Такой же настоящий, как во всех мелочных лавках".
     Однажды в знойный летний день муж с женой были  в  лавке  одни.  Солнце
отражалось от большого кирпичного дома напротив, и от  этого  в  лавке  было
особенно жарко и душно. Джоанна посмотрела  на  парадную  дверь  Эмили,  где
остановилась нарядная карета. В последнее время эта Эмили стала  говорить  с
ней каким-то покровительственным тоном.
     - Шэдрак, вся беда в том, что  ты  не  деловой  человек,  -  с  грустью
сказала жена. - Да и торговле ты не  обучен,  а  невозможно  разбогатеть  на
таком деле, за которое взялся случайно.
     Джолиф согласился с ней - он всегда и во всем с ней соглашался.
     - Ну, и наплевать мне на богатство, - беззаботно ответил он.  -  Мне  и
так хорошо, как-нибудь проживем.
     Сквозь ряды банок с маринадами  она  опять  посмотрела  на  дом  по  ту
сторону улицы.
     - Да, как-нибудь... - повторила она с горечью.  -  Но  вот  повезло  же
Эмили Лестер, а ведь в какой бедности раньше жила! Ее  мальчики  поступят  в
колледж - а нашим-то, подумай, дальше приходской школы дороги нет.
     - Да, ты оказала Эмили большую услугу,  лучше  никто  бы  не  сумел,  -
заметил он добродушно, - ведь ты сама отстранила ее от меня и положила конец
этой сентиментальной чепухе между  нами,  вот  она  и  могла  дать  согласие
Лестеру, когда он посватался.
     Джоанна прямо вскипела от досады.
     - Не поминай старого! - взмолилась она.  -  Лучше  подумай  ради  наших
мальчиков, ради меня, если не ради себя самого, как нам разбогатеть.
     - Ну вот, - сказал он уже серьезно, - по правде говоря,  я  сам  всегда
чувствовал, что не гожусь для мелкой торговли, только не хотелось спорить  с
тобой. Мне, должно быть, побольше места нужно, чтоб я развернуться мог; ширь
нужна, чтоб свой курс держать, - не то что здесь, среди знакомых да соседей.
Я мог бы разбогатеть не хуже других, возьмись я за свое дело.
     - Хорошо, кабы мог! А какое же это твое дело?
     - Вот пойти бы снова в плаванье.
     В свое время именно она заставила его осесть в городе,  потому  что  не
хотела вести жизнь  соломенной  вдовы,  как  все  жены  моряков.  Но  теперь
честолюбие подавило в ней все прочие соображения, и она сказала:
     - Ты считаешь, что только так можешь чего-нибудь добиться?
     - Только так, это уж я верно знаю.
     - А ты хотел бы опять уйти в море, Шэдрак?
     - Не то чтобы хотел - удовольствие в том  небольшое.  Сидеть  здесь,  в
нашей комнатке за лавкой, куда приятнее. Говоря по правде, я не люблю  моря.
Никогда его особенно не  любил.  Но  если  речь  о  том  идет,  чтоб  добыть
богатство для тебя и для наших мальчиков, тогда  другое  дело.  Только  этим
путем и может добыть его такой бывалый моряк, как я.
     - А долго надо для этого плавать?
     - Как повезет. Может, и недолго.
     Наутро Джолиф вынул из комода морскую куртку, которую  носил  в  первые
месяцы по  своем  возвращении,  отчистил  ее  от  моли,  надел  и  пошел  на
набережную. В порту и теперь вели торговлю с ньюфаундлендскими купцами, хотя
и в меньших размерах, чем прежде.
     Вскоре Джолиф вложил все свои средства в покупку брига на  паях  и  был
назначен на нем капитаном. С полгода ушло на каботажное плавание, так что  у
Шэдрака было время смыть ту сухопутную ржавчину, которая наросла на  нем  за
"лавочный" период его жизни, - а весною бриг отплыл к Ньюфаундленду.
     Джоанна жила дома со своими сыновьями,  которые  к  этому  времени  уже
выросли. Теперь это были крепкие, здоровые юноши, охотно исполнявшие  всякую
работу, какая подвертывалась в гавани или на набережной.
     "Ничего, пускай немножко потрудятся, - думала  нежная  мать,  -  теперь
нужда их заставляет,  но  когда  Шэдрак  возвратится,  одному  будет  только
семнадцать, а другому восемнадцать; тогда уж они в порт ни ногой. Наймем  им
учителей, и они получат настоящее образование. А при тех деньгах, что у  них
будут, они тоже могут стать джентльменами не хуже, чем  сыночки  этой  Эмили
Лестер с их алгеброй и латынью".
