ть,  все
это она проделывала скорее для забавы, чем с коварным  умыслом,  побуждаемая
больше женской гордостью, чем тщеславием.
     Что касается Стокдэйла, то он ясно видел теперь, сколь мало способен он
бороться   с   искушением,   и   пожалел,   что   методистам   отказано    в
ангелах-хранителях. Час или два он еще крепился, наложив запрет на свои уста
и взоры, потом понял, что сопротивляться  долее  не  в  силах,  и  покорился
неизбежному.
     - Через месяц приедет постоянный священник, -  говорил  он  себе,  сидя
перед камином. - Я отсюда уеду, и она перестанет тревожить мои  мысли.  А  с
другой  стороны,  не  век  же  мне  жить  в  одиночестве?  Минуют  два  года
испытательного срока, я получу постоянное  место  и  дом  с  обстановкой,  с
полированной парадной дверью и бронзовым дверным молоточком.  И  как  только
последнюю тарелку поставят в буфет, я пойду к Лиззи и спрошу ее напрямик!
     В таких приятно волнующих переживаниях прошли  две  недели,  и  события
развивались приблизительно так,  как  это  спокон  века  бывает  в  подобных
случаях. То он видел предмет своих мечтаний по  нескольку  раз  на  дню,  то
целый день не видел ее  вовсе;  то  встречал,  когда  меньше  всего  на  это
надеялся, то не находил там, где она непременно должна была быть, судя по ее
знакам и намекам, столь явным, как если бы она прямо назначила ему свидание.
Это легкое кокетство даже нельзя было осуждать, оно  возникало  как-то  само
собой оттого, что они жили под одной кровлей, и Стокдэйл старался относиться
к нему философски. Лиззи была у себя, она всегда могла, подразнив  Стокдэйла
или обманув его ожидания, тут  же  задобрить  его  всякими  мелкими  знаками
внимания, которые имела право ему оказывать в  качестве  хозяйки.  Если  он,
просидев полдня  дома  только  затем,  чтобы  повидать  ее,  уходил  наконец
раздосадованный и часами скитался по самым мрачным и сырым местам, Лиззи все
улаживала вечером, стоило ей сказать:
     - Мистер Стокдэйл, мне пришло в голову, не дует  ли  по  ночам  в  окно
вашей спальни, и когда вы днем уходили, я повесила занавеску поплотнее.
     Или же:
     - Я заметила нынче утром,  что  вы  опять  два  раза  чихнули.  Значит,
простуда вас еще не оставила, да, да - я все время об этом думаю, просто  из
головы не выходит. Давайте я  приготовлю  вам  горячее  питье  из  молока  с
коньяком.
     Иногда, возвратясь домой, он видел, что в  гостиной  все  переставлено:
где был стол, стоят стулья, а на столе - букет  из  тех  цветов  и  листьев,
какие можно достать  зимой,  -  все  для  того,  чтобы  как-то  приукрасить,
обновить комнату. А бывало, что он заставал Лиззи  стоящей  на  стуле  возле
дома: она старалась прикрепить к стене плеть поздней розы, сорванной  зимним
ветром.  И  тогда,  разумеется,  Стокдэйл  шел  ей  помогать,  и   руки   их
соприкасались, когда приходилось передавать друг другу бечевку и гвозди. Так
после разногласий снова восстанавливался мир. Лиззи в таких случаях  умильно
и кротко говорила, что вот, мол,  опять  пришлось  его  побеспокоить,  а  он
отвечал, что готов, если она потребует, сделать во сто крат больше.

II
                   КАК ОН ЗАМЕТИЛ ДВУХ ПОСТОРОННИХ МУЖЧИН

     Так  мало-помалу  дело  подвигалось  вперед,  когда  однажды  пасмурным
вечером Стокдэйл не без  удивления  услышал  из  своей  комнаты,  что  Лиззи
вполголоса сердито спорит с кем-то возле дома. Уже почти совсем стемнело, но
ставен  еще  не  закрывали  и  не  зажигали  свечей.   Стокдэйла   разобрало
любопытство, и он потянулся к окну поглядеть. Он увидел, что у  входа  стоит
молодой мужчина в одежде какого-то белесоватого  цвета.  Рассудив,  Стокдэйл
пришел к выводу, что это, по всей вероятности, живущий по соседству мельник,
рослый и довольно  красивый  парень.  Мельник  говорил  то  еле  слышно,  то
возвышал голос  -  иногда  с  твердостью,  а  иногда  как  бы  уговаривая  и
упрашивая. Но слов Стокдэйлу разобрать не удалось.
