о.
     - Что верно, то верно. Мне-то ведь еще  до  Кэстербриджа  пешком  идти,
хватит ногам работы. Вам тоже туда?
     - Нет, к сожалению.  Мне  в  ту  сторону  (он  мотнул  головой  куда-то
вправо), и тоже путь  неблизкий,  хватит  ногам  работы,  пока  доберусь  до
ночлега.
     Они допили мед, оставшийся в кружке, сердечно пожали друг другу руки  и
разошлись в разные стороны.
     Преследователи меж тем достигли  конца  длинного  гребня,  похожего  на
кабаний хребет и господствовавшего над этой частью нагорья. Они не составили
заранее  никакого  плана  действий,  а  теперь,  обнаружив,  что   зловещего
представителя правосудия больше нет среди них, почувствовали, что без него и
не способны составить такой план. Они начали спускаться  с  холма  в  разных
направлениях, и тотчас несколько человек попало в ловушки,  которые  природа
расставляет для тех, кто решается ночью блуждать по таким  гористым  местам,
где преобладает известковая порода. Склон  холма  то  и  дело  через  каждые
несколько  ярдов  обрывался  крутыми  осыпями,  и,  попав  ногой  в  щебень,
усеивавший эти спуски, легко было потерять точку опоры, а уж  тогда  человек
стремглав съезжал под гору, роняя фонарь, и фонарь тоже  неудержимо  катился
вниз, до самого подножия, и лежал там  на  боку,  тускло  светясь,  пока  не
прогорала его роговая стенка.
     Когда все наконец сошлись вместе,  пастух,  знавший  окрестность  лучше
других, стал во главе отряда и повел его в обход этих предательских спусков.
Фонари только слепили глаза тем,  кто  их  нес,  и  скорей  могли  послужить
предостережением беглецу, чем помочь преследователям в их  поисках;  поэтому
их потушили и, соблюдая молчание и  более  разумный  порядок,  углубились  в
лощину. Это был сырой овраг, густо заросший  травой  и  дроком,  -  как  раз
подходящее место для  того,  чтобы  в  нем  укрыться  от  людских  глаз;  но
преследователи  тщетно  обшарили   его   весь   и   наконец   поднялись   на
противоположный склон. Здесь они опять разделились, а немного  погодя  опять
сошлись, чтобы рассказать друг другу о своих успехах. Они встретились  возле
высокого ясеня, единственного дерева, росшего в этой части  нагорья;  должно
быть, лет пятьдесят тому назад какая-нибудь птица, пролетая, обронила  здесь
семечко. И тут нежданно-негаданно их взорам предстал тот, кого  они  искали;
сбоку от ствола и сам неподвижный, как ствол, стоял человек,  и  фигура  его
ясно вычерчивалась на фоне неба. Преследователи застыли на месте,  глядя  на
него во все глаза.
     - Кошелек или  жизнь!  -  грозно  скомандовал  констебль,  обращаясь  к
неподвижной фигуре.
     - Что ты, что ты, - зашептал Джон Питчер. - Это не мы должны  говорить.
Это разбойникам полагается, таким, как он, а мы ведь на стороне закона.
     - Ах ты господи, - нетерпеливо воскликнул  констебль.  -  Должен  же  я
что-нибудь сказать! Кабы тебе приходилось за все  отвечать,  как  мне,  так,
может, и ты бы сказал не то, что полагается!  Подсудимый,  сдавайся  во  имя
отца и сына... тьфу! - во имя короля!
     Человек, стоявший под деревом, казалось, только сейчас их заметил и, не
давая им повода проявить свою отвагу, неторопливо направился к  ним.  Это  и
вправду был тот, кого они искали, - коротышка, третий незнакомец, но  теперь
в нем не замечалось прежнего волнения.
     - Это вы меня? - спросил он. - Мне послышалось, что вы меня зовете.
     - Тебя, тебя, - отвечал констебль. - Иди-ка сюда  и  немедленно  садись
под арест. Арестую тебя по обвинению  в  том,  что  ты  самовольно  ушел  из
кэстербриджской тюрьмы,  вместо  того  чтобы  сидеть  тихо  и  благородно  и
дожидаться, пока тебя  повесят.  Соседи,  исполняйте  свой  долг,  задержите
преступника!
     Услышав, в чем его обвиняют, беглец даже как будто  обрадовался  и,  не
говоря больше ни слова, с необыкновенной готовностью отдал  себя  во  власть
своих преследователей, а те, сжимая в руках  колья,  окружили  его  со  всех
сторон и повели к дому пастуха.
