невредные.  Но  может,  ты  хочешь  уйти
подальше в дюны?
   Он почувствовал, как она кивнула у его плеча, кивнула, будто сказала, как
одна лишь она могла сказать, по-особому, быстро и резко дернув головой: ?Да,
да, да, да?; он ловил себя на том, что нередко,  когда  Салли  и  близко  не
было, подражал этой ее манере. Он поднял ее одеяло, и ее плетеную  сумку,  и
ее книгу (роман Моравиа) и положил на ее теплые  руки.  Шагая  рядом  с  нею
вверх  по  склону  соседней  дюны,  он  обнял  ее  обнаженный  торс,   желая
поддержать,  и  повернулся,  проверяя,  видели  ли   мальчишки   этот   жест
собственника.  Но  они,  устыдившись,  уже  с  воплями  неслись   в   другом
направлении.
   Как всегда, Джерри и Салли долго бродили по дюнам -  вниз  по  извилистым
дорожкам меж колючих кустов восковицы, вверх по гладким склонам,  смеясь  от
усталости, выискивая идеальное место - то самое, где они были в прошлый раз.
И, как всегда, не могли его найти; под конец они разложили одеяло  в  первой
попавшейся ложбинке с чистым песком и тотчас сочли это место изумительным.
   Джерри встал перед  ней  в  позу  и  устроил  стриптиз.  Сбросил  пиджак,
галстук, рубашку, брюки.
   - О, - сказала она, - на тебе уже купальные трусы.
   - Я проходил в них все это чертово утро, - сказал он,  -  и  всякий  раз,
чувствуя, как резинка впивается в живот, думал: ?А  я  увижу  Салли.  И  она
увидит меня сразу в купальных трусах?.
   С наслаждением впивая воздух каждой клеточкой своего тела, он  огляделся:
они были скрыты от чужих глаз, сами же могли видеть стоянку для машин внизу,
и  застывший  рукав  моря,  крепко   зажатый   между   здешним   берегом   и
Лонг-Айлендом, и сверкающие гребешки пены, спешащие к берегу и разбивающиеся
о полосатые скалы.
   - Эй?! - послышалось с  одеяла.  -  Не  хочешь  навестить  меня  в  своих
купальных трусах?
   Да, да - почувствовать друг друга кожей, всей длиной  тела,  на  воздухе,
под солнцем. От солнца под опущенными веками Джерри поплыли  красные  круги;
бок и плечо Салли нагрелись, рот постепенно таял. Они не  спешили  -  это  и
было, пожалуй, самым весомым доказательством того, что они, Джерри и  Салли,
мужчина и женщина, были созданы друг  для  друга,  -  они  не  спешили,  они
стремились не столько распалиться, сколько успокоиться один  в  другом.  Его
тело постепенно заполняло ее, прилаживалось, приспосабливалось. Ее волосы  -
прядь за прядью - падали ему на  лицо.  Чувство  покоя,  ощущение,  что  они
достигли долгожданного апогея, наполняло его, словно он погружался в сон.
   - Непостижимо, - сказал он. И повернул лицо вверх, чтобы вобрать  в  себя
еще и солнце: под веками все стало красным.
   Она заговорила,  уткнувшись  губами  в  его  шею,  где  была  прохладная,
хрусткая от песчинок тень. Он чувствовал песок, хотя  песчинки  скрипели  на
зубах Салли.
   - А ведь стоит того - вот что самое удивительное, - сказала она. -  Стоит
того, чтобы ждать, преодолевать препятствия, лгать, спешить;  наступает  эта
минута, и ты понимаешь, что все стоит того. - Голос ее, постепенно  замирая,
звучал тише и тише.
   Он сделал попытку  открыть  глаза  и  ничего  не  увидел,  кроме  плотной
идеальной округлости чуть поменьше луны.
   - А ты не думаешь о той боли, которую мы причиним? -  спросил  он,  снова
крепко сжав веки, накрыв ими пульсирующее фиолетовое эхо.