     Уже близок был срок возвращения Шэдрака, уже срок прошел, а тот все  не
появлялся. Джоанну уверяли, что тревожиться нет оснований, ведь с  парусными
судами всегда может выйти задержка, точно рассчитать нельзя. И эти  уверения
оказались справедливыми; после месяца напрасного ожидания однажды  дождливым
вечером сообщили, что корабль входит в  гавань,  -  и  вот  уже  в  коридоре
послышались шаги - развалистая  моряцкая  поступь  Шэдрака,  и  он  вошел  в
комнату. Мальчиков не было, они побежали его  встречать,  но  разминулись  с
ним, - так что Джоанна сидела дома одна.
     Когда улеглось первое волнение встречи, Джолиф объяснил, что  опоздание
вышло из-за небольшой торговой сделки, рискованной, но очень выгодной.
     - Я решил пойти на все, чтоб только не обмануть твоих надежд, -  сказал
он. - И я думаю, ты согласишься, что я их не обманул.
     Тут он вытащил огромную холщовую сумку, толстую и набитую,  как  кошель
великана, которого убил Джек, развязал его  и  высыпал  содержимое  в  подол
Джоанне, сидевшей в кресле у огня. Груда соверенов и гиней (в те времена еще
существовали на свете гинеи) бухнулась в подол, оттянув его до земли.
     - Вот! - сказал с удовлетворением Джолиф. - Я говорил тебе, милая,  что
все у меня выйдет как надо. Ну, вышло или нет?
     В первую минуту лицо ее просияло торжеством,  но  потом  снова  как  бы
померкло.
     - Да, верно, куча денег, - сказала она. - А это все?
     - Все?! Да ты знаешь ли, милая, сколько тут, если  посчитать?  До  трех
сотен наберется! Целое состояние!
     - Да... да... Для моряка это состояние, а вот здесь, на суше...
     Но  она  пока  отложила  разговоры  о  денежных  делах.  Вскоре  пришли
мальчики; в ближайший воскресный день Шэдрак воздал  благодарение  богу,  на
этот раз более обычным путем - в общем  благодарственном  молебне.  А  через
несколько дней, когда возник  вопрос,  на  что  употребить  эти  деньги,  он
заметил, что Джоанна словно бы не так довольна, как он надеялся.
     - Видишь ли, Шэдрак, - сказала она, - мы-то считаем на сотни, а они,  -
она кивнула на дом по ту сторону улицы, -  они  считают  на  тысячи.  За  то
время, что тебя тут не было, они завели себе парный выезд.
     - Ого! В самом деле?
     - Ах, милый мой Шэдрак,  жизнь-то  идет,  не  останавливается.  Что  ж,
как-нибудь устроимся. Но все-таки они богаты, а мы по-прежнему бедны.
     Большая часть года прошла без сколько-нибудь заметных событий.  Джоанна
все печалилась, хлопотала по дому и в лавке, мальчики продолжали  заниматься
всякой работой в порту.
     - Джоанна, - сказал как-то Шэдрак, - я вижу по  тебе,  что  привез  еще
недостаточно.
     -  Да,  недостаточно,  -  ответила  она.  -  Моим  мальчикам   придется
зарабатывать на жизнь, плавая на  судах,  которые  принадлежат  Лестерам;  а
когда-то я была побогаче ее.
     Джолиф не умел  спорить  и  в  ответ  только  пробормотал,  что  можно,
пожалуй, еще раз уйти в море. Он несколько дней все о  чем-то  раздумывал  и
однажды вечером, вернувшись домой из гавани, вдруг сказал:
     - Я добился бы этого, милая, еще за один рейс,  наверняка  бы  добился,
если бы... если бы...
     - Чего бы добился, Шэдрак?
     - Чтобы ты считала на тысячи, а не на сотни.
     - Если бы что?
     - Если бы мог взять с собой мальчиков. Она побледнела.
     - И говорить об этом не смей! - вскричала она.
     - Да почему?
     - И слышать не хочу. В море так опасно. А я хочу, чтобы  они  жили  как
джентльмены без всяких опасностей. Не пущу их рисковать жизнью. Нет,  ни  за
что, ни за что!
     - Ладно, милая, тогда не надо.
     На другой день она долго молчала, потом вдруг спросила:
     - Если бы ты взял их с собою, это было бы, верно, гораздо выгодней?
     - Да, я бы с  ними  нажил  втрое  больше,  чем  в  одиночку!  Под  моим
присмотром каждый из них управился бы не хуже меня самого.
     Немного погодя она попросила:
     - Расскажи мне обо всем подробней.