     Было  уже  одиннадцать  часов,  когда  они  добрались  до   места.   Из
распахнутой двери падал свет, в доме слышались голоса; видимо, за  время  их
отсутствия произошли еще какие-то события. Войдя, они увидели, что в комнате
находятся два тюремщика из кэстербриджской тюрьмы и местный судья, живший  в
ближнем городе графства; стало быть, весть о  побеге  успела  разнестись  по
всей округе.
     - Джентльмены, - сказал констебль, - я привел преступника. Мы задержали
его, рискуя жизнью, но каждый  должен  исполнять  свой  долг!  Вот  он,  под
конвоем этих дюжих парней, которые оказали мне посильную помощь, хотя и мало
чего смыслят в делах правосудия. Эй вы, введите арестованного! - И  третьего
незнакомца подвели к свету.
     - Это кто такой? - спросил один из тюремщиков.
     - Бежавший преступник, - сказал констебль.
     - И совсем не он, - сказал другой тюремщик,  и  первый  подтвердил  его
слова.
     - Да как же  не  он?  -  изумился  констебль.  -  А  почему  ж  он  так
перепугался, когда увидел это самое поющее орудие закона, что тут сидело?  -
И он рассказал о странном поведении незнакомца в ту минуту, когда он вошел в
дом и застал палача за исполнением песни.
     - Не понимаю, - хладнокровно  ответил  тюремщик.  -  Одно  только  могу
сказать: это не тот, который был приговорен к казни. Он даже и не  похож  ни
капли; тот худой, с темными глазами и волосами и недурен собой,  а  голос  у
него такой низкий и звучный, что если хоть раз его услыхал, так на всю жизнь
запомнишь.
     - Ах, батюшки, да ведь это тот, что сидел в углу, у камина!
     - Что  там  такое?  -  спросил  судья,  подходя  к  ним;  до  этого  он
разговаривал  с  пастухом  в  другом  конце  комнаты,  расспрашивая  его   о
подробностях. - Значит, вы его все-таки не поймали?
     - Видите ли, сэр, - сказал констебль, - это и есть тот самый,  кого  мы
искали, а все ж таки он не тот, кого мы искали; потому что этот вот, кого мы
искали, это не тот, кто нам нужен - уж не знаю, понятно ли вам, сэр, я  ведь
говорю попросту, - а нужен нам тот, что сидел в углу у камина.
     - Ну, напутали! -  сказал  судья.  -  Концов  не  найдешь!  Ступайте-ка
скорей, ловите того, другого.
     Теперь  впервые  заговорил  арестованный.  Упоминание   о   незнакомце,
сидевшем у  камина,  по-видимому,  взволновало  его  больше,  чем  все,  что
происходило до сих пор.
     - Сэр, - сказал он, выступая вперед и обращаясь к судье, -  не  ломайте
голову над тем, кто я такой. Теперь уж я могу все рассказать. Сам я ни в чем
не провинился; все мое преступление в том, что осужденный - мой родной брат.
Сегодня после обеда я вышел из Шотсфорда, где я живу, с  тем,  чтобы  пешком
дойти до кэстербриджской тюрьмы и попрощаться с братом. Ночь застала меня  в
пути, и я зашел в этот дом - передохнуть и расспросить о  дороге.  Только  я
отворил дверь и вдруг вижу: прямо напротив сидит мой брат,  про  которого  я
думал, что он сейчас в тюрьме, в камере осужденных. Он сидел вот тут,  возле
камина, а рядышком, загораживая ему дорогу, так что  он  и  выбежать  бы  не
смог, если б понадобилось, сидел палач, тот самый, что должен его казнить, и
еще песню пел про казнь, даже и не догадываясь, кто сидит  с  ним  рядом,  а
брат ему подтягивал, чтобы не вызывать подозрений. Брат посмотрел на меня  с
таким отчаянием, словно хотел сказать: "Не выдавай меня, моя жизнь от  этого
зависит". А я так растерялся, что едва на ногах устоял, а потом,  уж  совсем
ничего не соображая, повернулся и бросился бежать.
     По тону и по манере говорившего видно было, что он не лжет,  и  рассказ
его произвел большое впечатление на присутствующих.
     - А где теперь ваш брат, вы знаете? - спросил судья.
     - Нет, не знаю. Я его и в глаза не видал после того, как  захлопнул  за
собой дверь.
     - Это и я могу засвидетельствовать, - сказал констебль.  -  Потому  что
тут уж мы стали им поперек дороги.