     Беседа еще продолжалась, как  вдруг  нечто  другое  привлекло  внимание
священника. Напротив дома росла куща лавровых деревьев,  там  всегда  царила
густая тень. Внезапно ветка на одном из лавров  дрогнула  -  это  ясно  было
видно на более светлом фоне  неба,  а  затем  из  листвы  высунулась  голова
человека. По-видимому, еще кто-то интересовался беседой, происходившей возле
двери, и прятался за деревьями, чтобы подглядеть и подслушать. Будь Стокдэйл
для Лиззи чем-то побольше влюбленного вздыхателя, он, наверное, вышел бы  из
дому и расследовал,  что  все  это  означает.  Но,  находясь  пока  лишь  на
положении доброго  знакомого,  не  обладающего  никакими  правами,  Стокдэйл
ограничился тем, что стал так, чтобы на него падал свет от камина.
     Стокдэйла заметили. Тот, кто подслушивал за деревьями, мгновенно исчез,
а Лиззи и мельник понизили голоса.
     Все это до такой степени смутило покой молодого священника,  что,  едва
дождавшись ухода мельника, он обратился к Лиззи.
     - Миссис Ньюбери, - сказал он, - известно ли вам, что вас выслеживали и
подслушивали?
     - Когда?
     - Когда вы разговаривали с  мельником.  Какой-то  человек  прятался  за
лавровым деревом и прямо-таки пожирал вас глазами.
     Видя, что Лиззи сразу как-то обеспокоилась - сильнее, чем, казалось бы,
стоило из-за такого пустячного случая, - Стокдэйл добавил:
     - Быть может, вы беседовали на  какую-нибудь  деликатную  тему,  и  вам
неприятно, что вас могли слышать?
     - Мы говорили о делах.
     - Лиззи, будьте со мной откровенны! Если разговор  был  чисто  деловой,
кому понадобилось вас подслушивать?
     Лиззи с любопытством посмотрела на него.
     - О чем же мы, по-вашему, разговаривали?
     - Ну... на ту  единственную  тему  между  молодой  женщиной  и  молодым
человеком, которая может вызвать у любопытных желание подслушать.
     - А, вот что! - сказала она и улыбнулась,  хотя  и  была  озабочена.  -
Видите ли, Оулет - мой двоюродный брат, и он, правда, иной раз  заговаривает
со мной насчет того, чтобы нам пожениться, это верно.  Но  сегодня  разговор
шел совсем о другом. А лучше бы мы говорили о свадьбе. Это мне было бы много
приятнее.
     - Ах, миссис Ньюбери!
     - Ну да! Не потому, что я стала бы подпевать ему в тон, нет, -  у  меня
есть другие причины желать, чтобы Оулет приходил поговорить о свадьбе, а  не
о чем другом. И я рада, мистер Стокдэйл, что вы передали мне, что нас кто-то
подслушивал. Вы предупредили вовремя. Мне  надо  сейчас  же  пойти  повидать
Оулета.
     - Но подождите, я не договорил, - удержал ее Стокдэйл. - Я  сейчас  все
выскажу и больше докучать вам не стану. Лиззи, прошу вас, скажите же наконец
- да или нет?
     Он протянул руку, и Лиззи положила в нее свою, но промолчала.
     - Значит ли это, что вы согласны? - спросил он немного погодя.
     - Я могу считать вас своим другом сердца, если желаете.
     - Почему же вы не скажете сразу, что будете ждать меня, пока  я  получу
приход и смогу жениться на вас?
     - Потому что я сейчас... сейчас я думаю кое о чем другом, - сказала она
смущенно. - На меня свалилось лее сразу, и так неожиданно; я  должна  решать
дела по очереди.
     - Но, дорогая Лиззи, хоть одно мне пообещайте - что больше не позволите
мельнику ни о чем говорить с вами, кроме как о  делах.  Вы  никогда  его  не
обнадеживали?
     Лиззи уклонилась от прямого ответа.
     - Видите ли, - сказала она. - Оулет, ну и все прочие, кто  с  ним...  с
давних пор оставляют товар у меня, я им в том никогда не отказывала; вот  он
и осмелел...
     - Товар? Какой товар?
     - Бочонки. У нас их так называют.
     - Но почему вы не откажете ему раз и навсегда, дорогая Лиззи?
     - Да право же, не могу.
