ад тюрьмы графства.  На  плоской  крыше  этого
здания  двигались  темные  пятнышки:  должно  быть,  рабочие,   что-то   там
сооружавшие.  У  Гертруды  по  спине  пробежал  мороз.  Медленно  стала  она
спускаться вниз и скоро очутилась среди засеянных полей  и  пастбищ.  А  еще
через полчаса, уже в наступавших  сумерках,  добралась  до  "Белого  Оленя",
первой городской харчевни на этой дороге.
     Появление ее никого особенно не удивило: в  те  времена  жены  фермеров
ездили верхом гораздо чаще, чем теперь. Впрочем, надо сказать - за  чью-либо
жену ее никто  не  принимал:  трактирщик,  например,  был  уверен,  что  это
какая-то девица легкого поведения приехала, чтобы завтра поглядеть на казнь.
Ни Лодж, ни его жена никогда не ездили в Кэстербридж на  базар,  и  Гертруду
здесь никто не знал. Сходя с лошади, она заметила  у  дверей  шорной  лавки,
немного повыше трактира, толпу мальчишек, с жадным  интересом  заглядывавших
внутрь.
     - Что там такое? - спросила она у трактирщика.
     - Там шорник готовит веревку на завтра.
     Молодая женщина вздрогнула и невольно прижала к себе больную руку.
     - После казни веревку эту продают по кусочкам, - продолжал  трактирщик.
- А вам, мисс, если хотите, я и задаром достану.
     Гертруда поспешно отказалась - у нее было странное и  жуткое  ощущение,
что судьба несчастного осужденного  каким-то  образом  тесно  связана  с  ее
судьбой. Она попросила  отвести  ей  комнату  на  ночь  и,  оставшись  одна,
погрузилась в размышления.
     До этой минуты она весьма смутно представляла себе,  как  проберется  в
тюрьму. Вспомнились слова колдуна.  Он  намекнул,  что  пропуском  ей  может
послужить ее красота, хотя и несколько поблекшая. Но к кому  же  обратиться?
По своей неопытности Гертруда очень мало разбиралась  в  тюремных  порядках.
Она слыхала, что есть главный шериф графства и  его  помощник,  а  о  другом
начальстве не имела понятия. Одно она знала - что в тюрьме есть палач,  и  к
нему решила обратиться.