     - А где ваш брат мог бы скрыться? Чем он занимается?
     - Он часовщик, сэр.
     - А сказал, что колесник. Ишь мошенник! - вставил констебль.
     - В часах-то ведь тоже есть колесики, - заметил Феннел,  -  он,  видно,
про них думал. Мне и  то  показалось,  что  руки  у  него  больно  белы  для
колесника.
     - Во всяком случае, я не вижу оснований задерживать  этого  беднягу,  -
сказал судья. - Совершенно ясно, что нам нужен не он.
     И третьего незнакомца тотчас же отпустили;  но  он  не  стал  от  этого
веселей, ибо не во власти судьи или констебля было  рассеять  терзавшую  его
тревогу, так как она касалась не его самого, а другого человека,  чья  жизнь
была ему дороже, чем его собственная. Когда брат  осужденного  ушел  наконец
своей дорогой, выяснилось, что время уж  очень  позднее;  продолжать  поиски
ночью казалось бессмысленным, и решено было отложить их до утра.
     Наутро подняли на ноги всю округу, и поиски возобновились еще с большим
рвением, по крайней мере по внешности. Но все находили кару слишком жестокой
и  не  соответствующей  поступку,  и  многие  из  местных   жителей   втайне
сочувствовали беглецу. Кроме того, изумительное  самообладание  и  смелость,
выказанные им при таких необычайных обстоятельствах на вечеринке у  пастуха,
когда он чокался и бражничал с самим палачом, вызывали всеобщее  восхищение.
Поэтому позволительно думать,  что  те,  кто  с  таким  очевидным  старанием
обыскивали леса, поля и  тропы,  проявляли  гораздо  меньше  усердия,  когда
доходило до осмотра их собственных хлевов  и  сеновалов.  Поговаривали,  что
порой  кое-кому  случалось  видеть   таинственную   фигуру   где-нибудь   на
заброшенной тропе, подальше от больших дорог; но когда направляли  поиски  в
заподозренную местность, там уж никого не  находили.  День  шел  за  днем  и
неделя за неделей, а вестей о беглеце все не было.
     Короче говоря, незнакомца с низким  голосом,  который  сидел  в  уголку
возле камина на вечеринке у пастуха, так и не поймали. Кто говорил,  что  он
уехал за море, а кто - что он  и  не  думал  уезжать,  а  скрылся  в  дебрях
многолюдного города. Как бы то ни было, господину в  пепельно-сером  костюме
не пришлось выполнить в кэстербриджской тюрьме ту работу,  ради  которой  он
приехал; да и нигде в другом месте ему не довелось повстречаться на  деловой
почве с веселым собутыльником, с которым  он  так  приятно  провел  часок  в
одиноком доме на склоне холма.
     Давно уж заросли зеленой травой могилы пастуха Феннела и его бережливой
супруги; и гости, пировавшие на крестинах,  почти  все  уже  последовали  за
своими гостеприимными хозяевами; а малютка, в чью честь они тогда собрались,
успела стать матерью семейства и женщиной преклонных лет. Но история о  том,
как однажды вечером три незнакомца один за другим пришли в дом пастуха и обо
всем, что при этом  случилось,  до  сих  пор  хорошо  памятна  всем  жителям
нагорья, на котором расположен Верхний Краустэйрс.

1883


СУХАЯ РУКА

     Перевод М. Абкиной

I
                                 ПОКИНУТАЯ

     На молочной ферме было восемьдесят коров, и все доильщики, постоянные и
временные, работали сейчас на скотном дворе. Хотя  было  еще  только  начало
апреля, коровы перешли уже целиком на подножный  корм  в  заливных  лугах  и
доились очень обильно.
     Время близилось к шести часам, и  почти  все  эти  крупные,  нескладные
рыжие животные были уже выдоены; теперь  женщинам  можно  было  и  поболтать
немного.
     - Говорят, завтра он наконец привезет  домой  свою  молодую  жену.  Они
сегодня уже в Энглбери.
     Голос как будто выходил из брюха неподвижно стоявшей коровы  с  кличкой
"Вишенка", но говорила это  доильщица,  чье  лицо  было  скрыто  за  широким
коровьим боком.
     - А кто-нибудь уже видел ее? - спросила другая.
     - Нет. Но, говорят, она премиленькая девчонка, смазливая и  румяная.  -
Доильщица повернула голову так, чтобы  коровий  хвост  не  мешал  ей  видеть
дальний угол скотного двора, где несколько в стороне от других доила  худая,
уже поблекшая женщина лет тридцати.