   Ее  неподвижное  тело  вздрогнуло,  словно  он  плеснул  кислотой.  Ноги,
прижатые к его ногам, приподнялись.
   - Эй?! - сказала она. - А как насчет вина?  Оно  ведь  согреется.  -  Она
выкатилась из его рук, села, откинула волосы  с  лица,  поморгала,  сбросила
языком песчинки с губ. - Я захватила бумажные  стаканчики:  не  сомневалась,
что ты о них и не  вспомнишь.  -  Это  крошечное  проявление  предвидения  в
отношении своей собственности вызвало улыбку на ее влажных губах.
   - Угу, ведь и штопора у меня тоже нет. Вообще, леди, не знаю, что у  меня
есть.
   - У тебя есть ты. И это куда больше, чем все, что имею я.
   - Нет, нет, у тебя есть я.  -  Он  заволновался,  засуетился,  пополз  на
коленях туда, где лежали его сложенные  вещи,  извлек  из  бумажного  пакета
бутылку. Вино было розовое. - Теперь надо выбрать место, где ее разбить.
   - Вон там торчит скала.
   - Думаешь? А если эта хреновина раздавится у меня  в  руке?  -  Внезапная
неуверенность в себе пробудила привычку к жаргону.
   - А ты поосторожнее, - сказала  она.  Он  постучал  горлышком  бутылки  о
выступ бурого, в потеках, камня - никакого результата.  Постучал  еще,  чуть
сильнее - стекло солидно звякнуло, и он почувствовал, что краснеет.  ?Да  ну
же, дружище, - взмолился он про себя, - ломай шею?.
   Он решительно взмахнул бутылкой - брызги осколков сверкнули,  прежде  чем
он услышал звук разбиваемого стекла; изумленный взор его  погрузился  сквозь
ощерившееся  острыми  пиками  отверстие   в   море   покачивающегося   вина,
заключенное в маленьком глубоком цилиндре. Она подползла к нему на коленях и
воскликнула: ?У-у!?, несколько пораженная, как и он, этим вдруг обнажившимся
вином  -  зрелищем  кровавой  плоти  в  лишенной  девственности  бутылке.  И
добавила:
   - С виду оно отличное.
   - А где стаканчики?
   - К черту стаканчики. - Она взяла у него бутылку и, ловко при ладившись к
зазубренному отверстию, запрокинула голову и начала пить. Сердце у  него  на
секунду замерло от ощущения опасности, но когда она опустила бутылку, лицо у
нее было довольное и ничуть не пораненное. - Да, - сказала она. - Вот так  у
него нет привкуса бумаги. Чистое вино.
   - Жаль, что оно теплое, - сказал он.
   - Нет, - сказала она. - Теплое вино приятно.
   - Очевидно, по принципу: лучше такое, чем никакого.
   - Я сказала приятно, Джерри. Почему ты мне никогда не веришь?
   - Слушай. Я только и делаю, что верю тебе. - Он взял бутылку  и  так  же,
как она, стал пить; когда он запрокинул голову, красное солнце  смешалось  с
красным вином.
   Она воскликнула:
   - Ты порежешь себе нос!
   Он опустил бутылку и, прищурясь, посмотрел на Салли. И сказал про вино:
   - От него покачивает. Она улыбнулась и сказала:
   - Вот тебя и качнуло. - Она дотронулась до его переносицы и показала алое
пятнышко крови на своем белом пальце. - Теперь, - сказала она, - встретясь с
тобой в обычных условиях, я всегда буду замечать этот порез у тебя на  носу;
и только я буду знать, откуда он.
   Они вернулись на одеяло и дальше уже пили из стаканчиков. Потом они  пили
вино друг у друга изо рта, потом он капнул немножко ей на пупок  и  слизнул.
Через какое-то время он застенчиво спросил ее:
   - Ты меня хочешь?
