эт  с  холодным  спокойствием  бессердечной
женщины, да она и на самом деле такая была.
     Ее вид и голос так взбесили Джека, что он сделал было шаг  к  шкатулке,
но Гарриэт схватила ее, заперла в бюро и торжествующе посмотрела  на  Джека.
Минуту казалось, что Джек вырвет ключ у нее  из  рук,  но,  сдержавшись,  он
повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
     Когда  Джек  очутился  на  улице,  был  уже  вечер.  Он  долго  шел  не
останавливаясь, сам не зная куда, мучаясь от сознания, что она во всем взяла
над ним верх.  Ему  все  мерещилось,  как  она  рассказывает  своему  новому
возлюбленному или кому-нибудь из знакомых о том, что сейчас произошло  между
ними, и как все они хохочут над расплывшимися, уродливыми строчками  в  этих
письмах. И мало-помалу в его голове созрело твердое решение:  добыть  письма
любой ценой, во что бы то ни стало.
     Глухой ночью он с черного хода вышел из своего дома,  пробрался  сквозь
живую изгородь и, обогнув соседнее поле,  вышел  с  задней  стороны  к  дому
Гарриэт. Говорят, в ту ночь была яркая  луна,  ровным  светом  заливала  она
стены домов, и каждый листик плюща, вьющегося  по  стенам,  блестел,  словно
маленькое зеркальце. Джек много раз  бывал  у  Палмли  и  знал  расположение
комнат в их доме не хуже, чем в своем собственном. В гостиной было два окна,
заднее, ближе к Джеку, все из мелких стекол в свинцовом переплете,  -  таким
оно осталось и по сей день. Другое окно закрывалось ставнями,  но  на  этом,
заднем, не было даже занавески, и лунный  свет,  проходя  через  него,  ярко
освещал комнату, так что Джек, стоя снаружи, мог разглядеть там любой  самый
маленький предмет. Справа в комнате, как вы, может быть, помните, есть камин
- он и сейчас там, а слева тогда стояло бюро. В бюро  и  находилась  рабочая
шкатулка Гарриэт (то есть Джек думал, что эта шкатулка Гарриэт, а  на  самом
деле она принадлежала тетке), а в шкатулке были  письма.  Джек  достал  свой
карманный нож, отковырнул свинцовый переплет и  вынул  одно  стекло.  Затем,
просунув руку в отверстие, открыл задвижку и через окно влез в комнату.  Все
спали  (в  доме,  кроме  миссис  Палмли   и   Гарриэт,   жила   еще   только
девочка-служанка). Джек направился прямо к бюро - это он сам рассказывал,  -
думая, что оно не заперто, - обычно его не запирали, - но Гарриэт так  и  не
открывала бюро после того, как спрятала там письма. Позже Джек говорил,  что
в ту минуту он думал только об  одном:  что  вот,  мол,  спит  себе  Гарриэт
наверху, в своей комнате, и горя ей мало, а ведь как она  обидела  его,  как
надсмеялась над ним и его письмами, и, зайдя  так  далеко,  он  уже  не  мог
остановиться. Просунув лезвие ножа под крышку бюро, Джек  без  труда  сломал
ветхий замок. Внутри он нашел  шкатулку  из  розового  дерева  -  там,  куда
Гарриэт второпях поставила ее. Вынимать письма из шкатулки было некогда.  Он
взял шкатулку под мышку, закрыл бюро, поскорей выбрался из дома и  аккуратно
вставил стекло.
     Обратно Уинтер шел тем же путем. От усталости он еле держался на ногах,
прокравшись к себе в спальню, он спрятал шкатулку, не посмотрев даже, что  в
ней. Рано утром он отнес шкатулку в сарай и принялся за дело: одно за другим
стал сжигать в печке письма, которые стоили ему такого труда и о которых  он
не мог без стыда вспомнить. Джек хотел вернуть шкатулку Гарриэт, после  того
как исправит небольшие повреждения  от  ножа.  На  место  писем  Джек  думал
положить записочку, последнюю, которую он ей напишет, в ней он с  торжеством
скажет  Гарриэт,  что,  отказавшись  вернуть  ему   письма,   она   чересчур
понадеялась на его покорность всем ее капризам.
     Но, вынув из шкатулки последнее письмо, Джек прямо-таки  остолбенел  от
удивления и ужаса, под письмом, на самом дне лежало  десять  золотых  гиней.