     - Она намного моложе его, - подхватила вторая, бросив пытливый взгляд в
том же направлении.
     - А как по-твоему, сколько ему лет?
     - Да лет тридцать будет, я думаю.
     - Как бы не так! Почитай, все сорок, - вмешался  работавший  поблизости
пожилой скотник в длинном белом фартуке, широком, как халат. В этом  фартуке
и подвязанной под подбородком широкополой шляпе его можно  было  принять  за
женщину. - Хорошо помню, он родился, когда наша большая плотина  еще  только
строилась. Я тогда парнишкой был,  и  мне  за  работу  платили  меньше,  чем
взрослым.
     Разгорелся  спор,  и  журчание  струй  молока  стало  уже  то  и   дело
прерываться, но тут из-под брюха соседней коровы  кто-то  громко  и  властно
прокричал:
     - Эй, вы там, чего расшумелись? Что нам за дело до  того,  сколько  лет
фермеру Лоджу и какая у него жена! Сколько бы лет ни было ему или  ей,  а  я
должен платить ему аренду - девять фунтов в  год  за  каждую  корову!  Живее
работайте, не то до темноты не управимся. Вишь, небо уже красное,  вечер  на
носу!
     Это говорил сам хозяин, арендатор молочной фермы, на  которой  работали
все доильщицы и доилыцики.
     Разговор о женитьбе фермера  Лоджа  прекратился,  и  только  работница,
начавшая его, шепнула соседке:
     - Роде-то, должно быть, нелегко!
     Она говорила о худой женщине, которая доила в стороне.
     - Э, что там! - возразила ее собеседница. - Вот уж сколько лет, как  он
ее бросил, никогда и словом с нею не перемолвится.
     Кончив  доить,  женщины  вымыли  ведра  и  развесили  их   на   стойке,
представлявшей собой просто очищенный от коры и воткнутый  в  землю  дубовый
сук, похожий на громадный ветвистый олений рог. Затем большинство  разошлись
по домам. К Роде Брук, худой женщине, за все время не проронившей ни  слова,
подошел мальчик лет двенадцати, и оба, выйдя со скотного двора, пошли полем,
но не в ту сторону, куда все остальные, а в  гору,  к  уединенному  местечку
высоко над заливными лугами, почти на краю Эгдонской вересковой  степи,  чей
темный лик стал уже виден в отдалении, когда они подошли к своему жилищу.
     - Я только что слышала на ферме, что  твой  отец  завтра  приезжает  из
Энглбери с молодой женой, - сказала женщина. - Мне придется послать тебя  за
покупками на базар, так ты наверняка встретишь их где-нибудь.
     - Ладно, пойду, - отозвался мальчик. - Значит, отец женился?
     - Да... Если ты их встретишь, рассмотри ее получше и скажешь мне потом,
какова она собой.
     - Хорошо, мама.
     - Погляди, какие у нее волосы - темные или светлые, и какого она роста,
такая ли высокая, как я... Да из каких она - из тех, кто всю жизнь  работает
для куска хлеба, или белоручка, которая никогда  не  знала  нужды.  Думается
мне, что он взял богатую барышню.
     - Ладно, погляжу.
     Уже в сумерках мать и сын добрались до вершины холма  и  вошли  в  свою
мазанку. На ее глиняных стенах дожди оставили так много промоин  и  канавок,
что первоначальной обмазки уже не было видно, а в соломенной крыше там и сям
виднелись стропила, как проступающие под кожей ребра.
     Мать опустилась на колени в углу перед очагом, на котором  между  двумя
кусками торфа сложена была охапка вереска, и  раздувала  тлеющие  в  горячей
золе искры до тех пор, пока торф не загорелся. Огонь румянил ее бледные щеки
и оживлял темные глаза - в эти минуты они казались такими же красивыми,  как
были когда-то.
     - Да, - снова начала она, - погляди, темные ли у нее глаза и волосы или
светлые и, если удастся, рассмотри руки - белые они или нет. А если нет,  то
какие - как у хозяек или как у работниц вроде меня.
     Мальчик так же послушно, но теперь уже рассеянно обещал все  исполнить.
Мать не замечала, что он своим перочинным ножом ковыряет спинку  деревянного
стула.