     - Вы слишком робки. Это непорядочно с его стороны  -  впутывать  вас  в
свои противозаконные дела и подвергать  риску  ваше  доброе  имя.  Обещайте,
Лиззи, что в следующий раз, когда  он  опять  обратится  к  вам  с  просьбой
оставить на хранение бочонки, вы позволите мне выбросить их все на улицу!
     Она покачала головой.
     - Я никогда не решусь так обидеть соседей, - сказала она. - И не  стану
делать ничего такого, чтобы Оулета, чего доброго, сцапали акцизники.
     Стокдэйл вздохнул и сказал, что подобное великодушие - большая ошибка с
ее стороны, ведь  ей  приходится  содействовать  людям,  которые  обманывают
короля, не платя ему налогов.
     - Во всяком случае, Лиззи, вы даете мне право держать  его  на  должном
расстоянии и заявить ему прямо, что вы предназначены не для него?
     - Нет, мистер Стокдэйл, прошу вас ничего ему не  говорить  до  поры  до
времени. Я не хочу портить добрые отношения с соседями. В деле этом  замешан
не один Оулет.
     - Очень жаль, - сказал Стокдэйл раздраженно.
     - Даю вам честное слово, что не буду поощрять его ухаживаний, - сказала
Лиззи.  -  Всякий  благоразумный  человек  должен   довольствоваться   таким
обещанием.
     - И я им довольствуюсь, милая Лиззи, -  сказал  Стокдэйл,  и  лицо  его
прояснилось.

III
                            ТАИНСТВЕННОЕ ПАЛЬТО

     Священник стал теперь все чаще обращать внимание на одну  странность  в
жизни своей прекрасной хозяйки - странность, которую он и раньше замечал, но
над которой не задумывался: миссис Ньюбери вставала  в  самое  разное  время
дня. Неделю-другую она просыпалась довольно рано и около  половины  восьмого
спускалась вниз. Потом вдруг три-четыре дня подряд не показывалась внизу  до
двенадцати часов, а два раза - как он точно знал  -  не  выходила  из  своей
комнаты даже до половины четвертого. Во второй раз он  это  заметил  потому,
что как раз  в  тот  день  ему  особенно  хотелось  поскорее  ее  увидеть  и
побеседовать относительно своих планов на будущее. Как и в предыдущие  разы,
он решил, что у нее, наверно, простуда,  головная  боль  или  другое  легкое
недомогание, если только она не прячется  нарочно  в  своей  комнате,  желая
избежать встречи и разговора с  ним;  но  это  казалось  ему  маловероятным.
Однако первое его предположение не подтвердилось,  так  как  несколько  дней
спустя, когда разговор случайно зашел  о  болезнях,  миссис  Ньюбери  наивно
призналась, что не помнит, чтобы за весь год у нее хоть  раз  болела  голова
или к ней привязалась бы какая другая хворь.
     - Рад слышать это, - сказал он. - А я предполагал обратное.
     - Почему же? Разве у  меня  такой  болезненный  вид?  -  спросила  она,
повернувшись к нему лицом, чтобы  мистер  Стокдэйл  сразу  понял,  до  какой
степени нелепо подобное предположение.
     - Нет, отнюдь нет. Я так подумал только потому, что вы иногда проводите
полдня в постели.
     - А-а... Ну, это  пустяки,  -  пробормотала  она,  и  лицо  ее  приняло
выражение, которое, пожалуй, можно было бы назвать холодным  и  которое  для
Стокдэйла было менее  всего  приятно.  -  Просто  я  люблю  поспать,  мистер
Стокдэйл.
     - Да неужели?
     - Да-да. Если я не выхожу из спальни до половины четвертого, значит,  я
лежу и сплю, только и всего.
     - Это ужасно, - сказал Стокдэйл. Он мысленно представил себе, как такой
беспорядочный образ жизни отразится на ведении хозяйства в доме  священника,
если эта неприятная привычка укоренится.
     - Но такой сон нападает на меня,  только  если  я  ночью  не  спала,  -
добавила Лиззи, угадав, какое направление приняли и как далеко залетели  его
мысли. - Иной раз мне удается заснуть только к пяти-шести часам утра.
     - Тогда дело другое, - сказал он. - Но бессонница, доходящая  до  такой
степени, это же болезнь. Вы не обращались к врачу?
     - Да нет, это совсем не нужно. И никакая это не болезнь, а  просто  так
со мной бывает.
     И миссис Ньюбери вышла, не добавив ни слова.