"Это, должно быть, карманные деньги Гарриэт", - подумал про  себя  Джек  (на
самом деле это были деньги миссис Палмли). Он не  успел  еще  оправиться  от
такой неожиданности, как вдруг в галерейке, из которой  был  вход  в  сарай,
послышались шаги. Второпях он сунул шкатулку под сложенный в  углу  хворост,
но поздно - два констебля вошли в сарай и схватили его как раз  в  тот  миг,
когда он, нагнувшись, прятал шкатулку. Ему объявили,  что  он  арестован  по
обвинению в том, что прошлой ночью вломился в дом миссис Палмли, и не  успел
еще несчастный юноша понять, в чем дело, как его уже вели по узкой тропинке,
что соединяет ту часть деревни, где жили  Уинтеры,  с  проезжей  дорогой.  В
окружении полицейских Джек шел по дороге в кэстербриджскую тюрьму.
     Поступок Джека приравнивался к ночной краже со взломом, хотя сам Джек и
не  помышлял  ни  о  какой  краже.  А  кража  со  взломом  -  это  уголовное
преступление, за которое в то время полагалась смертная  казнь.  Когда  Джек
вылезал из заднего окна  дома  Палмли,  кто-то  заметил  его  тень  на  ярко
освещенной стене. Кроме того, при нем были найдены шкатулка и деньги,  замок
от бюро был сломан, стекло в окне выставлено - улик вполне достаточно. Джек,
правда, клялся, что хотел взять только письма, и это при других показаниях в
его пользу, может, и послужило бы к смягчению его участи. Но подтвердить это
могла одна только Гарриэт. А Гарриэт делала  так,  как  ей  говорила  тетка.
Миссис же Палмли вовсе не желала спасать Джека.  Пришел  час  ее  торжества.
Наконец-то она могла отплатить женщине, которая отняла у нее  возлюбленного,
а затем погубила и самое дорогое, что у нее было, - маленького  сына.  Через
неделю  Джек  предстал  перед  судом.  Гарриэт  на   суд   не   вызвали,   и
разбирательство пошло обычным порядком, миссис Палмли подтвердила все факты,
свидетельствовавшие об ограблении. Вступилась бы Гарриэт за Джека,  если  бы
он ее попросил, или нет, кто знает, может быть, из  жалости  она  бы  это  и
сделала, но Джек был слишком горд, чтобы просить хоть о  малейшем  одолжении
ту, которая его оттолкнула, и он к ней не обратился. Суд заседал недолго,  и
Джеку был вынесен смертный приговор.
     Его казнили в субботу. Был холодный и пасмурный мартовский  день.  Джек
был такой худенький и щуплый - совсем мальчик, что  пришлось  из  милосердия
повесить его в самых тяжелых кандалах, какие нашлись в тюрьме:  иначе  петля
не переломила бы ему позвонков - собственного его  веса  было  недостаточно.
Кандалы оказались  для  него  так  тяжелы,  что  он  еле  мог  подняться  на
возвышение. В те времена еще не так строго соблюдались правила насчет  того,
чтобы казненных хоронить непременно в тюрьме, и несчастной матери  разрешили
перевезти тело домой. Вечером,  когда  должен  был  прибыть  гроб,  в  нашей
деревне все высыпали на улицу, люди стояли и ждали, каждый  у  своего  дома.
Помню, и я, тогда еще совсем маленькая девочка,  стояла  на  улице  рядом  с
матерью. Было совсем темно, на небе загорались звезды. Около восьми часов мы
услышали едва уловимый скрип повозки со стороны проезжей дороги.  Потом  шум
затих  -  это  повозка  въехала  в  лощину,  потом  стало  слышно,  как  она
загромыхала на спуске, и вслед за тем въехала  в  Лонгпаддл.  Гроб  на  ночь
поставили под лестницей, что ведет на колокольню, а назавтра, в воскресенье,
в промежутке между двумя службами, мы похоронили Джека. Под вечер в  тот  же
день была заупокойная служба, и пастор сказал проповедь, для которой  выбрал
текст: "Он был единственным сыном  у  матери,  а  она  была  вдовой..."  Да,
жестокое то было время!
     А с Гарриэт дальше было вот что. Вскоре она вышла-таки замуж за  своего
подрядчика. Но не пришлось им спокойно пожить в Лонгпаддле -  все  ведь  тут
знали, что это она виновата в смерти Джека. Так что они переехали  в  другой
город, подальше от здешних мест. И больше мы о них не слыхали. Да  и  миссис
Палмли сочла более удобным к ним перебраться. А та худая женщина  с  черными
глазами, о  которой  спрашивал  приезжий  господин,  это  и  была,  как  вы,
наверное, уже  догадались,  та  самая  миссис  Уинтер,  про  которую  я  вам
рассказала. Я хорошо помню, как она жила тут совсем  одна,  как  ее  боялись
дети и как она до конца своих дней всех чуждалась, хоть и  прожила  довольно
долго.