VIII
                               ХИЖИНА У РЕКИ

     В те времена, да еще и в позднейшие годы почти в каждой тюрьме был свой
палач. Расспросив людей, Гертруда узнала, что кэстербриджский палач живет  в
уединенной хижине у глубокой и тихой реки  под  утесом,  на  котором  стояла
тюрьма. Жена Лоджа и не подозревала, что это та самая река, которая в  своем
дальнейшем течении орошает луга Стиклфорда и Холмстока.
     Переодевшись и в спешке не успев даже поесть и  попить  (она  не  могла
быть спокойна, пока все не выяснит), Гертруда пошла по тропинке вдоль реки к
домику, указанному ей какимто мальчишкой. Проходя неподалеку от тюрьмы,  она
различила на плоской крыше над воротами прямоугольник, четко рисовавшийся на
фоне  неба,  -  там-то  она  и  видела,   подъезжая   к   городу,   какие-то
передвигавшиеся темные точки. Она поняла, что это за сооружение, и торопливо
пробежала мимо. Еще сотня шагов - и она очутилась перед жилищем палача.  Оно
стояло у самой реки, почти рядом с плотиной, где неумолчно шумела вода.
     Гертруда стояла в нерешимости.  Вдруг  дверь  распахнулась,  из  хижины
вышел старик со свечой, заслоняя рукой ее огонек. Заперев дверь снаружи,  он
подошел к деревянной лесенке у задней  стены  и  стал  подниматься  по  ней:
должно быть, наверху у него была спальня. Гертруда  поспешила  за  ним,  но,
пока она добежала до лестницы, старик успел взобраться наверх. Она окликнула
его, напрягая голос, чтобы быть услышанной сквозь шум  воды.  Старик  глянул
вниз и спросил:
     - Чего вам?
     - Мне надо поговорить с вами. Одну минутку.
     Огонек свечи, как ни был он слаб, осветил ее умоляющее, бледное лицо, и
Дэвис (так звали палача) стал спускаться вниз по лесенке.
     - А я собирался уже лечь спать,  -  сказал  он.  -  У  меня  правило  -
ложиться с курами и вставать с петухами. Но не  грех  и  повременить  минуту
ради такой красотки, как вы. Войдите.
     Он отпер дверь и первый прошел в комнату.
     В углу стояли орудия его повседневного труда, свидетельствовавшие,  что
Дэвис в свободное время работает на огородах. Угадав, вероятно,  в  Гертруде
сельскую жительницу, он сказал:
     - Вы хотите нанять меня на работу? Но я не могу никуда ехать, я никогда
не выезжаю из Кэстербриджа, кто бы ни звал, - люди знатные или простые. Ведь
главное мое занятие - служба по судебному ведомству, - с  важностью  пояснил
он.
     - Знаю, знаю. Оттого я и пришла. Завтра...
     - Ага, я так и подумал! Ну, в чем же дело? За веревкой  ко  мне  ходить
незачем - люди постоянно за этим приходят, а я им говорю, что любая  веревка
помогает человеку, если как следует закрепить петлю пониже уха.  Но,  может,
тот бедняга приходится вам родственником?  Или  (палач  окинул  взглядом  ее
платье) он у вас служил?
     - Нет, нет. В котором часу казнь?
     - Как всегда, в двенадцать или немного позже, если лондонская  почтовая
карета не прибудет вовремя. Мы всегда ждем ее - а  вдруг  привезет  отсрочку
или отмену приговора!
     - Отмену?.. Ох, надеюсь, что нет! - невольно вырвалось у Гертруды.
