т  не  берет  и  хорошо
делает. Джейн, его невеста, была, понимаете ли, постарше Эндри,  намного  ли
старше - я вам в точности не скажу: она не нашего прихода, а о  таких  делах
только по церковной записи в точности узнать можно. Но, во всяком случае,  и
годами она бьша постарше своего жениха, - да были и еще коекакие  щекотливые
обстоятельства...
     (- Ах, бедняжка! - вздохнули женщины.)
     ...одним словом, надо было торопиться с венчанием, пока Эндри не  пошел
на попятный, так что  Джейн  была  рада-радехонька,  когда  наконец  в  одно
ноябрьское утро она вместе с Эндри, его братом  и  невесткой  отправилась  в
церковь, чтобы сочетаться с ним законным браком. Эндри вышел из деревни  еще
затемно, и провожавшие махали ему вслед фонарями и кидали в воздух шляпы.
     Приходская церковь была в миле с лишком от деревни, а  так  как  погода
выдалась на редкость хорошая, ну они и решили после венчания  отправиться  в
Порт Бреди и провести там денек: поглядеть на корабли, на море, на солдат, а
то что за радость возвращаться из церкви к тетке Джейн, у которой она  жила,
да и скучать там весь вечер.
     Так вот, в то утро многие заметили, что Эндри по дороге в церковь то  и
дело писал вензеля. Накануне у соседей были крестины, и Эндри,  приглашенный
в крестные, всю ночь напролет усердно омывал младенца добрым элем, рассудив,
что навряд ли когда еще сподобит бог нынче  крестить,  завтра  венчаться,  а
наутро, того и гляди, родителем оказаться. Как  тут  не  выпить  ради  такой
благодати.
     Так он в эту ночь и не прилег ни на минуту и отправился в церковь прямо
с крестин. Вот и получилось, что, когда  он  со  своей  нареченной  вошел  в
церковь, пастор (а был он человек  строгих  правил,  по  крайней  мере  -  в
церкви) посмотрел на Эндри и говорит эдак язвительно:
     - Что же это такое, молодой человек? С самого утра  и  уже  налакались!
Постыдились бы хоть для такого дня!
     - Совершенно справедливо, сэр, - говорит Эндри. -  Однако  на  ногах  я
держусь, оно для нашего дела и достаточно. Я даже  по  одной  половице  могу
пройти не хуже кого иного, не в обиду вам будь сказано (признаться,  тут  он
малость разгорячился), - и если бы ты, пастор Билли Тугуд, крестил всю  ночь
напролет вот так же на совесть, как я, так ты бы сейчас и вовсе на ногах  не
стоял, провалиться мне на этом месте, коли не так!
     Услышав такую отповедь, пастор Билли (у  нас  его  иначе  и  не  звали)
помрачнел, насупился, - он был человек вспыльчивый и  не  любил,  чтобы  его
задевали, - и сказал очень решительно:
     - Я тебя венчать в таком  виде  не  могу  и  не  стану.  Ступай  домой,
протрезвись, - и захлопнул свою библию на все защелки, словно мышеловку.
     Тут невеста в слезы: плачет навзрыд и просит  и  молит  не  откладывать
венчания; уже очень она боялась упустить Эндри, после  стольких  трудов!  Да
нет, не тут-то было.
     - Не могу я  совершать  святое  таинство  над  нетрезвым  человеком,  -
говорит мистер Тугуд. - Это грешно и неприлично. Мне жаль вас, дочь  моя,  я
понимаю, что вам нельзя мешкать,  но  сейчас  идите  домой.  И  как  это  вы
решились привести его сюда в таком виде?
     - Так ведь трезвый он и совсем не пойдет, - всхлипнула она.
