чаев всегда стояли две отдельных койки.
   - Что случилось?
   - Дракх взбесился. Ну тот, здоровенный, черный, на котором твой  знакомец
приехал. С привязи рвется, того и гляди, остальных животных покалечит, и так
всех по углам разогнал.  Давай-ка,  хозяюшка,  вставай  и  разбирайся,  пока
переполох у соседей не поднял да постояльцев не перебудил, шумит  ведь,  как
сотня лысунов...
   - Да я - то при чем? - приподнимаясь на локте, возмутилась  Тай,  которая
терпеть не могла подобные ночные авралы  -  весь  день  потом  невыспавшаяся
ходить будет. - Сам, что ли, не можешь разобраться?
   - Я к этой страшной твари и близко не подойду. - Доник  энергично  затряс
головой. - Мне еще жизнь дорога. Иди, буди своего гостя, пусть утихомиривает
зверя.
   Остатки сна слетели,  словно  его  и  не  было.  Тай  откинула  одеяло  и
соскочила на пол, оказавшись в  одной  полупрозрачной  ночнушке,  в  которой
намеревалась наведаться ночью к засфернику, но так и не решилась - что-то ее
удержало, и пока она еще не разобралась в своих  чувствах,  оставив  это  на
потом. Спохватившись,  сердито  бросила  Донику,  беззастенчиво  пожиравшему
глазами ее тело  сквозь  ничего  не  скрывающую  ткань:  -  Отвернись,  чего
гляделки вылупил! Совсем совести нет?
   - Да ладно тебе! - ухмыльнулся тот. - Когда еще возможность  представится
тобой полюбоваться!
   - Отвернись, Доник, - уже мягче попросила Тай. - Мне переодеться надо.
   Что-то проворчав, бармен повернулся  спиной.  Затем  поправил  чадящий  и
потрескивающий фитиль, предварительно поплевав на пальцы, и взял  светильник
в другую руку, чтобы не оставить ее без света. По углам бродили колеблющиеся
тени, причудливо искажая вещи. Сориентировавшись, Тай быстро подошла к своей
одежде, аккуратно развешенной на стуле, - не к той, в которой была вчера,  а
к походной, загодя приготовленной с вечера. Теплая рубашка из тонкой шерсти,
кожаный жилет, плотный кожаный ксомох  до  колен  с  боковыми  разрезами  до
бедер, меховой шлемник, толстые шерстяные штаны и узкие  вилсиговые  сапожки
высотой до середины икры. Вся одежда выглядела стильно и была  окрашена  под
серебро.
   - Что ж ты сам к нему не наведался? - поинтересовалась она, уже одеваясь.
   - Не знаю, - немного помолчав, ответил  Доник.  -  Боязно  что-то  стало.
Странный он какой-то, этот хальд. Есть что-то в нем нехорошее,  тревожное...
а ты вроде как с ним уже накоротке, по крайней мере, беседа вчера вечером  у
вас вышла долгой.
   - Ничего у меня с ним не было, Доник,  если  ты  об  этом  подумал,  -  с
досадой бросила Тай.
   - Вот и я говорю - странный он какой-то, - задумчиво кивнул Доник. - Если
бы ты пригласила меня, я бы не раздумывал ни мгновения...
   - Мечтать не вредно, - хмыкнула Тай и, не удержавшись, поддела: - Мужчина
называется, с дракхом справиться не может!
   - Да ты хоть зверя его видела? - Доник явно обиделся и умолк.
   Закончив с рубашкой,  штанами  и  жилетом,  Тай  быстро  натянула  сверху
ксомох, одернула  со  всех  сторон,  поправляя,  взялась  за  сапоги.  Затем
затянула поверх ксомоха широкий кожаный пояс с подвешенным к нему кинжалом в
ножнах - без оружия в дороге никак нельзя, столько всякой нечисти шастает по
лесам - и двуногой, и четвероногой, и... В общем, со всяким количеством ног,
рук, лап и клыков.