     - Ха-ха! Если говорить по-деловому, мне это тоже невыгодно.  Но  должен
вам сказать - этого паренька скорее, чем кого другого, стоило бы помиловать.
Ему только восемнадцать минуло. И  он  просто  случайно  оказался  там,  где
подожгли скирды. Но помилования ждать  нечего:  парня  повесят  в  назидание
другим, - уж больно в последнее время участились такие поджоги...
     - Понимаете, я хочу до него дотронуться, чтобы  снять  порчу.  Мне  это
посоветовал один человек, он убедился, что это - верное средство.
     - Вот оно что! Теперь понимаю, мисс. В былые времена люди часто ко  мне
за этим обращались. Но мне и в голову не могло прийти, что  такой,  как  вы,
требуется перевернуть кровь. Какая же у вас болезнь?
     - Вот - рука. - Гертруда неохотно показала ему сморщенную кожу.
     - Ага, она сохнет! - заметил палач, осматривая руку.
     - Да, - подтвердила Гертруда.
     - Ну, скажу вам, - продолжал он с живостью, - это как раз такой случаи!
Мне нравится  вид  вашей  руки:  никогда  в  жизни  не  видел  хвори,  более
подходящей именно для такого лечения! Не знаю, кто вас послал, но он  мудрый
человек.
     - И вы сможете сделать для меня  все,  что  требуется?  -  стремительно
спросила Гертруда.
     - Вам, конечно, следовало бы вместе с вашим лекарем идти  к  начальнику
тюрьмы, сказать ему свое  имя  и  адрес,  -  такой,  помнится,  был  порядок
когда-то. Но, пожалуй, и я смогу все сделать за пустячную плату.
     - О, благодарю вас! Мне так будет удобнее - я хочу, чтобы никто об этом
не знал.
     - От милого дружка секрет, а?
     - Нет, от мужа.
     - Ага! Ну, ладно, я вам помогу, вы прикоснетесь к телу.
     - А где оно сейчас? - спросила Гертруда с содроганием.
     - "Оно"? Он, вы хотите сказать? Ведь паренек еще жив. Сидит вон там, за
тем узким и темным окошком наверху. - Палач указал на  тюрьму,  стоявшую  на
утесе.
     Гертруда подумала о муже, о родных.
     - Да, да, понятно, - сказала она. - Что же мне надо делать?
     Дэвис подвел ее к двери.
     - Ждите меня у калиточки в стене, на той вон тропинке, ровно в час дня.
Я буду там и открою вам калитку изнутри. Не уйду домой обедать, пока его  не
снимут с виселицы. Ну, до  свиданья.  Смотрите  же,  не  опоздайте  и,  коли
хотите, чтоб вас никто не узнал, закройте лицо вуалью. Эх!.. Когда-то у меня
была дочка такая же, как вы.
     Гертруда, прежде чем уйти, взобралась по тропинке  наверх,  чтобы  быть
уверенной, что она завтра легко сможет отыскать калитку. Скоро  она  увидела
ее издали - узкое отверстие в наружной стене тюремного двора. Подъем был так
крут, что, дойдя до калитки, молодая женщина вынуждена была постоять  здесь,
чтобы перевести дух. Оглянувшись на хижину у реки, она  увидела,  что  палач
снова поднимается по наружной лестнице. Он вошел на чердак или  в  светелку,
куда вела эта лестница, и через минуту-другую потушил свечу.
     Городские часы пробили десять. Гертруда вернулась к "Белому оленю"  той
же дорогой, какой пришла.