     Стокдэйлу пришлось бы еще долго  ждать,  пока  выяснилась  бы  истинная
причина  бессонницы,  не  засидись  он  однажды  допоздна  за   составлением
проповеди, что он привык делать по ночам, когда в доме все уже спали, и  что
всегда отнимало у него порядочно времени. Был уже час ночи, когда он наконец
лег в постель. Он еще не успел заснуть, как вдруг кто-то постучал  у  входа,
сперва  тихонько,  потом  громче.  Никто  не  отозвался,  и  в  дверь  снова
постучали. Так как в доме по-прежнему было тихо, Стокдэйл встал  с  кровати,
подошел к окну, приходившемуся над входной дверью, и, открыв  его,  спросил,
кто стучит.
     Молодой женский голос  сказал,  что  это  Сусанна  Уоллис:  она  пришла
попросить у миссис Ньюбери немножко  горчицы  -  надо  поставить  горчичники
отцу, у него что-то грудь заложило.
     Послать  было  некого,  даже  колокольчика  в  комнате  не  имелось   -
приходилось действовать самому.
     - Я схожу позову миссис Ньюбери, -  сказал  он.  Кое-как  одевшись,  он
вышел на площадку и постучал в спальню Лиззи. Лиззи не отозвалась. Памятуя о
ее странностях в отношении сна, он постучал сильнее, и вдруг дверь  под  его
рукою сама  собой  приоткрылась:  видно,  она  была  не  заперта,  а  только
притворена. Теперь уж его и без  стука  должны  были  услышать,  и  Стокдэйл
решительно произнес:
     - Миссис Ньюбери! Вас спрашивают!
     В спальне Лиззи царило безмолвие - ни шелеста платья, ни звука дыханья.
     - Миссис Ньюбери! - совсем уже громко крикнул он в щелку, но и на  этот
раз ответа не последовало. Тут он услышал легкий шум в  комнате,  где  спала
мать Лиззи; очевидно, его  зычный  голос,  бессильный  нарушить  сон  Лиззи,
разбудил ее мать, и та поспешно одевалась. Стокдэйл осторожно прикрыл  дверь
в спальню молодой женщины и подошел к комнате миссис Симпкинс. Не  успел  он
постучаться, как миссис Симпкинс сама  открыла  дверь  и  встретила  его  на
пороге. Она была совершенно одета и держала в руке свечу.
     - Кто там пришел? - с тревогой спросила она. Стокдэйл  передал  просьбу
соседки, добавив озабоченно:
     - Я не мог разбудить миссис Ньюбери.
     - Ничего, - сказала миссис Симпкинс, - я и сама могу дать Сусанне  все,
что ей нужно.
     Она начала спускаться по лестнице.
     Стокдэйл пошел было к себе, но на полпути остановился.
     - Надеюсь, с миссис Ньюбери все благополучно? - нерешительно сказал он.
- Я никак не мог ее добудиться.
     - Да нет, с ней все в порядке, - поспешно заверила его миссис Симпкинс.
     Но тревога священника не унималась.
     - А может, вы бы все-таки к ней зашли? У меня на душе будет спокойнее.
     Миссис Симпкинс вернулась, зашла в комнату дочери и тут же вышла.
     - Все в порядке, ничего с ней не случилось, - сказала она и пошла  вниз
выполнять просьбу соседки, которая, видя в доме свет, все это время стояла у
входа и терпеливо ждала.
     Стокдэйл возвратился к себе и снова лег в постель. Он слышал, как  мать
Лиззи  открыла  входную  дверь  и  впустила   соседку,   слышал,   как   они
переговаривались вполголоса, направляясь к шкафу, где  хранились  лекарства.
Соседка ушла, миссис Симпкинс заперла за ней, поднялась  наверх,  и  в  доме
опять все стихло. Но священнику не спалось. Он не мог отделаться от странных
подозрений, тем более мучивших его, что в случае, если б они оправдались, он
столкнулся бы с явлением, совершенно для него непонятным. Можно ли поверить,
что Лиззи была в комнате и не проснулась от его оглушительного стука? Но  он
же сам слышал, как вечером, в обычное  время,  она  поднялась  по  лестнице,
вошла к себе и затворила дверь. Все говорило за то, что Лиззи  негде  больше
быть, как в собственной спальне, и Стокдэйл  вынужден  был  довольствоваться
малоправдоподобной версией "крепкого сна", хотя он не различил  ни  дыхания,
ни малейшего шороха в комнате, после того как он  звал  Лиззи  и  колотил  в
дверь так, что и мертвый бы проснулся.