     - Видишь ли, мальчики умеют водить судно не хуже иного шкипера, честное
слово. Нигде в Северном море нет таких труднопроходимых мест, как у песчаных
отмелей возле нашей гавани, а они с детства здесь плавают. И на них во  всем
можно положиться. Они такие спокойные и надежные, что я не променял бы их на
шестерых вдвое старше.
     - А в море очень  опасно?  Да  и  о  войне,  кажется,  поговаривают?  -
спросила она с тревогой.
     - Ну конечно, без риска не обходится. А все-таки... Мысль о море крепла
и разрасталась, сокрушая и угнетая материнское сердце. Но  Эмми  слишком  уж
заважничала, - как это снести! Джоанна не  могла  удержаться  от  постоянных
попреков мужу за их сравнительную  бедность.  Когда  сыновьям  рассказали  о
задуманном предприятии, они, такие же  покладистые,  как  и  отец,  выразили
полную готовность пуститься в плавание; правда, оба  они,  как  и  отец,  не
слишком любили  море,  но,  ближе  узнав  все  подробности  плана,  искренне
воодушевились.  Теперь  все  зависело  от  решения  матери.  Она  долго  его
оттягивала, но в конце концов дала согласие: юноши поедут  с  отцом.  Шэдрак
очень этому обрадовался. До сих пор господь  хранил  его,  и  Шэдрак  всегда
возносил ему благодарения. Бог и впредь не оставит тех, кто ему предан.
     В это предприятие Джолифы вложили все деньги, какие у  них  были.  Даже
запасы товара для лавки были сведены к  самому  малому  -  лишь  бы  Джоанне
прожить до приезда мужа с сыновьями, - продержаться  этот  "ньюфаундлендский
срок". Она представить себе не могла, как вынесет томительное одиночество, -
ведь в прошлый раз сыновья оставались с нею. Но она собрала  все  свои  силы
для предстоящего испытания.
     Судно нагрузили сапогами  и  башмаками,  готовым  платьем,  рыболовными
снастями, маслом, сыром, канатами, парусиной и другими товарами;  а  обратно
оно должно было привезти  нефть,  меха,  шкуры,  рыбу,  клюкву  -  все,  что
подвернется. Кроме Ньюфаундленда, предполагалось  по  дороге  заходить  и  в
другие порты, что тоже сулило немалую прибыль.

III

     Бриг  ушел  в  море  в  понедельник  весенним  утром;  но  Джоанна   не
присутствовала при его отплытии. Джолиф понимал, что ей будет слишком тяжело
на это смотреть, тем более что она же сама была всему причиной.  Поэтому  он
сказал ей накануне, что они отплывают завтра около  полудня,  -  и  Джоанна,
проснувшись в пять часов утра и услышав суету на лестнице, не  сошла  тотчас
вниз, а продолжала лежать в постели, собираясь  с  силами  для  предстоящего
расставания; она думала, что они уйдут из дома около девяти, - так ведь было
в прошлый раз, когда ее муж отправился  в  плавание.  А  когда  она  наконец
спустилась вниз, то обнаружила только несколько слов, нацарапанных мелом  на
покатой крыше конторки; но ни мужа, ни сыновей  уже  не  было.  В  торопливо
написанных строчках Шэдрак сообщал ей, что  они  ушли,  не  прощаясь,  чтобы
избавить ее от тягостных проводов, а сыновья приписали пониже: "До свиданья,
мама!"
     Она кинулась на набережную, оглядела всю гавань,  все  море  до  самого
горизонта, но только и увидела, что мачты и надутые паруса брига  "Джоанна",
- человеческих фигур уже нельзя было различить.
     - Сама, сама их послала!  -  в  исступлении  вскричала  она,  заливаясь
слезами.
     Дома сердце у нее чуть не разорвалось при  виде  этого  "До  свиданья",
написанного мелом. Но когда она опять вышла  в  лавку  и  посмотрела  через,
дорогу на  дом  Эмили,  ее  исхудалое  лицо  озарилось  торжеством:  теперь,
думалось ей, недалек уже день, когда она стряхнет с себя иго раболепства.
     Надо отдать справедливость Эмили Лестер, - ее мнимая  надменность  была
лишь плодом воображения Джоанны. Конечно, жена купца жила и одевалась лучше,
чем Джоанна - и этого Эмили скрыть не могла, -  но  при  встречах  со  своей
бывшей подругой, теперь очень редких, она всеми силами старалась не дать  ей
почувствовать разницу в их положении.