   - Сейчас еще ночь или уже утро? - Скоро рассветет, - буркнул Доник.
   - Ладно, пошли. Нечего дуться.
   Шлемник она пока надевать не стала, зажала  под  мышкой.  Доник  заспешил
следом, освещая темный коридор. Ее комната была рядом, через одну от комнаты
Доника. Тай постучала и, не дожидаясь  ответа,  вошла.  Если  все  так,  как
говорит бармен, то времени на вежливость не было. Доник встал сзади,  подняв
светильник над плечом и сопя в левое ухо.
   Никсард спал прямо в одежде, на  спине,  поверх  так  и  не  разложенного
одеяла, лишь скинув свои довольно странной формы башмаки на пол  да  повесив
на стул серый плащ. "Вот засранец, - недовольно  подумала  Тай,  разглядывая
эту картину, - стоило ли свою комнату отдавать. Знала бы заранее, что он так
поступит, рядом с дракхами под навесом постелила бы".
   Тут она почувствовала,  что  с  засферником  что-то  не  так,  и  подошла
вплотную к кровати. Его тело было странно неподвижным, а дыхание столь тихим
и незаметным, что его можно было  принять  за  покойника.  Тай  обеспокоенно
тронула его за руку и отдернула пальцы, словно обожглась, -  кисть  Никсарда
была ледяной, окостеневшей. Даже у покойника не бывает таких  холодных  рук.
Мысли Тай заметались, как стая вспугнутых хронков. Случилось  то,  чего  она
никак не ждала так скоро, ведь вечером гость выглядел  вполне  прилично.  Но
думала она недолго, так как по натуре  обладала  решительным  характером:  -
Доник! Бери его под мышки, а я за ноги - Зачем?
   - Ты что, сам не видишь? У него окочун начался! Его  теперь  только  вода
спасти может Да быстрее же, увалень ты неловкий!
   До  бармена  наконец  дошло  Он  приглушенно  охнул,  торопливо  поставил
светильник на пол и сграбастал чужака за плечи. Вместе они подхватили его  и
потащили  к  выходу.  Одеревеневшее  тело  казалось  странно  легким,  почти
невесомым, словно эта ночь вытянула из него всю влагу. Но виновата, конечно,
была  не  ночь,  а  Закон  Равновесия,  столь   неожиданно   и   неотвратимо
предъявивший на чужака свои безжалостные права...
   Дальнейшее запомнилось Тай каким-то кошмаром из отдельных сцен.
   Она помнила, как, наталкиваясь на  стены  коридора  в  кромешной  тьме  и
вполголоса переругиваясь, тащила с До-ником постояльца к выходу из трактира.
Как они вместе затаскивали его  в  седло  черного  зверя,  к  этому  времени
все-таки успевшего повалить навес,  но  сразу  присмиревшего  при  появлении
хозяина, а заспанная служанка, толстушка Лайна, выбежавшая на шум,  охала  и
ахала рядом, добавляя сумятицы, пока Тай ее  не  прогнала.  Как  без  спроса
позаимствовав дракхов у своих постояльцев, торопливо,  но  бесконечно  долго
ехали к пристани по еще  ночному  городу  и  придерживали  Никсарда  с  двух
сторон, бесчувственное тело которого так и норовило  свалиться  под  копыта.
Как,  усталые  и  запыхавшиеся,  будили  хозяина  единственного  плоскодона,
оказавшегося в эту пору у пристани, как пытались объяснить ему, хмельному  и
сонному, в чем дело,  и  как  Таи,  отчаявшись,  в  конце  концов  заплатила
четверную цену за рейс, побудив сразу протрезвевшего  лоханшика  к  активным
действиям. Помнила, как вдвоем с Доником укладывали подопечного  на  жесткий
топчан в отведенной каюте. Как плоскодон  отчаливал  от  пристани,  а  Доник
махал ей с берега рукой, удерживая в поводу двух так выручивших их  дракхов,
как хлопали наполняющиеся ветром широкие,  спешно  поднятые  командой  судна
паруса. И как Тай, заперев дверь, с остро ноющим  от  беспокойства  сердцем,
скинув сапоги и ксомох, легла на топчан к за-сфернику, укрывшись его плащом,
захваченным из трактира  вместе  с  башмаками  в  походной  сумке,  и  тесно
прижалась к нему всем телом, с отчаянным и твердым намерением его  отогреть.