IX
                            НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

     Наступила суббота. В час дня Гертруда Лодж, войдя  в  тюрьму  так,  как
было условлено с Дэвисом, уже сидела в сторожке во  второй  подворотне,  над
которой высилась классическая арка из тесаного  камня,  тогда  еще  довольно
новая, с надписью "Тюрьма графства. 1793". Этот-то фасад Гертруда  и  видела
вчера с горки. Рядом был ход на крышу, где стояла виселица.
     Город кишел людьми (ярмарка была отложена), но Гертруда  со  вчерашнего
вечера не видела ни одной живой души. До назначенного часа она  не  выходила
из своей комнаты, а к тюрьме шла кружным путем, чтобы избежать площадок  под
утесом, где уже собрались зрители. Сидя в сторожке, она слышала многоголосый
гул, среди которого по временам выделялся чей-то хриплый голос,  похожий  на
карканье: "Сейчас предсмертная речь и исповедь".
     Приговор не был отменен. Казнь свершилась.  Но  толпа  все  еще  стояла
внизу, чтобы увидеть, как повешенного снимут с виселицы.
     Терпеливо ожидавшая Гертруда скоро услышала над головой тяжелые шаги, и
чья-то рука поманила ее из-за двери.  Она,  как  было  условлено,  вышла  из
сторожки, прошла через мощеный внутренний двор. Колени ее так тряслись,  что
она двигалась с трудом. Левая рука была обнажена и лишь прикрыта шалью.
     Там, куда пришла Гертруда, стояли двое козел, и раньше, чем она  успела
сообразить, каково их назначение, за ее спиной послышались тяжелые  шаги  на
лестнице. Она то ли не могла, то ли не смела повернуть голову  и,  застыв  в
неподвижной позе, видела только, как  у  самого  ее  плеча  четыре  человека
пронесли простой некрашеный гроб. Он был открыт, и в нем лежал труп юноши  в
крестьянской одежде - холщовой блузе  и  коротких  бумазейных  штанах.  Тело
бросили в гроб так поспешно, что пола блузы свесилась  за  край.  Носильщики
опустили свою ношу на козлы.
     Гертруда была уже в таком состоянии, что перед  глазами  у  нее  плавал
серый туман. Сквозь  этот  туман  и  вуаль,  опущенную  на  лицо,  она  едва
различала окружающее.  Ей  казалось,  что  она  умирает  и  только  какая-то
гальваническая сила держит ее на ногах.
     - Ну! - произнес голос над самым ее ухом, и она  с  трудом  сообразила,
что это относится к ней.
     Сделав над собой последнее отчаянное усилие, она подошла к гробу - и  в
этот самый миг услышала, что за ней подходят еще какие-то люди. Она обнажила
свою бедную "порченую" руку, а Дэвис, открыв лицо мертвеца, взял эту руку  и
прижал к шее повешенного там, где проходила  полоса  цвета  незрелой  черной
смородины.
     Гертруда пронзительно вскрикнула: как и предсказывал колдун, вся  кровь
у нее "перевернулась". Но в  тот  же  миг  второй  крик  прорезал  воздух  и
заставил Гертруду мгновенно обернуться.
     За ней стояла Рода Брук, сильно  исхудавшая,  с  глазами,  красными  от
слез, а за Родой... ее, Гертрудин, муж! Лицо его все собралось в морщины, но
в мутных глазах не было ни единой слезы.
     - Какого черта!.. Ты зачем здесь? - спросил он хрипло.
     - Бесстыдница! Посмела еще в такую минуту  стать  между  нами  и  нашим
сыном! - закричала Рода. - Так вот что означало видение, которое показал мне
во сне сатана! Ты стала теперь похожа на ту!
     И, схватив Гертруду за голую руку, Рода отшвырнула ее к стене.  Молодая
женщина не пыталась сопротивляться, а когда Рода выпустила ее руку, она  как
подкошенная упала на пол к ногам мужа.  Он  поднял  ее.  Она  была  уже  без
сознания.
     Когда Гертруда увидела Роду и своего мужа, ей в тот же миг стало  ясно,
что повешенный был сын Роды. В те  времена  родные  казненного  имели  право
взять тело для погребения, если они этого желали. И потому-то Лодж вместе  с
Родой ожидал в городе конца следствия. Рода вызвала  его  сюда,  как  только
юношу схватили на месте преступления, да и  потом  вызывала  несколько  раз.
Лодж присутствовал на суде. Такова была  истинная  причина  его  поездок  на
"отдых" в последнее время. Несчастные родители  хотели  избежать  огласки  и
сами пришли за трупом; за воротами ожидал фургон, чтобы увезти его.
     Гертруда была в таком тяжелом состоянии, что  пришлось  позвать  к  ней
лекаря, оказавшегося под рукой. Ее увезли в город, но домой  ей  не  суждено
было вернуться  живой.  Хрупкая  от  природы,  быть  может  еще  ослабленная
параличом руки, она не вынесла двойного потрясения после всего пережитого ею
за предыдущие сутки. Кровь в ней действительно "перевернулась" -  и  слишком
круто. Гертруда умерла в Кэстербридже три дня спустя.
     С тех пор ее мужа никогда не встречали в этом городе. Да  и  на  старом
рынке в Энглбери, куда он раньше ездил так часто, он появился только  раз  и
вообще очень редко бывал на людях. Мучимый совестью, он проводил свои дни  в
тяжком унынии и постепенно  переменился  к  лучшему,  стал  как-то  мягче  и
внимательнее к другим. Вскоре после похорон  бедной  молодой  жены  он  стал
искать покупателей на свои фермы в Холмстоке и соседнем приходе, продал весь
скот и уехал в Порт Бреди, на другой конец графства. Там он  жил  одиноко  и
через два года скончался, догорев тихо,  без  страданий.  После  его  смерти
стало известно, что все свое немалое состояние  он  завещал  исправительному
приюту для мальчиков, поставив условием, чтобы Роде Брук, если она отыщется,
выплачивалась небольшая ежегодная пенсия.
     Некоторое время Роду нигде не  могли  разыскать.  Наконец  однажды  она
появилась в своем старом приходе, но наотрез  отказалась  от  завещанных  ей
денег. И потекла прежняя однообразная жизнь - опять  Рода  утром  и  вечером
доила коров на скотном дворе. Так прошло много долгих лет.  Она  сгорбилась,
ее когда-то пышные черные волосы поседели и поредели над лбом - быть  может,
оттого, что приходилось постоянно упираться головой в бок  коровы.  Те,  кто
знал историю Роды, порой издали поглядывали  на  эту  женщину  и  спрашивали
себя, какие мрачные мысли мечутся за ее бесстрастным  морщинистым  лбом  под
журчание струй молока.

