грохот
громкоговорителей и шарканье спешащих пассажиров девочка опустилась на пол и
заплакала. - Твой новый папа решит, что ты очень несчастна.
   - Я тоже хочу коку, - сказала она.
   - Вот, - повернувшись к Салли, сказал Джерри. - Три монеты.
   Когда багаж, наконец, был получен, и носильщику дали на чай,  и  схватили
такси, дух приключения  -  повеление  рисковать,  завещанное  нам  Священным
писанием, - объединил их вновь. Бобби сел с шофером; Джерри,  Салли  и  двое
младших детишек разместились сзади. Машину - вместительный старый  ?понтиак?
- вел индеец. Голос у него, когда он спросил, куда ехать, был низкий,  и  он
тщательно произносил слова,  словно  выкапывал  их  из  земли  или  мысленно
переводил на  английский  с  какого-то  более  древнего  языка.  Бобби,  как
зачарованный, уставился на блестящие  черные  волосы,  пергаментную  щеку  и
амулет из  бусинок  на  зеркальце  заднего  обзора,  и  Джерри  почувствовал
облегчение от того, что ему удалось на  какое-то  время  умиротворить  этого
сложного ребенка - его новую совесть. Дорога, которая  сразу  за  аэропортом
пошла по голым окраинам, где  то  и  дело  приходилось  снижать  скорость  и
останавливаться на перекрестках, вывела их на просторы долины,  и  к  Джерри
вернулось  первое  впечатление  шири  и   благодати.   Воскрешая   познания,
почерпнутые из путеводителей, он наугад определял буйволову траву,  маттиолы
и колокольчики; между пучками полыни были гладкие проплешины, где  ничто  не
желало расти. Чтобы не наслаждаться таким счастьем одному, он протянул  руку
за спинами детей и переплел свои пальцы с пальцами Салли. А она  остекленело
глядела на однообразный пейзаж. Ее рука на ощупь была твердой и  напряженной
- рукою труженицы, что ему нравилось. Хотя она ответила на  его  застенчивое
пожатие, которым он давал понять, что готов оберегать ее, в  уголке  ее  рта
появилась горькая складка, словно она сожалела, что уже не  может  по  своей
воле дарить ему то, что им завоевано и принадлежит по праву. И будто капнули
ядом. Самый воздух изменился -  чуть-чуть,  но  достаточно,  чтобы  нарушить
хрупкое равновесие их обоюдной иллюзии. Запах полыни усилился; такси поехало
быстрее; светло-зеленые побеги  замелькали  с  такой  стремительностью,  что
казались голубыми. Голова индейца, как изваяние,  вырисовывалась  на  свету.
Детские  головки  словно  застыли   изящными   черными   силуэтами;   Джерри
произнес: ?Эй??, и Салли не ответила; пустыня вокруг них - и  они  вместе  с
нею - испарилась, исчезла, ее никогда и не было.

***

   Джерри и Руфь спускались на  самолете  к  Ницце.  Машина  накренилась,  и
сверкающее Средиземное  море  прыгнуло  на  них:  пилот  совершил  серьезную
ошибку. В самый последний момент, словно карта, вытянутая со дна колоды, под
ними все же открылась земля; колеса самолета ударились  так,  что  затрещали
шасси; все закачалось, моторы  яростно  взревели:  они  приземлились.  Чарли
рассмеялся. Маленькие, крытые черепицей домики Лазурного  берега  потянулись
мимо, точно  игрушки  на  веревочке,  пока  самолет  подруливал  к  стоянке.
Надпись ?АТТАСНЕZ VOS CEINTURES?  погасла, затем
погасло ?DEFENSE DE FUMER? . Они схватили  свои
пальто и встали;  вслушиваясь  в  гул  голосов  вокруг,  Джерри  понял,  что
самолет, весь выложенный пластиком, такой весь  голубой  и  американский  на
аэродроме  Айдлуайлд,   теперь   аннексирован   французами.   Все   говорили
по-французски, а он этого языка не знал. ?Au revoir? ,
- сказала стюардесса, и они  стали  спускаться  по  металлическим  ступеням.