Последняя ее мысль была о том, что теперь она уже точно не уснет и будет так
мучиться, ворочаясь с боку на бок, пока засферник не придет в  себя...  Если
вообще придет, если уже не поздно... Но спасительный сон пришел и смежил  ей
веки, избавив на время от душевных терзаний и тяжких забот,  так  неожиданно
свалившихся на ее хрупкие плечи.

   17. Недоброе утро на пристани

   Светало медленно, как всегда, но тумана над водой сегодня не было. Сквозь
щели дощатого настила было видно, как внизу об опоры лениво плещутся  мелкие
волны, образуя вокруг них узкую коронку мутной белой пены.  Вдали,  в  серой
утренней дымке, тихо таяло  небольшое  приземистое  судно  -  это  плоскодон
удалялся от недавно покинутой пристани Было холодно
   Михкай сдернул шлемник и ожесточенно почесал нестерпимо зудевший затылок,
бормоча под нос ругательства. Летом он любил плескаться в теплой  прибрежной
воде Великого озера, но  зимой  его  в  ледяную  темную  воду  и  палкой  не
загонишь, от одного вида в зябкую дрожь бросало. Посещение бани же,  по  его
мнению, стоило слишком дорого, и он бывал там не чаше раза в две-три декады,
предпочитая мучиться  от  чесотки,  как  сейчас,  но  не  тратить  с  трудом
заработанные на этой  проклятой  работе  маны.  Михкай  работал  смотрителем
пристани уже много лет и каждое ночное дежурство не переставал  клясть  свою
незавидную  долю  -  только  ради  того,  чтобы  занять  чем-то  голову,  не
обремененную особыми умственными усилиями. Особенно сильное  словоизвержение
случалось тогда, когда кругом царила  тьма,  разгоняемая  лишь  факелами,  и
где-то  рядом  бродили  разные  страхи.  Но  сейчас,  слава  Создателю,  уже
наступило утро.
   Снова нахлобучив шлемник на нечесаные космы волос, Михкай поддернул вечно
сползающие штаны, глянул на  далекую  уже  корму  уплывающего  "Висельника",
бегло  осмотрел  широко  разбросанные  портовые  постройки,  посторонних  не
обнаружил и решил, что можно пойти  погреться  в  свою  любимую  будку,  что
одинокой свечой торчала на левом конце пристани.  Над  короткой,  черной  от
сажи трубой вился легкий дымок - дрова еще  не  прогорели,  в  будке  сейчас
должно быть тепло и уютно. Кому эта пристань нужна, чего  за  ней  смотреть?
Ну, уплыли эти ранние пташки и уплыли, так нет, по правилам надо  проводить,
последить за порядком, а чего следить? Воровства в Абесине не водится, как в
макоре у кордов, приезжих нынче мало,  по  трактирам  гостят  да  в  подушку
сопят... Нормальные люди сны сладкие досматривают,  вот  а  он  бродит  тут,
словно лысун.
   Зябко передернув плечами,  Михкай  побрел  к  своей  будке.  Не  к  добру
поминать этих тварей ночных, злобных и до кровушки живой охочих. Хоть  здесь
в его работе смотрителя какой-то прок - в городе, бывает, по  улицам  лысуны
всю ночь шастают, до самого утра, чтоб после в свой  поганый  лес  убраться,
жрут  всякий  мусор  да  разных  животных   домашних,   за   коими   хозяева
недоглядели... бывает, и хозяев, за которыми недоглядели хозяйки...  Вот,  а
на пристани ни разу не показывались. Воды не любят, от запаха воды у  них  в
чутком носу свербит. Прям как у нубесов, хотя  те  вроде  как  без  носов...