     Прошло первое лето; Джоанна  кое-как  поддерживала  свое  существование
торговлей в лавке, где мало  что  оставалось,  кроме  прилавка  да  витрины.
Сказать по  правде,  Эмили  была  ее  единственным  крупным  покупателем,  и
ласковая готовность миссис Лестер  закупать  все  без  разбора,  не  обращая
внимания  на  качество,  горько  уязвляла  Джоанну,  потому   что   в   этом
чувствовалась снисходительность покровительницы, почти благодетельницы.
     Началась долгая, тоскливая зима; конторка была повернута к стене, чтобы
сохранить написанные  мелом  прощальные  слова,  -  Джоанна  ни  за  что  не
согласилась бы стереть их; и часто она  поглядывала  на  них  сквозь  слезы.
Красивые мальчики Эмили приехали домой на рождественские каникулы; шла  речь
о том, что они поступят в университет; а Джоанна все жила, словно бы  затаив
дыхание, как человек, с головой погруженный  в  воду.  Еще  одно  лето  -  и
"ньюфаундлендский срок" окончится. Незадолго до того, как ему истечь,  Эмили
зашла к своей бывшей подруге. Она слышала, что  Джоанна  стала  тревожиться:
уже несколько месяцев не было писем от  мужа  и  сыновей.  Шелка  Эмили  так
надменно зашуршали, когда, воспользовавшись не слишком любезным приглашением
Джоанны, она прошла за прилавок, а оттуда в заднюю комнату.
     - У тебя во всем удача, а мне ни в чем не везет! - сказала Джоанна.
     - Но почему ты так считаешь? - спросила Эмили. - Я слышала, они  должны
привезти целое состояние.
     - Ах, вернутся ли они сами? Переносить эту неизвестность  не  по  силам
женщине. Ты подумай, все трое - на одном  корабле!  И  уже  столько  месяцев
никаких вестей!
     - Но время еще не прошло. Не надо заранее говорить о несчастье.
     - Ничто не вознаградит меня за это мучительное ожидание!
     - Так зачем же ты позволила им уехать? Ведь вам жилось неплохо.
     - Я их заставила это сделать! - воскликнула Джоанна,  вдруг  с  яростью
обрушиваясь на Эмили. - И скажу тебе почему! Я  не  могла  вынести,  что  мы
только перебиваемся коекак, а вы живете в богатстве и довольстве. Вот теперь
я тебе все сказала, можешь меня возненавидеть!
     - Я никогда не стану ненавидеть тебя, Джоанна.
     И впоследствии она доказала, что говорила правду. Кончалась осень, бриг
уже давно должен был вернуться  в  порт;  но  не  видать  было  "Джоанны"  в
фарватере между отмелями. Теперь уж и  правда  были  основания  тревожиться.
Джоанна Джолиф сидела у огня, и каждый порыв ветра отзывался в ней  холодной
дрожью. Всегда она боялась моря и чувствовала к нему отвращение. Для нее это
было вероломное, беспокойное, скользкое существо, с  торжеством  упивающееся
женским горем. "И  все-таки,  -  твердила  Джоанна,  -  они  должны,  должны
вернуться!"
     Шэдрак, вспоминала она, говорил перед отъездом, что, если они останутся
живы и невредимы и предприятие их увенчается успехом, он пойдет  в  церковь,
как тогда,  в  первый  раз,  -  и  вместе  с  сыновьями,  преклонив  колени,
возблагодарит бога за благополучное возвращение. Каждое воскресенье, утром и
днем, она ходила в церковь, садилась на переднюю скамью, поближе к алтарю  и
уже не отводила глаз от той ступени, где  когда-то,  в  расцвете  молодости,
стоял на коленях Шэдрак. Она точно, до дюйма,  помнила  то  место,  которого
касались его колени двадцать лет тому назад, его склоненную фигуру, лежавшую
рядом шляпу. Бог милостив, ее муж опять будет стоять здесь; и оба сына -  по
бокам, как он говорил, - вот здесь Джордж, а там Джим. Она так подолгу и так
пристально смотрела на ступень, что уже, словно воочью, стала видеть их там,
- вот они все трое, возвратившись из плаванья, стоят на коленях: две  тонких
фигуры, ее мальчики, а между ними более плотная; руки сложены для молитвы, и
головы четко выделяются на белом фоне восточной стены. Мечта превращалась  в
галлюцинацию: стоило Джоанне обратить туда  утомленный  взор  -  и  она  уже
видела их.
     Правда, пока что их все нет и нет, но господь милосерд, просто ему  еще
не угодно облегчить ей душу. Это - во искупление  греха,  который  совершила
она, Джоанна, превратив сыновей и мужа в рабов своего тщеславия. Но есть  же
предел искуплению, а ее мукам не было предела, - она была близка к отчаянию.