II
                                МОЛОДАЯ ЖЕНА

     От Энглбери до Холмстока дорога вся ровная, только  в  одном  месте  ее
однообразие нарушает крутой подъем, и фермеры, возвращаясь домой  с  базара,
всю дорогу гонят лошадь рысью, а по этому невысокому склону едут шагом.
     На другой день, когда солнце уже клонилось к  закату,  но  светило  еще
ярко, по этой ровной дороге из Энглбери катила на запад  красивая  новенькая
двуколка с  лимонно-желтым  кузовом  и  красными  колесами.  Двуколку  везла
крепкая лошадка, а правил ею мужчина в цвете лет с гладко  выбритым,  как  у
актера, лицом, пылавшим багровым румянцем, какой часто  украшает  физиономии
зажиточных фермеров, когда они возвращаются из города после выгодной сделки.
Рядом с ним сидела женщина гораздо его моложе, почти девочка.  На  ее  щеках
тоже играл румянец, но совсем другого сорта - нежный,  тающий,  как  розовые
лепестки, пронизанные солнечным светом.
     Эта дорога была неглавная, по ней мало кто ездил, и длинная белая лента
гравия впереди была пуста, на ней  виднелось  только  одно  пятнышко,  очень
медленно передвигавшееся. Вот оно превратилось в фигуру мальчика, который не
шел, а плелся черепашьим шагом и беспрестанно оглядывался;  он  нес  тяжелый
узел - правда, не этим объяснялась его медлительность, но это могло  служить
ему некоторым оправданием. Когда быстро катившаяся двуколка замедлила ход  у
подъема, о  котором  мы  уже  упоминали,  маленький  пешеход  был  всего  на
несколько шагов впереди. Упершись в бок той рукой, на которой висел  тяжелый
узел, он обернулся и, ожидая, пока лошадь поравняется с ним, смотрел- в упор
на жену фермера, словно изучая каждую ее черту.
     Заходившее солнце ярко освещало ее лицо, четко выделяя каждый его штрих
и оттенок, вырез тонких ноздрей, цвет глаз.
     Фермера,  видимо,  раздражало  упорное  внимание  мальчика,  но  он  не
приказал ему сойти с дороги, и мальчик  продолжал  шагать  почти  рядом,  не
сводя глаз с молодой женщины, пока они  не  добрались  до  вершины  подъема.
Здесь фермер с видимым облегчением погнал лошадь рысью. Все это время он как
будто совершенно не замечал присутствия мальчика.
     - Как этот  бедный  мальчик  смотрел  на  меня!  -  промолвила  молодая
женщина.
     - Да, милая, я это тоже заметил.
     - Он, должно быть, из вашей деревни?
     - Нет. Он живет с матерью где-то по соседству, - кажется,  в  двух-трех
милях от нас.
     - И, наверное, знает, кто мы такие?
     - Ну  конечно.  Первое  время  тут  все  будут  на  тебя  глазеть,  моя
красавица, сама понимаешь...
     - Понимаю. Но, может, этот бедняжка смотрел на  нас  так  вовсе  не  из
любопытства, а в надежде, что мы его подвезем? Ноша у него, видно, тяжелая.
     - Пустяки, - небрежно возразил муж. - Наши деревенские  парнишки  легко
могут снести на спине и целых три пуда. А у этого узел не такой уж  тяжелый,
только громоздкий... Ну вот, остается проехать еще одну милю, и будет  виден
наш дом, если только к тому времени не стемнеет.
     Колеса вертелись все так же быстро, и  гравий  летел  во  все  стороны.
Наконец вдали показался большой белый дом, за  которым  теснились  службы  и
стояли скирды.
     Мальчик между тем ускорил шаг и, свернув на тропинку милях  в  полутора
от белого дома, стал подниматься по ней в гору, туда, где тянулись  пастбища
похуже. Скоро он дошел до своего дома.
     Мать уже успела вернуться с фермы, где работала, и, стоя на  пороге,  в
свете догоравшего заката промывала капусту.
     - Подержи-ка решето! - сказала она, как только сын подошел к ней.
     Он бросил на землю узел и взял в руки решето, а мать, насыпая на  сетку
мокрые капустные листья, спросила:
     - Ну, что, видел ее?
     - Да, совсем близко.
     - Похожа на богатую барышню?
     - Да. Не только похожа, а самая настоящая барышня.
     - И молоденькая?
     - Ну... не девчонка, конечно, и держит себя, как взрослая женщина.
     - Понятно. А какие же у нее волосы? И лицо?
     - Волосы светлые, а лицо такое красивое, - ну, просто как у куколки.
     - И глаза, наверно