     - Я вижу, в Лонгпаддле случались  не  только  веселые,  но  и  грустные
события, - заметил мистер Лэкленд.
     - Да, да. Но, слава богу, таких историй, как с  Джеком  Уинтером,  было
немного, хотя люди среди нас жили всякие - и хорошие и плохие.
     - Вот, например, Джордж Крукхилл, - этот, как мне доподлинно  известно,
был довольно-таки темной личностью, - вступил в разговор приходский  писарь,
видимо, и ему захотелось внести свою лепту в обмен воспоминаниями.
     - Слыхал я, что в школе он был отчаянный озорник.
     - Ну так с годами он не  исправился.  Правда,  петля  ему  ни  разу  не
грозила, но от каторги он бывал на волосок, а  однажды  сам  угодил  в  яму,
которую рыл другому.

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ МИСТЕРА ДЖОРДЖА КРУКХИЛЛА

     Перевод И. Гаврилова

     - Как-то раз, - продолжал приходский писарь, -  возвращался  Джордж  на
тощей  своей  кляче  из  Мелчестера,  где  только  что  кончилась   ярмарка.
Выбравшись из города, он заметил, что впереди  едет  верхом  на  отличнейшей
лошади - такая стоит добрых пятьдесят гиней - молодой статный фермер,  тоже,
видно, возвращаясь с рынка. Когда они поднимались  на  Биссет  Хилл,  Джордж
постарался нагнать его. Они поздоровались; Джордж  заговорил  о  том,  какие
здесь плохие дороги, и так, приветливо болтая о том о сем, трусил он  рысцой
рядом с незнакомцем. Вначале тот отмалчивался, но мало-помалу  разговорился,
и у них пошла совсем уже дружеская беседа. Оказалось, что он ездил по  своим
делам  на  мелчестерскую  ярмарку  и  надеется   к   вечеру   добраться   до
Шотсфорд-Форум, чтобы завтра поспеть на рынок  в  Кэстербридже.  Подъехав  к
гостинице в Вудъятсе, путники остановились накормить  лошадей,  а  заодно  и
выпили - отчего почувствовали друг к другу еще большее  расположение.  Затем
снова двинулись в путь, но недалеко от Шотсфорда, когда они проезжали  через
деревню Трантридж, их застал дождь; и так как уже  совсем  стемнело,  Джордж
стал уговаривать фермера не ехать дальше: под таким дождем,  того  и  гляди,
схватишь простуду; а тут, говорят, есть хорошая гостиница -  и  он,  Джордж,
думает в ней остановиться. Фермер  наконец  согласился.  Они  отдали  конюху
лошадей, зашли в гостиницу и славно поужинали, толкуя о своих делах,  словно
давнишние знакомые. Когда наступило время идти на покой, Джордж  попросил  у
хозяина номер на двоих, и они улеглись спать в одной комнате:  вот  до  чего
они к тому времени уже подружились.
     Перед сном они болтали о всякой всячине, и  наконец  разговор  зашел  о
том, как, бывает, переодеваются в чужое платье с какой-нибудь целью.  Фермер
сказал, что не раз слыхал о таких проделках, но Джорджу, по его словам,  все
это было в диковинку. Вскоре фермер заснул.
     Рано утром, когда фермер еще крепко спал (я рассказываю  все  так,  как
слышал), наш Джордж тихо слез с кровати и облачился в одежду  фермера.  А  в
карманах у фермера были деньги. Джордж, однако, прельстился  лишь  добротной
одеждой и крепкой лошадкой фермера; он, видите ли, на ярмарке обстряпал одно
сомнительное дельце, и ему не хотелось, чтобы при встрече  его  сразу  могли
узнать. В его намерения совсем не входило забирать деньги  своего  приятеля,
или, точнее, брать больше, чем было нужно для того, чтобы заплатить по счету
в гостинице. Поэтому, отсчитав необходимую  сумму,  он  оставил  кошелек  на
столе  и  сошел  вниз.  В  гостинице  накануне  вечером  никто  особенно  не
разглядывал новых постояльцев, и те из слуг, которые в этот ранний час  были
уже на ногах, не усомнились в том, что Джордж это и есть  фермер.  Он  щедро
рассчитался и велел подать себе лошадь фермера, - и опять-таки  никто  этому
не удивился,  и  он  преспокойно  поехал  на  чужой  лошади,  как  на  своей
собственной.