Давно уже прошел  срок,  когда  должен  был  вернуться  корабль,  но  он  не
вернулся. Джоанне во всем, что она видела или  слышала,  постоянно  чудились
знаки его прибытия. Если, стоя на холме  и  глядя  на  простиравшийся  внизу
Ла-Манш, она замечала вдруг крошечное пятнышко на юге  у  самого  горизонта,
нарушавшее вечное однообразие водной пустыни, она уже знала  -  это  не  что
иное, как площадка грот-мачты на "Джоанне"!  А  дома,  стоило  ей  заслышать
голоса или какой-нибудь шум с угла  возле  винного  погреба,  где  Хай-стрит
выходит на набережную, - и она вскакивала с криком: "Они!"
     Но это были не они. Каждое воскресенье на  ступенях  алтаря  преклоняли
колени три призрака, а не трое живых людей.  Бакалейная  лавка  как-то  сама
собой перестала существовать. От одиночества и горя  Джоанна  погрузилась  в
такую апатию, что совсем перестала пополнять запасы товара, и это  разогнало
последних покупателей.
     Эмили Лестер всячески пыталась поддержать в нужде  несчастную  женщину,
но та упорно отвергала ее помощь.
     - Я не люблю тебя! Видеть тебя не  могу!  -  хриплым  шепотом  говорила
Джоанна, когда Эмили приходила к ней.
     - Но я же хочу помочь тебе, Джоанна! Облегчить хоть немного твое горе.
     - Ты - важная дама, у тебя богатый муж и  красивые  сыновья!  Что  тебе
нужно от несчастной старухи, потерявшей все на свете?
     - Мне нужно, Джоанна, чтобы ты перешла жить  к  нам.  И  не  оставалась
больше одна в этом мрачном доме.
     - А вдруг они вернутся - а меня нет? Ты хочешь разлучить меня  с  ними!
Нет, я останусь тут. Я не люблю  тебя,  и  не  жди  от  меня  благодарности,
сколько бы добра ты мне ни делала!
     Однако  пришло  время,  когда  Джоанна,  не  получая  никакого  дохода,
оказалась не в состоянии уплатить за наем лавки и дома. Ее  стали  убеждать,
что нет уже никакой надежды на возвращение Шэдрака с сыновьями, и она скрепя
сердце согласилась жить под кровом Лестеров. Там ей  предоставили  отдельную
комнату наверху, и она могла уходить и приходить, когда  ей  вздумается,  не
встречаясь ни с кем из  семьи.  Волосы  у  нее  поседели,  глубокие  морщины
избороздили лоб, она исхудала и ссутулилась. Но она все еще ждала пропавших,
и, когда случалось ей встретиться на лестнице с Эмили, она угрюмо говорила:
     - Знаю, зачем ты перетащила меня сюда! Они  вернутся,  не  найдут  меня
дома и с горя, может, опять уйдут. Ты хочешь отомстить  мне  за  то,  что  я
отняла у тебя Шэдрака!
     Эмили Лестер кротко сносила все упреки измученной  горем  женщины.  Она
была уверена - как и все  в  Хэвенпуле,  -  что  Шэдрак  и  его  сыновья  не
вернутся. Уже много лет как судно считали пропавшим. Тем  не  менее,  стоило
Джоанне проснуться ночью от какого-нибудь шума, и она вскакивала с  постели,
чтобы при свете мигающей лампы посмотреть на лавку по  ту  сторону  улицы  и
убедиться, что это не они.
     Была сырая и темная  декабрьская  ночь.  Шесть  лет  уже  прошло  после
отплытия брига "Джоанна". Ветер дул с  моря  и  гнал  промозглый  туман,  от
которого казалось, будто тебе по лицу проводят  мокрой  фланелевой  тряпкой.
Джоанна сотворила свою обычную молитву об отсутствующих  с  таким  жаром,  с
такой надеждой, какой не знала уже долгие месяцы, и около одиннадцати  часов
заснула. Шел уже, должно быть, второй час  ночи,  как  вдруг  она,  внезапно
пробудившись, вскочила. Ей послышалось - нет, она ясно слышала шаги на улице
и голоса Шэдрака и сыновей у бакалейной лавки,  -  они  просили  открыть  им
дверь. Джоанна спрыгнула с кровати, что-то накинула на себя,  бегом  сбежала
по широкой, застланной ковром лестнице; поставив свечу на столик в прихожей,
она сняла дверные засовы и цепочку и вышла на улицу.