   - Да?! Очень, очень?! Всегда?! - Опять эта ее интонация, все превращавшая
в вопросы.
   - Никого кругом нет, нас тут не увидят.
   - Тогда быстрей?!
   Опустившись на колени у ног Салли,  чтобы  стянуть  с  нее  нижнюю  часть
желтого купального  костюма,  он  вдруг  подумал  о  продавцах  из  обувного
магазина - в детстве его смущало, что на свете есть люди, которые  только  и
заняты тем, что, став перед другими на  колени,  возятся  у  их  ног,  и  он
удивлялся, что при этом они вроде бы не чувствуют себя униженными.

***

   Хотя Салли была уже десять лет замужем  и  к  тому  же  до  Джерри  имела
любовников, ее манера любить отличалась чудесной девственной  безыскусностью
и простотой. С собственной женой у Джерри часто возникало порочное  ощущение
тщательно продуманных извивов и усилий, а с Салли - хоть она уже столько раз
через все это прошла - всегда было бесценное ощущение изумленной невинности.
Ее осыпанное веснушками, запрокинутое в экстазе  лицо,  с  капельками  пота,
который выступил от солнца на верхней губе, обнажавшей  сверкающие  передние
зубы, казалось зеркалом, помещенным в нескольких дюймах  под  его  лицом,  -
чуть запотевшим зеркалом, а не лицом другого человека. Он спросил себя,  кто
это, и потом вдруг вспомнил: ?Да это же Салли!? Он закрыл глаза и постарался
дышать в одном ритме с ее легкими прерывистыми вздохами.  Когда  ее  дыхание
стало ровным, он сказал:
   - А ведь под открытым небом лучше, верно? Больше кислорода.
   Он почувствовал  ее  кивок  у  своего  плеча,  словно  трепетное  касание
крыльев.
   - А теперь отпусти меня? - сказала она.
   Лежа рядом с ней, пока она втискивалась в  свои  бикини,  он  предал  ее:
захотелось сигарету. А ведь все и так хорошо - эта наполненность  до  краев,
эта благодарность, это широкое небо, этот запах моря. Устыдившись стремления
снова влезть в свою загрязненную прокуренную шкуру, он вылил остатки вина  в
стаканчики и воткнул пустую бутылку, как монумент, горлышком вверх в песок.
   Салли смотрела вниз на безлюдную стоянку для машин и вдруг спросила:
   - Джерри, как я могу жить без тебя?
   - В точности как я живу без тебя. Просто мы оба большую часть времени  не
живем.
   - Давай не будем говорить об этом. Давай не будем портить наш день.
   - О'кей. - Он взял роман, который она читала, и спросил:
   - Ты понимаешь, что к чему у этого малого?
   - Да. А ты - нет.
   - Не очень. Я хочу сказать, не потому, что все это не правда, но... -  Он
потряс книгой и отшвырнул ее в сторону. - Разве это надо говорить людям?
   - По-моему, он хороший писатель.
   - Ты многое считаешь хорошим, верно?  Ты  считаешь  Моравиа  хорошим,  ты
считаешь, что теплое вино - это  хорошо,  ты  считаешь,  что  любовь  -  это
хорошо.
   Она быстро взглянула на него.
   - А ты не согласен?
   - Отчего же - вполне.
   - Нет, не правда, ты мне иногда не веришь. Не веришь, что  я  вот  такая,
простая. А я в самом деле простая. Ну совсем, точно... - ей трудно  давались
сравнения: она видела все  так,  как  оно  есть,  -  ...точно  эта  разбитая
бутылка. Во мне нет тайн.
   - Такая красивая бутылка.  Посмотри,  как  срез  -  там,  где  отбито,  -
сверкает на солнце. Она - будто маленький каток, которым утрамбовывают пляж:
круглая, круглая. - Джерри  снова  захотелось  сигарету  -  чтобы  было  чем
жестикулировать.