Михкай остановился возле будки, чихнул, кляня про себя  сырость,  взялся  за
ручку двери.
   Сзади неторопливо забухали копыта, глухо тараня доски причала.
   Вот утро беспокойное, кого там еще несет? Михкай недовольно обернулся.  И
враз забыл о своем беспокойстве. Потому как  обомлел.  К  краю  каменитового
настила, где плескалась темная  зимняя  вода,  медленно  двигался  громадный
всадник, словно собирался  пуститься  вплавь.  Черный  великан  на  огромном
черном дракхе. Тело скрывал плащ, голову - капюшон. Но было  в  его  облике,
пусть  и  скрытом  одеянием,  что-то  непередаваемо   жуткое.   Инстинктивно
чувствуя, что его появление не к добру,  Михкай  замер,  где  стоял,  словно
норогрызка, почуявшая парскуна. Рука так и прилипла к дверной ручке.
   Всадник остановился. Замер громадной темной глыбой прямо  напротив  будки
Михкая, шагах в десяти. И в десяти шагах  от  края  причала.  Остановился  и
вместе со своим зверем,  словно  думали  заодно,  уставился  вслед  кораблю,
еле-еле карабкавшемуся вдали  по  водной  глади.  По  крайней  мере,  Михкай
подумал,  что  вслед  кораблю,  лица-то  чужака  он  не  видел.  Опоздал,  с
неожиданным злорадством подумал про себя Михкай. Раньше надо было приезжать,
а теперь жди следующего плоскодона...
   Всадник шевельнулся. Мощные, словно нижние ветви старого  камнелюба  руки
вывернулись из-под плаща и откинули капюшон. В неверном утреннем свете слабо
блеснул сталью черный шлем,  выкованный  в  форме  звериного  черепа,  почти
полностью охватывавший голову гостя, но не скрывавший лица. Серокожего  лица
с  крупными,  сильно  выдающимися  вперед  челюстями,  с  тяжелым   каменным
подбородком, с узким, но до  жути  длинным,  нечеловеческим  разрезом  глаз,
заворачивавшихся на висок, для  чего  в  шлеме  имелся  специальный  боковой
вырез, чтобы не мешать обзору.  Такие  глаза  могут  увидеть  даже  то,  что
находится сзади.
   Дал-рокт. Вестник Тьмы.
   Перепуганный до смерти, Михкай  вытаращился  на  дал-рокта.  Ему  тут  же
захотелось сделаться как можно меньше, незаметнее, слиться  с  отбрасываемой
будкой тенью, превратиться в саму тень. Или в норогрызку. И юркнуть в  любую
подходящую щель. Первая лихорадочная мысль о том, что надо  куда-то  бежать,
кого-то предупредить, сбежала сама раньше него. Куда там бежать,  он  не  то
что шевельнуться, дыхание и то затаил. Лишь бы не заметил...  Лишь  бы  этот
жуткий дал-рокт не обратил на него,  маленького  и  незаметного  смотрителя,
своего жуткого гибельного внимания...
   Но Вестник прибыл явно не для того,  чтобы  забрать  душу  Михкая,  -  он
продолжал смотреть в водную даль.  Михкай  чуток  осмелел  и  позволил  себе
несколько дерзких мыслей. Что ему тут понадобилось? Как  он  посмел  явиться
сюда, в  землю  своих  страшных,  кровных  врагов,  нубесов,  беспощадных  и
неукротимых в своей мести, как рушащаяся с гор лавина? Стоит нубесам  учуять
его, и дал-рокту придет конец! Быстрей бы  уж  учуяли...  Но  в  Абесине  ни
одного кланта, насколько Михкай знал, вчера не появлялось - как назло  Да  и
обычных, людских  стражников,  чтоб  их  всех  до  одного  причастило,  тоже
поблизости не было, даже самых завалящих.  О-ох,  пропадет  он  тут,  бедный
смотритель, геройской смертью... Почему геройской, Михкай и сам бы  не  смог
объяснить. Но так хотелось иной раз совершить в жизни что-либо  значительное
без всяких усилий со своей стороны...