     Через полчаса фермер проснулся и, оглядевшись, обнаружил, что друг  его
Джордж исчез, надев его платье и великодушно оставив  ему  свой  потрепанный
наряд. Однако вместо того чтобы поднять тревогу, он долго сидел в кровати, о
чем-то глубоко задумавшись.
     - Деньги, деньги он увез, - размышлял он вслух, -  вот  что  жалко.  Но
зато и одежду тожеТут он увидел, что деньги или по крайней мере большая их
     часть лежит на столе.
     - Ха-ха-ха! - захохотал  он  и  пустился  приплясывать  по  комнате.  -
Ха-ха-ха! - не унимался он, посылая улыбки своему отражению в зеркальце  для
бритья и в бронзовом подсвечнике. И при этом  махал  руками,  словно  фехтуя
невидимой шпагой.
     Затем он натянул на себя одежду Джорджа  и  сошел  вниз.  Его,  видимо,
ничуть не огорчило, что его принимают за другого, и даже когда он обнаружил,
что ему подсунули старую клячу,  а  его  собственную  лошадь  увели,  он  не
выказал никакого возмущения. Ему сказали,  что  друг  его  уже  заплатил  по
счету, что весьма его обрадовало. Не дожидаясь завтрака, он  оседлал  лошадь
Джорджа и покинул гостиницу.
     Он  пустил  лошадь  не  по  большаку,  а  по  проселочной  дороге,   не
подозревая, что именно по  этой  дороге  поскакал  и  Джордж.  Не  успел  он
проехать и двух миль в обличий Джорджа  Крукхилла,  как  вдруг  на  повороте
дороги  увидел,  что  какой-то  человек  отбивается  от   двух   деревенских
констеблей. Это был его дружок, похититель платья и лошади. Но фермер  и  не
подумал броситься к нему и предъявить права на свою собственность; наоборот,
он хотел было свернуть в ближайший лесок, только его уже заметили.
     - На помощь! На помощь! - кричали констебли. - Именем короля!
     Волей-неволей фермеру пришлось подъехать.
     - Что случилось? - осведомился он с большим хладнокровием.
     - Дезертир! - закричали те. - Его судить будут и расстреляют без всяких
разговоров. Несколько дней тому  назад  он  бежал  из  драгунского  полка  в
Челтенгэме; за ним выслали погоню, но солдаты нигде не могут его найти, и мы
обещали: если он  нам  попадется,  непременно  схватим  и  доставим  к  ним.
Понимаете, этот негодяй на следующий же день повстречался с одним  почтенным
фермером и подпоил его в какой-то гостинице. И давай его  улещать  -  какой,
мол, он бравый молодец, да какой  бы  из  него  вышел  хороший  солдат  -  и
уговорил поменяться с ним одеждой, чтобы, видите  ли,  посмотреть,  как  ему
пойдет военная форма. И простак согласился. Тогда дезертир сказал, что шутки
ради сходит показаться хозяйке:  интересно,  узнает  ли  она  его  в  другом
платье. Ушел - и только его и видели! А фермер Джолис так и остался в  чужой
солдатской форме. Плут и деньги унес с собой.  А  когда  фермер  заглянул  в
конюшню, то оказалось, что и лошади нет.
     - Каков негодяй! - воскликнул фермер. - Так, значит,  это  и  есть  тот
самый мерзавец? - он показал на Джорджа.
     - Нет, нет! - завопил  Джордж,  причастный  ко  всей  этой  истории  не
больше, чем новорожденный младенец. - Это не я, это - он! Это  на  нем  была
одежда фермера Джолиса.  Мы  ночевали  вместе,  и  он  нарочно  заговорил  о
переодевании, чтобы я решил поменяться с ним одеждой. То, в чем он  одет,  -
это все мое!
     - Только послушайте этого негодяя! - закричал молодой фермер, обращаясь
к констеблям. - Чтобы выгородить себя, он готов обвинить первого встречного.
Нет, братец служивый, - не на таких напал!
     - Да, да - не на таких напал! - закричали те в один голос. - У него еще
хватает нахальства нести эдакий вздор, хотя мы, можно сказать, накрыли его с
поличным. Ну да, слава богу, теперь-то мы уже надели на него наручники!
     - Да, слава богу, - сказал молодой человек. - Ну, мне  пора.  Счастливо
вам доехать и благополучно его доставить.
     И он пустил свою клячу во весь дух.
     А тем временем констебли, охраняя Джорджа  справа  и  слева,  взяв  под
уздцы его лошадь, двинулись прямо в  противоположном  направлении  -  к  той
самой  деревне,  где  они  встретили  отряд  солдат,  высланный  на   поиски
дезертира.