Воздух был мягкий,  чистый  и  как  бы  состоявший  из  отдельных  частиц  -
изрезанный и иссеченный, точно на  картинах  кубистов,  косыми  лучами  чуть
теплого солнца. Им открывались целые миры для  обозрения,  но  глаза  Джерри
были мертвы: утрата притупила их остроту; дети  и  жена  нетвердой  походкой
пронесли  его  чувства  по  закодированной  ленте  бетона,   через   обрывки
впечатлений. В толчее у паспортного контроля он услышал  -  потому  что  это
было повторено несколько раз, - как чиновник в синей  форме  с  раздражающим
удивлением произнес: ?Trois enfants? . Джерри  услышал,
что его жена разговаривает с этим человеком по-французски, и  удивился:  что
за странная женщина стоит рядом с ним, как  она  могла  держать  в  себе  на
запоре целый язык. А в аэровокзале, наполненном,  будто  во  сне,  шарканьем
чужих ног, стояла Марлен Дитрих в замшевых  брюках  и  сапожках  на  высоком
каблуке и курила сигарету, держа длинный перламутровый мундштук. Его дети, в
упоении от чувства безопасности и свободы, промчались под ее взглядом, и эта
женщина, сочетание света и тени, призраком возникшая из времен его  детства,
посмотрела на них  с  откровенным,  неожиданным  для  призрака  интересом  и
благожелательностью.
   Марлен Дитрих выглядела молодо за зубчатой стеной своих чемоданов. Джерри
увидел в ней доказательство той истины, что путешествия отодвигают смерть  -
это способ купить жизнь за мили. Он  же  путешествует,  потому  что  адвокат
Ричарда посоветовал ему уехать на время. Он взял отпуск в своем агентстве  и
собирался заняться живописью.  Они  с  Руфью  снова  будут  сидеть  рядом  и
рисовать. Он прошел сквозь стекло на  улицу,  где  ждала  череда  такси,  на
которых, вопреки ожиданию, значилось: ТАКСИ.
   - А Nice?  - спросил шофер в куртке такой синевы, какую
Джерри видел только на картинах.
   - Oui, б Nice s?il vous plaоt  ,  -
сказала Руфь и, краснея, назвала отель, словно агент из бюро путешествий мог
их подвести. - Votre voiture,  est-ce  que  c?est  assez  grand  pour  trios
enfants?
   - Oui, oui, ca va, madame, les  enfants  sont  petits.
   Чарли сел впереди с шофером, остальные четверо - сзади. Джоффри захныкал,
что его совсем задавили.
   - Нас всех задавили, - сказал ему Джерри,  отчаянно  стараясь  преодолеть
стеснение в легких, которое патологически  возникало  при  малейшем  нервном
напряжении.
   Руфь сказала:
   - Посмотрите-ка все в мое окно - прямо  как  картина.  -  По  ту  сторону
дороги, дальше от моря, на недавно разбитых  участках  произрастала  древняя
культура; крутые зеленые склоны, которые по сравнению  со  стертыми  холмами
Коннектикута,  казалось,  только-только  обрели  форму,  были  со  скаредным
тщанием  разбиты  на  поля  и  террасы;  по   этим   склонам   средневековой
перспективой  громоздились  городки.  Европа  была   четкой   по   цвету   и
загроможденной по  рисунку.  Сероватая  зелень  на  ближних  холмах,  тускло
поблескивавшая, как волосы женщины, когда она их расчесывает, - это,  должно
быть, оливы. А по другую  сторону  -  извилистая  полоса  желтовато-грязного
песка  чуть  шире  шоссе,  окаймленная  водорослями  и  усеянная   бетонными
волнорезами, отнюдь не напоминала то, что Джерри привык называть  пляжем,  -
тут требуется другое слово. Оно и значилось на зеленом указателе: PLAGE.
   Джоанна,     зажатая     между     Джерри     и     окном,     произнесла
величественно-безразличным тоном:
   - На всех дорожных знаках - маленькие рисуночки. - У  Джерри  было  такое
чувство, будто она обращается  не  столько  к  своим  родителям,  сколько  к
идеальным  родителям  из   школьных   хрестоматий,   лишенным   национальной
принадлежности, счастливым  и  автоматически  восхищающимся  всеми  чудесами
жизни.
   Стремясь подладиться под ее тон, Джерри сказал:
   - Это для того, чтобы такие  тупицы,  как  мы,  не  потерялись.  -  Когда
путешествуешь, всюду видишь опознавательные  знаки,  указатели,  инструкции.
Только дома их нет.
   Джоанна спросила:
   - Почему здесь столько этих стекляшек?
   - Оранжерей?
   - Наверное.
   - Они выращивают цветы для парфюмерной промышленности.
   - В самом деле?
   - Я так полагаю.