1888


ПРОПОВЕДНИК В ЗАТРУДНЕНИИ

     Перевод Н. Дехтеревой

I
                          КАК ЛЕЧИЛИ ЕГО ПРОСТУДУ

     Что-то задержало приезд  методистского  священника,  и  вместо  него  в
Незер-Мойнтон временно назначили другого, еще совсем  молодого  человека.  И
вот тринадцатого января 183... года мистер Стокдэйл, молодой проповедник,  о
котором идет речь, без всякой помпы прибыл в деревню, где его никто не  знал
и появления его почти никто не заметил. Но когда местные жители одного с ним
вероисповедания познакомились со своим новым духовным пастырем, он им скорее
понравился, чем наоборот, хотя  и  было  сомнительно,  чтобы  человек  столь
молодой успел уже приобрести твердость характера, необходимую для  успешного
выполнения предстоявшей ему задачи, - укрепить дух  ста  сорока  правоверных
методистов, обитавших  в  ту  пору  в  Незер-Мойнтоне,  и  вдобавок  оказать
моральную поддержку  тем  нестойким  членам  паствы,  которые  шли  утром  в
церковь, а вечером в часовню методистов или на чаепитие,  ими  устраиваемое;
таких  в  Незер-Мойнтоне  насчитывалось  сто  десять  человек,   включая   и
церковного причетника, который охотно к ним  присоединялся,  правда,  только
зимой, когда в семь часов вечера было уже так  темно,  что  викарий  не  мог
разглядеть, кто там проходит по улице  в  сторону  методистской  часовни,  -
впрочем, надо отдать ему  справедливость,  он  не  прилагал  к  тому  особых
усилий.
     Именно  эта  шаткость  границ  между  религиозными  общинами  послужила
причиной загадочного явления, над  которым  тщетно  ломали  головы  наименее
сообразительные из окрестных помещиков: как могло случиться, что в  приходе,
насчитывающем  не  более  четырех  с  половиной  сотен  жителей,   достигших
совершеннолетия,  оказалось  триста  человек  вполне  взрослых  приверженцев
англиканской  церкви  и  двести  пятьдесят  столь  же  зрелых  по   возрасту
методистов?
     Новоприезжий священник обладал привлекательной внешностью, и  все,  кто
успел его повидать,  охотно  отложили  на  время  более  насущный  вопрос  о
пригодности его к роли пастыря.  Рассказывают,  что  в  ту  пору  глаза  его
глядели ласково, но без намека на легкомыслие; что волосы у него вились, что
роста он был высокого, - короче говоря, мистер Стокдэйл был премилый юноша и
с первой же встречи завоевал сердца всех своих прихожанок.
     - Какая жалость, что мы раньше не знали, какой он! - говорили они. - Уж
мы бы встретили его порадушнее!
     Дело в том, что они, равно как и все прочие методисты в Незер-Мойнтоне,
зная, что мистер Стокдэйл прислан сюда только на время и, стало  быть,  вряд
ли  представляет  собой  что-либо  примечательное  как   человек   или   как
проповедник, отнеслись к его приезду почти с таким же равнодушием,  с  каким
добросовестные приверженцы англиканской церкви,  не  пропускающие  ни  одной
воскресной службы, привыкли относиться к  своему  рукоположенному  и  высшею
властью поставленному духовному пастырю. Вот почему, когда  мистер  Стокдэйл
впервые ступил на почву Незер-Мойнтона, оказалось, что никто не  позаботился
приготовить ему квартиру,  и,  невзирая  на  сильную  простуду,  которую  он
схватил в дороге, ему пришлось самому заняться подысканием себе  жилища.  Из
расспросов выяснилось, что во всей деревне единственное подходящее помещение
- это дом некой миссис Лиззи Ньюбери в конце улицы.
     Об этом сообщил ему встречный мальчик-подросток, и  у  него  же  мистер
Стокдэйл осведомился, кто такая миссис Ньюбери.
     Мальчик пояснил, что она вдова - мужа у нее нет, потому  что  он  умер.
Мистер Ньюбери был фермер, добавил мальчик, и, говорят, человек  зажиточный;
но он помер от чахотки. Что касается духовной стороны жизни миссис  Ньюбери,
то,  насколько  мистер  Стокдэйл  понял,  она   не   отличалась   твердостью
религиозных убеждений и посещала равным образом и часовню и церковь.
     - Я наведаюсь к миссис Ньюбери, - сказал мистер  Стокдэйл,  решив,  что
раз в деревне нельзя сыскать квартиру в  доме  безупречного  методиста,  дом
вдовы Ньюбери, вероятно, лучшее, что здесь можно найти.
     - Она к себе не всякого пустит, - чиновников,  да  пасторов,  да  ихних
приятелей миссис Ньюбери не особо жалует, - сказал  мальчик  с  сомнением  в
голосе.
     - А, это уже неплохо. Я зайду к ней. Впрочем, нет, сначала сходи  ты  и
справься, найдется ли для меня свободная комната. А я тем временем повидаюсь
кое с кем по делу. Я пока остановился у возчика и буду ждать тебя там.
     Через четверть часа посланный вернулся и сообщил,  что  миссис  Ньюбери
согласна пустить к себе жильца, после чего мистер Стокдэйл направился  к  ее
дому. Дом стоял в саду за живой изгородью и казался  просторным  и  удобным.
Навстречу мистеру Стокдэйлу вышла женщина преклонных лет; он  договорился  с
ней, что переедет нынче же вечером; в  деревне  гостиницы  не  было,  и  ему
хотелось  поскорее  устроиться  на  месте.  Незер-Мойнтон  являлся   центром
прихода, и отсюда мистеру Стокдэйлу предстояло надзирать за всеми небольшими
часовнями, находившимися в окрестности.
     Он тотчас распорядился, чтобы вещи его перевезли к  миссис  Ньюбери,  а
вечером пошел и сам к дому, ставшему его временным жильем.
     Полагая, что он в доме уже не посторонний, мистер Стокдэйл  решил,  что
можно войти, не постучавшись. Едва он ступил на порог,  как  услышал  чьи-то
удаляющиеся шаги, частые и быстрые, словно  кинулись  прочь,  скребя  о  пол
лапками, вспугнутые мыши. Он проследовал  в  комнату,  выходящую  окнами  на
фасад, - ее именовали гостиной, хотя ковер, устилая лишь места,  по  которым
приходилось ступать, не мог скрыть каменного пола, и под мебелью  оставались
песчаные островки. Но в комнате все же было уютно.  В  камине  пылал  огонь,
отсветы его дрожали на выпуклостях резных  ножек  стола,  играли