   Тут до Михкая дошло,  что  Вестник  уже  начал  колдовать.  Руки  поднял,
поганец, выше головы, когтями в сонное  небо  уперся,  словно  собрался  ему
кровь выпустить,  клыки  страхолюдные  оскалил,  что  зверь,  глаза  красным
пламенем зажег, будто угли, выхваченные из очага и вставленные  в  проклятые
Светом глазницы. Ой, не зря Вестниками детей  пугают,  со  страхом  убедился
Михкай. Что тут сейчас будет...
   А было вот что.  Воздух  вокруг  Вестника  как  бы  сгустился,  потемнел,
заколыхался, словно студень, вывернутый из миски на стол. Меж  белых  клыков
мага просочился тихий рык - то ли слово неведомое, заклятием  связанное,  то
ли вздох такой, силу приумножающий, - то Михкаю было неведомо, в магии он ни
уха ни рыла. Маг вдруг выбросил руки ладонями вперед, словно резко оттолкнул
что-то от себя, и что-то темное вырвалось из ладоней. Вырвалось, прыгнуло на
воду и понеслось, вытягиваясь длинным сгустком, словно огромный слизень, что
любят в трухлявом дереве да в трупном мясе  ковыряться,  понеслось,  ощутимо
сгущаясь на ходу, тяжелея, оседая  в  воду.  Вот  уже  и  волны  побежали  в
стороны, отбрасываемые мерзкой тяжестью, а  скорость  не  замедлилась,  даже
выросла.  Что-то  в  том  колдовстве  было  непередаваемо  страшное.  Михкай
судорожно вздохнул, не в силах более сдерживать дыхание. Тут, как  назло,  в
животе громко  заурчало,  как  иногда  случается  с  перепугу,  от  нервного
расстройства, сперло газом, и Михкай  аж  зажмурился  от  усилия,  сдерживая
окаянный порыв. Да что ж он такого съел вечером?  Рыба,  наверное,  порченая
была, теперь наружу просится... Живот снова заворчал, еще  громче  прежнего,
казалось - на всю пристань.  Пылающий  раскаленным  углем  зрачок  дал-рокта
сместился в глазнице вбок, с ледяной нечеловеческой  злобой  уставившись  на
смотрителя Живот сразу успокоился - от страха Михкая мгновенно  пронесло,  и
теперь он стоял ни жив  ни  мертв,  обильно  потея  в  томительном  смертном
ожидании, что Вестник Тьмы сейчас просто оторвет ему голову.
   Пылающий зрачок сместился обратно. Магу было явно не  до  него.  Заклятие
требовало сосредоточения, а посторонние звуки, помешавшие ему,  прекратились
Слава Истинному Свету! А штаны, если жив  останется,  и  постирать  можно...
Только бы запах дал-рокту не помешал, смердит-то как, ну точно - рыба плохая
была...
   Михкай снова распахнул глаза во всю ширь, устремив взгляд на озеро
   Направляемое волей мага, заклятие перло неудержимо  и  напористо,  быстро
поглощая расстояние. В двух сотнях шуггов от пристани на воде  болтался  буй
из простого, легкого дерева - плавняка,  не  подверженного  окаменению,  как
древесина камнелюбов. Буй отмечал мель, чтоб какое судно сдуру на нее брюхом
не село. Так вот, потемневший уже до полной черноты сгусток таранным бревном
прошел сквозь буй и унесся дальше. Буй несколько мгновений качался  на  воде
как ни в чем не бывало, а потом рассыпался  прахом,  исчез  без  следа,  без
звука.