   Мимо них на мотоскутере промчалась блондинка с  развевающимися  на  ветру
волосами. На ней были белые брюки в стиле ?Сен-Тропез? и  полосатая  вязаная
кофточка, -  Джерри  вжал  ногу  в  пол:  прибавить  скорость,  нагнать  ее,
заглянуть ей в лицо. Сердце у него  учащенно  забилось,  но  такси  ехало  с
прежней скоростью. Руфь повернулась, вглядываясь в его лицо, и то,  что  она
на нем  обнаружила,  передалось  ей,  потом  снова  передалось  ему,  словно
отразившись в двух зеркалах, и  маленькое  пространство  машины  наполнилось
душераздирающей тоской и напряжением. Он промямлил в качестве объяснения:
   - Непостижимо. Руфь сказала:
   - Ты увидел ее позже, чем я. Сходства почти никакого.
   - Очень это плохо, - сказал он. Она  отвернулась;  он  почувствовал,  что
настроение у нее упало, а у него соответственно  поднялось.  Он  посадил  на
колени Джоффри, прижал его к себе и спросил:
   - Как дела, шкипер?
   - Отлично. - Мальчик произнес это каким-то грустным тоном, протянув ?и?.
   - Тебе все еще кажется, что тебя задавили?
   - Не очень.
   Чарли, не сводивший зачарованных глаз с шофера, обернулся  -  веснушчатое
личико его сияло лукавством - и сказал:
   - Он вечно жалуется, потому что он еще маленький.
   Нижняя губа у Джоффри задрожала,  животик  под  рукой  отца  вздулся  под
напором воздуха, который он  набрал  в  легкие,  готовясь  зареветь.  Джерри
быстро произнес:
   - Смотрите-ка! Мы въезжаем в город, который зовут Славным .
   Они въехали в Ниццу - точно въехали в призму. Фасады высоких белых отелей
заливало солнце, так что от карнизов и тентов над окнами падали под углом  в
сорок пять градусов  синие  тени.  Под  пальмами,  за  круглыми  стеклянными
столиками,  сидели  дамы  и  господа  в  пальто.  По  Английскому  променаду
прогуливались люди, четко разделенные на свет и тень, как луна  в  срединной
фазе. Джерри заметил одного  типа  в  самом  настоящем  монокле.  Он  увидел
женщину в жакете  из  шиншиллы,  которая  покупала  букетик  горных  фиалок,
завернутый в газету, в то время как пара серых пуделей симметрично  обвивала
ее ноги своими  поводками.  За  зелеными  перилами,  ограждающими  променад,
убегал вдаль, извиваясь, пляж - туда, где над блестящей сталью моря нависает
что-то вроде нежно-розового форта; пляж  -  каменистый,  весь  в  подвижных,
намытых водою камешках, в крошечных впадинах и щелях, между которыми, словно
в трубах органа, мелодично вздыхал океан. Берег  полнился  этой  музыкой,  а
вокруг - солнце, сверканье, яркие краски, разноцветные зонты. Джерри  сказал
Руфи, просто чтобы что-то сказать:
   - До чего хорошо. Мне здесь может понравиться. Она восприняла  его  слова
как эстетическую оценку и, проверяя ее, посмотрела в окно.
   - Разве не тут обосновываются все короли в изгнании? - спросила она.
   Такси свернуло с набережной Соединенных Штатов и поехало вверх по боковой
улочке, мимо заржавевшего остова цветочного рынка и магазина  с  украшенными
железной филигранью решетками.
   - Nous sommes arrivйs, mes  enfants  ,  -
объявил шофер и обернулся, охватив всех широкой улыбкой,  обнажившей  желтые
от табака зубы. - Ми приехаль! - добавил он на ломаном английском,
   А из отеля уже выскочили портье и  два  его  помощника,  весело  и  жадно
накинувшиеся на них, ибо в это время года постояльцы редки. Было ведь начало
ноября. Предводительствуемые Руфью,  они  последовали  за  багажом  и  долго
карабкались по  прохладным  ступеням  зеленовато-серого  мрамора  к  фасаду,
похожему на свадебный торт.
   Джерри сошел в Сент-Круа. Тропический воздух, живой и нежный, как  брызги
распылителя, дохнувший ему в лицо на  заре  в  Сан-Хуане,  здесь  был  суше.
Джерри чувствовал необычайную легкость во всем теле, на  душе  у  него  было
хорошо: он спал всего два часа во время ночного полета из  Айдлуайлда,  где,
стремясь избавиться от стеснения в груди, вдруг взял  и  сел  в  самолет.  И
тяжесть из легких ушла. Аэровокзал был новый, без дверей, так что лишь  тень
лежала границей между внутри и снаружи. В помещение  залетал  бриз,  принося
дыхание  земли  и  цветов.  За  кромкой  тени,   сквозь   дымку   равномерно
вращающегося распылителя и сетку аэродромной ограды, видно было, как  потоки
воздуха, взвихренные  пропеллерами  самолета  ?Кериб  Эйр?,  На  котором  он
прилетел, взметнули столбы  пыли,  и  черные  носильщики,  вдруг  обезножев,
словно повисли в воздухе. На низком зеленом холме, таком тусклом, точно  вся
краска впиталась в незагрунтованное полотно, высилась конусообразная громада
- должно быть, остатки сахарного  завода,  подумал  Джерри.  Земля  казалась
одновременно истощенной и девственной. Похоже,  самое  подходящее  для  него
место.