     - Пропал я, пропал! Меня теперь расстреляют! - причитал Джордж.
     Не прошли они и мили, как отряд встретился им снова.
     - Здорово! - сказал старший констебль.
     - Здорово! - ответил капрал, возглавлявший отряд.
     - Поймали мы вашего-то! - заявил констебль.
     - Где же он? - удивился капрал.
     - Да вот же! Только он теперь без формы, вот вы его и не узнали.
     Капрал с минуту внимательно разглядывал Джорджа, потом покачал  головой
и сказал, что это совсем не тот.
     - Да ведь дезертир-то поменялся одеждой с фермером Джолисом и уехал  на
его лошади, - ну и вот вам, пожалуйста, все тут - и одежда и лошадь!
     - Нет, не он, - заявили солдаты. - Наш был высокий, молодой, с родинкой
на правой щеке, и выправка у него военная, не то что у этого.
     - Я же говорил их милостям, что это не я, - подал голос Джордж. - А они
не верят.
     Так-то и выяснилось, что молодой фермер это и был сбежавший  драгун,  а
Джордж Крукхилл тут ни при чем. То же  самое  подтвердил  и  фермер  Джолис,
вскоре прибывший на место происшествия. Поскольку Джордж ограбил  грабителя,
приговор ему вынесли сравнительно мягкий, а дезертира из  драгунского  полка
так и не нашли. Двойное переодевание помогло  ему  удрать.  Впрочем,  лошадь
Джорджа он бросил, проехав всего несколько миль: увидел, наверно, что  ехать
на такой кляче труднее, чем идти пешком.

     Сомнительные личности Лонгпаддла и темные их  похождения,  no-видамому,
интересовали мистера  Лэкленда  гораздо  меньше,  чем  обыкновенные  люди  и
повседневные события, хотя  его  попутчики  и  предпочитали  повествовать  о
первых. Под конец он осведомился - в первый раз за всю беседу - о  некоторых
молодых особах прекрасного пола, вернее, о тех, которые были  молоды,  когда
он покинул родную деревню. Его собеседники,  по-прежнему  придерживаясь  той
точки зрения, что из ряда вон выходящее заслуживает больше внимания,  нежели
обыденное, не позволили  ему  остановиться  на  бесхитростных  историях  тех
женщин, которые прожили жизнь тихо и незаметно. Они спросили его, помнит  ли
он Нетти Сарджент.
     - Нетти Сарджент - да, кажется, припоминаю. Это та  девушка,  что  жила
вместе  с  дядей  в  крайнем  доме  около  рощи,  если  меня  не  обманывают
воспоминания детства.
     - Она самая. Ну, это, я вам скажу, сэр, была девица! Не то чтобы за ней
какой грех водился, но никогда нельзя было угадать, что  она  выкинет.  Надо
ему рассказать, как она продлила аренду на свой дом, а, мистер Дей?
     - Надо, - подтвердил непризнанный миром старый художник.
     - Вот вы и расскажите. У вас это поскладнее выйдет, чем у кого другого,
да и законы вы лучше знаете.
     - Пожалуй, - сказал мистер Дэй и начал:

ХИТРОСТЬ НЕТТИ САРДЖЕНТ

     Перевод Р. Бобровой

     - Так вот она и жила с дядей в доме, что стоит на отшибе у рощи. Девица
она была статная и бойкая. Как сейчас помню: волосы у нее были черные, глаза
быстрые, задорные, а когда,  бывало,  захочет  поддразнить,  сделает  эдакую
лукавую гримаску! Парни начали за ней бегать, чуть только она успела вырасти
из коротеньких платьиц, а потом появился и жених, Джаспер Клифф  -  вы  его,
наверно, не знали, - и хотя она могла бы найти себе и получше, но до того он
ей пришелся по сердцу, что, кроме него, Нетти и знать никого не хотела. А он
был парень  себе  на  уме,  и  во  всяком  деле  больше  всего  заботился  о
собственной выгоде. На языке-то у него, может, была одна Нетти, а  в  мыслях
он держал домик ее дяди, хотя не скажу, чтобы он ее по-своему не любил.
     Дом этот, построенный ее прапрадедом, вместе с садом и  участком  пашни
уже  несколько  поколений  находился  в  пользовании  их  семьи  на   правах
копигольда; в арендный договор, по старинному обычаю,  включалось  несколько
имен и он считался действительным до  смерти  последнего  из  поименованных.
Дядя Нетти как раз и был  таким  последним,  и  если  бы  он  не  возобнови