   - Эй? - сказала она, как говорила обычно,  когда  между  ними,  казалось,
возникало отчуждение. - Привет, - серьезно ответил он.
   - Привет, - повторила она в тон ему.
   - Солнышко, почему ты все-таки вышла за него замуж?
   И она рассказала ему,  рассказала  подробнее,  чем  когда-либо,  обхватив
колени и потягивая вино, - рассказала  так  мило,  мягко,  небрежно  историю
своего брака, типичную историю двадцатого века, а он смеялся  и  целовал  ее
склоненную голую поясницу.
   - Ну, а я продолжала брать уроки  верховой  езды,  и  опять  у  меня  был
выкидыш. Тогда он послал меня к  психоаналитику,  и  этот  чертов  аналитик,
Джерри, - он бы тебе понравился: он очень похож на тебя, такой деликатный, -
говорит мне - сама не знаю, отчего это у меня, но я всегда стараюсь  делать,
как советуют мужчины, такая уж у меня слабость, -  так  вот,  он  и  говорит
мне: ?На этот раз вы родите?. О'кей, я и родила. В голове  у  меня  все  так
перепуталось, я даже подумала, уж не от аналитика ли  у  меня  ребенок.  Но,
конечно, не от него. Это был ребенок Ричарда. Ну, а потом - раз уж  появился
один, вроде бы надо было завести и еще, чтоб первый вырос человеком.  Но  не
всегда все получается, как хочешь.
   - А знаешь, почему у меня столько детей? - спросил он.  -  Я  понятия  об
этом не имел, пока Руфь не сказала мне как-то ночью. Ты же знаешь, она очень
верит в то, что роды должны быть естественные. Так вот, Джоанну она родила с
великими муками, поэтому, видите ли, она решила произвести на свет еще двоих
детей, чтобы, так сказать, отшлифовать технику. Он надеялся, что  вызовет  у
Салли смех, и она  действительно  рассмеялась,  и  в  этом  обоюдном  взрыве
веселого серебристого  смеха  они  потопили  все  печальные  тайны,  которые
хранили про себя. У  нее  таких  тайн  было  больше,  чем  у  него.  Это  их
неравенство огорчало Джерри, и когда тени от дюн удлинились в  их  маленькой
лощинке, он поцеловал ее запястья и признался, отчаянно пытаясь уравновесить
их судьбы:
   - Я препогано поступил, женившись на Руфи. Право же, куда хуже, чем  если
б женился ради денег. Ведь я женился на ней, так как знал, что из нее выйдет
хорошая жена. Такой она и оказалась. Господи, до чего же я об этом жалею. До
чего жалею, Салли.
   - Не грусти. Я люблю тебя.
   - Я знаю, знаю. И тоже тебя люблю. Но как могу я не грустить? И  что  нам
делать?
   - Не знаю, - сказала она. - Наверно, еще немного потянуть, как оно есть?
   - Да ведь на месте ничто не стоит. -  Он  указал  вверх  и  уставился  на
солнце, точно хотел себя ослепить. - Это чертово солнце и  то  на  месте  не
стоит.
   - Не устраивай мелодрамы, - сказала она.
   Они ползали на коленях, собирая свои вещи, а в уме  прокручивали  хрупкую
ложь, которую придется нести домой. Светлые волосы его  Салли  упали,  когда
она склонилась над их крошечным, немудреным хозяйством, - она  казалась  при
этом песчано-желтом освещении такой  спокойной  и  такой  покорной,  что  он
сердито поцеловал ее, последний раз в этот день.  Все  их  поцелуи  казались
последними. Ленивым движением она опустилась на землю и, прижавшись  к  нему
всем телом, обвила его руками. Плечо ее было  теплым  на  вкус  -  его  губы
заскользили по ее коже.
   - Детка, у меня это не пройдет, - сказал он, и она  кивала,  кивала  так,
что тела их закачались: Я знаю. Я знаю.
   - Эй, Джерри? За твоим плечом я вижу Саун