   На стоянке такси негр с сигаретой за каждым ухом спросил, куда  он  хочет
ехать - в ?Кристианстед? или в ?Фредерикстед?. Джерри не ожидал,  что  здесь
будет выбор.
   - А который из них вы рекомендуете? Нетр деликатно пожал плечами.
   - Сами решайте, приятель. Один - там, другой, - он повел глазами в нужном
направлении, - вон там.
   - Значит, в оба сразу поехать я не могу? - сказал Джерри, решив пошутить.
   Спокойное молчание последовало за его вопросом, не нуждавшимся в  ответе;
дышалось ему легко, он чувствовал, что начинает любить эту черту  обитателей
тропиков - терпеливое ожидание. Он сказал:
   - Все, что мне надо, это комната и пляж. - Стоял март, ему говорили,  что
гостиницы к этому времени начинают пустеть.
   Негр посмотрел поверх плеча Джерри,  затем  повернулся  и  нежным  жестом
открыл дверцу своего такси.
   - Устроим вас в наилучшем виде, - сказал он.
   Джерри залез в машину, и за те несколько минут, что  он  ждал,  пока  она
двинется с места, еще два негра, а потом еще один вышли из тени  аэровокзала
и сели к нему в такси: один - впереди с шофером, двое других - сзади, с ним.
Его оттеснили в угол. Негры, взрослые мужчины, хихикали и болтали  о  чем-то
непостижимом; они переговаривались на каком-то своем  языке,  помеси  колких
шепотков и недосказанных намеков, - совершенно непонятном, хоть и английском
языке. Такси помчалось на большой скорости по левой стороне  прямой  дороги,
огражденной с обеих сторон стеной сахарного тростника; прямо на них  мчалось
другое такси, и они в последний момент чудом избежали столкновения -  совсем
как в аттракционе  с  зеркалами.  Они  проезжали  мимо  каменных  остовов  с
прорезями, в которых когда-то стояли штыри исчезнувших жерновов, мимо хибар,
крытых  жестью,  и  более  новых,  американского   типа,   домиков,   белых,
оштукатуренных, с окнами, прикрытыми жалюзи, с бугенвиллеями, с водосточными
трубами и цистернами для дождевой воды.  На  перекрестке  указатель  гласил:
?Верхняя Любовь?; такси остановилось, и один из негров вылез. Шофер  спросил
громко, совсем другим голосом, явно обращаясь к Джерри:
   - Хотите поехать через горы-ы?
   - Конечно, - сказал он. Покорись. Забудь.
   Они забрались высоко - туда,  где  были  пастбища  и  стояли  раскидистые
деревья с белой корой, свисавшей вниз, точно листья,  засохшие  среди  лета.
Выше и выше - бирюзовый океан, испещренный  пятнами  лаванды,  то  появлялся
перед глазами, то исчезал. Теперь вокруг них сомкнулся  лес,  где  волосатые
лианы тонули в облаках гибискуса, а корни  красного  дерева  сплетались  над
землей, образуя у края дороги причудливые храмы-пещеры. Что-то  серебристое,
точно ртуть, нырнуло  под  колеса  такси,  в  машине  вспыхнул  возбужденный
разговор, и таксист произнес намеренно четко, для Джерри:
   - Ман-гу-ста.
   Громыхая по скверной, в выбоинах дороге, они за поворотом вдруг выскочили
из леса прямо в небо и остановились. Двое негров вышли  и,  не  оглядываясь,
направились к невидимому дому. Джерри понял, что никогда не увидит их домов.
Передвинувшись на другой край опустевшего  заднего  сиденья,  он  глядел  на
ленту берега, гоггочку шоссе, точечки красных крыш  с  такой  же  высоты,  с
какой месяц назад глядел на серые крыши Квинса,  тесно  придвинутые  одна  к
другой, как картонки на складе.
   Моторы самолета тогда вдруг заревели  сильнее,  черная  вода  подпрыгнула
навстречу им, дети умолкли. Руфь сжала его руку. Колеса чиркнули  по  бетону
полосы, огромное голубое тело машины содрогнулось  и  жалобно  заскрипело  -
минута опасности миновала. Они были дома.