     Так и не придз ни к какому выводу, он уснул и проспал до  утра.  Утром,
до того как он вышел встретить солнечный восход, что любил  делать  в  ясную
погоду, Лиззи внизу еще не появлялась - но так бывало и раньше,  и  Стокдэйл
не придал этому значения. Когда он потом сел завтракать, Лиззи уже  была  на
кухне, - повидать ее, правда, не удалось, так как доступ на  кухню  был  для
него под запретом, но ему было слышно, как она разговаривает там, наказывает
что-то служанке, хлопочет возле горшков и ведер -  все,  как  обычно,  и  он
решил, что не стоит тратить время на пустые догадки.
     Однако все эти странности порядком беспокоили  молодого  священника,  и
проповеди его,  теперь  часто  носившие  характер  импровизаций,  оттого  не
выигрывали. Он уже не раз, говоря с кафедры, путал коринфян с  римлянами,  а
также, случалось, предлагал своей пастве для пения те гимны, которые до  сих
пор всегда пропускал, ибо прихожане не могли приспособить голоса к  чересчур
уж непривычным для них размерам и темпам. Стокдэйл твердо  решил,  что,  как
только срок его пребывания в Незер-Мойнтоне  подойдет  к  концу,  он  станет
действовать напрямик и сделает Лиззи предложение по всей форме,  пусть  даже
ему после придется раскаиваться.
     С такими планами на будущее он к вечеру  того  дня,  накануне  которого
произошла эта загадочная история со сном, предложил  Лиззи  пойти  погулять,
выбрав время перед наступлением темноты, чтобы им можно было вернуться домой
незамеченными. Она согласилась, и,  пробравшись  по  перелазу  сквозь  живую
изгородь, они пошли  уединенной  тропинкой,  окаймленной  кустами,  что  для
данного случая  было  как  нельзя  более  кстати.  Но  хотя  оба  старались,
оживленной беседы у них не вышло. Лиззи была бледнее  обычного  и  время  от
времени отворачивала лицо в сторону.
     - Лиззи! - с упреком сказал Стокдэйл, когда они прошли  уже  порядочное
расстояние, не проронив ни слова.
     - Что? - спросила она.
     - Лиззи, вы зевнули - вам скучно со мной!
     Так он сказал - но про себя  подумал,  что  зевок  Лиззи  вызван,  быть
может, не столько скукой и равнодушием  к  нему,  сколько  усталостью  после
предыдущей ночи. Лиззи извинилась и  сказала,  что,  правда,  очень  устала;
тут-то бы Стокдэйлу и спросить о том, что его интересовало, - но  скромность
помешала ему, и он с беспокойством в душе отложил расспросы.
     Пришел февраль, а с  ним  вместе  постоянное  чередование  распутицы  и
заморозков, дождя и слякоти,  восточного  ветра  и  ветра  северо-западного.
Борозды на распаханных полях превратились в сплошные лужи,  -  вода  натекла
туда с более высоких мест и еще не успела впитаться в землю. Птицы ожили,  и
каждый вечер перед  заходом  солнца  прилетал  дрозд,  пока  еще  один,  без
подруги, и, сидя на большом вязе подле самого дома миссис Ньюбери,  распевал
бодрую песню. Улеглись колючие ветры, размякла сухая, промерзшая земля, и на
смену пришла липкая грязь и сырость, более  докучная,  чем  холода;  но  она
предвещала близость весны, и докука эта была терпима.
     За это время Стокдэйл по крайней мере раз пять или шесть делал  попытки
заговорить с Лиззи и выяснить  наконец  их  отношения,  но  всякий  раз  его
удерживала мысль о странной привычке Лиззи спать в самое неурочное  время  и
об очевидном и  танственном  ее  исчезновении  из  дома  в  ту  ночь,  когда
приходила  соседка.   Они   по-прежнему   оставались   в   положении   плохо
договорившихся между собой влюбленных, - каждый едва ли  даже  признавал  за
другим право называться его или ее избранником. Стокдэйл говорил  себе,  что
его колебания вызваны  лишь  тем,  что  приезд  постоянного  священника  все
откладывается,  а  следовательно,  оттягивается  и  срок  его   собственного
отъезда, и потому нет нужды ускорять события и заводить с Лиззи разговоры  о
будущем; но возможно, что в нем вновь  заговорило  благоразумие,  убеждая  в
необходимости прежде получше узнать Лиззи, а уж потом заключать с  ней  союз
на всю жизнь. Лиззи, со своей стороны, казалось, была не прочь продолжить  и
развить тему, на которую молодой священник заговаривал с ней прежде, но  при
этом держалась до такой степени независимо, что это  не  дало  бы  потухнуть
страсти и более переменчивого человека.