   Глаза Михкая чуть не вылезли из орбит, когда  он  сообразил,  что  та  же
самая жуткая участь ожидала и плоскодон, и его команду из трех палубников со
знакомым лоханщиком, Уленгриком Белым, во главе. И двух  пассажиров,  чем-то
не угодивших Вестнику, крупно не угодивших, если  ради  них  маг  решился  в
макор своих исконных врагов забраться, считай, со своей  смертью  играл,  за
чужой гоняючись... Страсть-то какая! Что же  делать?  Делать-то  что?  Мысли
Михкая лихорадочно заметались в поисках выхода. Люди же погибнут!
   Тут он ощутил, что ему снова  стало  трудно  дышать,  хотя  теперь  и  не
сдерживался. От мага по пристани растекалась дурная мощь, пропитывая воздух,
вгрызаясь в дощатый настил, мощь била невидимыми волнами, проникала  в  тело
противной знобящей дрожью. Чтоб твое сердце прогрузилось во Тьму,  выругался
Михкай на Вестника и тут же  взмолился:  пронеси,  Свет  Истинный,  спаси  и
сохрани! А тем несчастным на корабле, видимо, уже не спастись. Так и сгинут,
не ведая от чего... Вон  уже  та  страсть  почти  возле  самого  плоскодона,
вот-вот в корму вдарит, гибельно, беспощадно...
   Уши уловили странный звук слева, будто терлось железо  о  железо.  Михкай
досадливо дернулся, не желая  пропускать  зрелища  гибели  "Висельника",  но
все-таки не утерпел и оглянулся, проверяя, что там еще за  напасть.  Сначала
он не поверил своим  глазам,  а  потом  -  потом  возликовал!  Прямо  позади
дал-рокта, в семи-восьми  шуггах,  выстроившись  полукольцом,  стоял  полный
клант нубесов. Хитиновые великаны застыли так, как только они одни и  умеют,
- сплошь изваяния, только скрещенные  мечеруки,  вздернутые  выше  головы  в
жесте боевой угрозы, друг о друга трутся - тот самый звук и есть. Как сумели
так неслышно объявиться, когда - Михкай и проглядел, и прослушал. Но  учуяли
дал-рокта, своим острым чутьем учуяли, теперь не упустят, нарежут поганца на
ремни...
   Маг услышал чуть ли не раньше Михкая. Чаре - а  у  серолицых  под  седлом
ходят только чарсы - с оглушающим ревом встал на дыбы, развернулся на задних
ногах, кроша каменит пристани в мелкую щепу, и снова опустился, уже мордой к
нубесам, продолжая изливать в рычание дикую, бешеную злобу на  врагов.  Всем
известно: враг хозяину - такой же враг и его зверю.
   Клант был явно отборным - из старых, опытных и поистине огромных  воинов.
Пешие, головой они равнялись с  головой  всадника,  а  их  жуткие  мечеруки,
способные рвать сталь, как гнилую кожу, вытянулись  не  меньше  чем  на  два
шугга. Таких огромных Михкаю еще видеть не доводилось!  Специально  по  душу
дал-рокта, что ли, прибыли?
   Михкай быстро глянул на озеро,  с  громадным  облегчением  убедился,  что
людям на "Висельнике" крупно повезло, так как отвлекся маг, упустил внимание
- и сгинуло, растаяло черное заклятие, и повернул голову обратно,  чтобы  не
пропустить самое интересное.
   - Поединок! - еще громче своего чарса рыкнул дал-рокт.
   - Выбирай, - ответил тот из нубесов, что  стоял  посередке,  прямо  перед
Вестником. Оглушительный треск и щелканье, кои  являлись  у  нубесов  речью,
ударили по ушам с такой силой, что Михкай аж присел.
   - Ты! - ответил маг.
   На этом разговор закончился. Столь старым врагам, как нубесы и дал-рокты,
говорить было