   Из окна спальни домика, что они сняли в О-де-Кане, Джерри,  задыхаясь  от
удушья рядом с Руфью, спавшей сном праведницы, мог видеть за глубокой  узкой
долиной, где когда-то жил? Модильяни со своей любовницей, созвездие  Ориона.
Созвездие это словно бы сопутствует морю и  самой  своей  вытянутой  формой,
напоминающей стройного  мужчину,  почему-то  приносит  успокоение,  помогает
дышать. Вернувшись в Америку, Джерри обнаружил, что созвездие трудно  найти:
его заслоняли вездесущие деревья, затмевали яркие искусственные огни  -  оно
словно переместилось в звездном пространстве. Когда же однажды  с  какого-то
открытого места Джерри увидел своего утешителя в изгнании, у Ориона не  было
того  дружелюбного  сияния,  какое,   возможно,   придавала   ему   близость
посеребренного луною тела его переменчивой возлюбленной - Средиземного моря,
чей шелестящий  сон  поверженный  охотник,  опершись  на  локоть,  казалось,
неусыпно оберегал.
   В Гринвуде Салли нигде не было видно, хотя Ричард в новом  белом  ?порше?
появлялся в городке по уик-эндам, а однажды в сумерки, не по  сезону  мягким
мартовским днем, Джерри увидел его на заброшенной дороге с Джейнет Хорнунг -
они ехали в машине со спущенным верхом и выглядели точно  дети,  застигнутые
врасплох в одной ванне.
   Шофер вытянул сигарету из-за уха и закурил - они спускались к пляжу  и  к
городу. Россыпь камней на откосе оказалась отарой овец. Появились  дома,  но
людей не было.

***

   Эй, Салли?
   Да, Джерри? . Ну, как все было? Очень худо?
   Временами, но ты был прав, я это знала. Ты очень мудро понял в тот  день,
чего я на самом деле хотела, а мне казалось, я хотела как раз обратного.
   Жаль, что я был таким мудрым. Жаль, что на самом деле ты хотела не меня.
   Я хотела тебя и хочу. И ты принадлежишь мне, как Орион принадлежит морю.
   Но то ведь боги, а мы с тобой простые смертные, как ты однажды сказала. И
мы запутались, потому что мы люди. Ведь все получилось главным образом из-за
детей.
   Нет, мне бы тоже хотелось так думать, и ты очень добр, что лжешь мне.  Но
не было бы детей, было бы что-то другое. Была бы Руфь. А  поведи  себя  Руфь
иначе, ты бы нашел другой предлог. Ты хотел, чтобы я была безупречной.
   В том-то и дело, верно? Такой ты останешься для меня навсегда.
   Не навсегда, дорогой, - ты ведь не любишь, когда я зову  тебя  ?дорогой?,
да? Никогда не любил, тебе казалось это искусственным. Я никогда  не  знала,
как тебя называть, а в минуты близости  мне  так  хотелось  при-думать  тебе
подходящее имя, но я молчала.
   Надо было хоть что-то сказать. Что угодно.
   Я стеснялась.
   Ты?
   Да.
   А сейчас ты как? У меня такое чувство, будто я мертвый.
   Я все еще не оправилась от потрясения, но теперь уже легче. Я  больше  не
твоя. Ты должен это знать. Через какое-то время я,  наверное,  ожесточусь  и
стану тебя ненавидеть, потому что ты унизил меня, а потом и это  пройдет,  и
все мне будет, в общем-то, безразлично. Ты станешь моим бывшим любовником, и
между нами могут даже установиться дружеские отношения.
   Это звучит ужасно. Ужасно.
   Женщины пытаются быть  как  мужчины,  Джерри,  что-то  надумывают,  но  в
конечном счете все мы люди практичные: жизнь  заставляет.  Надо  идти  своей
дорогой, одному.
   Нет. Я не верю тебе. Я любил тебя, потому что ты  верила  в  то,  во  что
верил я. И я следовал за тобой туда, где, кроме нас, никого не было.
   Любая женщина, с которой ты будешь спать, отведет тебя  туда  же.  Ничего
другого у нас с тобой нет, мой дорогой, - только настоящее, а это -  Руфь  и
Ричард. Люби Руфь, Джерри.  А  теперь  пора  кончать  разговор,  иначе  люди
скажут, что я - шлюха.

***

   Этот воображаемый разговор между ним и той Салли, чей образ  он  носил  в
себе, закончился словами, которые она действительно ему сказала. Это было на
вечеринке у Коллинзов,