     - Ну, тут уж я вам ничем не могу помочь, - говорит пастор,  и  как  она
его ни умоляла, он ни на какие уговоры не поддался. Тогда она  принялась  за
дело по-другому:
     - Может быть, сударь, вы пойдете домой,  а  нас  оставите  здесь,  и  я
ручаюсь, что через часок-другой он будет трезвей самого судьи. А  я  уж  тут
постерегу его. Ведь если он выйдет из церкви  невенчанный,  его  обратно  на
аркане не затащишь!
     - Ну, хорошо, - говорит пастор. - Даю вам два часа, а потом вернусь.
     - Только, ради бога, сударь, заприте дверь покрепче, чтобы  нам  нельзя
было выйти, - просит Джейн.
     - Хорошо, - говорит пастор.
     - И чтобы никто не знал, что мы здесь.
     Тут пастор снял свой новенький белый стихарь и  ушел,  а  прочие  стали
уговариваться, как им сохранить это в тайне, что было не трудно, потому  что
место было безлюдное, а час ранний. Свидетели, брат Эндри с  женой,  которые
вовсе не желали, чтобы Эндри женился на Джейн, и пришли сюда скрепя  сердце,
сказали, что не намерены торчать еще два часа в этой дыре и хотят  вернуться
домой в Лонгпаддл к обеду. Они так твердо стояли на своем, что причетник под
конец сказал, - ладно уж, можно и без них обойтись. Пусть себе  идут  домой,
как если бы венчание уже состоялось и молодые отправились в  Порт  Бреди.  А
когда вернется священник, за свидетеля сойдет любой прохожий, да и  сам  он,
причетник.
     На том и порешили, родные Эндри  тут  же  ушли,  а  причетник  затворил
церковную дверь и приготовился уже повесить на нее замок. Тут невеста, думая
все о своем, шепнула ему сквозь слезы:
     - Дорогой мой сэр, не оставляйте нас тут, в церкви, кто-нибудь увидит в
окно, и пойдут такие толки, такая сплетня, что я этого не переживу. Да и мой
любезный Эндри,  как  бы  он  не  сбежал  от  меня.  Заприте  нас  лучше  на
колокольне, мой дорогой сэр. Я уж его туда как-нибудь втащу.
     Причетник охотно согласился помочь бедняжке, и они вдвоем втащили Эндри
на колокольню. Там он их и запер, а сам пошел домой с тем,  чтобы  вернуться
часика через два.
     Только что пастор Тугуд  пришел  домой  из  церкви,  как  вдруг  видит:
проезжает под его окном джентльмен в красном  фраке  и  охотничьих  сапогах.
Увидал его пастор и  с  великой  радостью  вспомнил,  что  в  этот  день  по
соседству с его приходом назначена псовая охота. И так ему туда  захотелось,
потому что в душе он был ярым охотником.
     Сказать по правде, чуть выйдя из церкви или с  какой-нибудь  требы,  он
уже ни о чем другом, кроме охоты, и думать не мог.  Нечего  греха  таить,  -
занятие это было ему не по карману, и в седле он сидел мешок мешком,  и  его
вороная кобыла была старая, с облезлым,  словно  у  крысы,  хвостом,  а  его
охотничьи сапоги и того старей, все порыжелые и потрескавшиеся. Однако он на
своем веку затравил  не  одну  сотню  лисиц.  Он  жил  холостяком  и  летом,
укладываясь в кровать, каждый раз откидывал одеяло  в  ногах  и  заползал  в
постель головой вперед, как лиса в нору, в память о славной зимней охоте.  А
каждый раз, как на усадьбе сквайра справляли  крестины,  Билли  ни  за  что,
бывало, не упустит случая за праздничным столом как  следует  спрыснуть  это
событие старым портвейном.
     Причетник, который был у пастора и за конюха,  и  за  садовника,  и  за
главного управителя, только что принялся за работу в саду, как  тоже  увидел
охотника в красном фраке, а за ним еще много дворян и дворянчиков,  и  свору
гончих, и егеря Джима  Тредхеджа,  и  загонщиков,  и  еще  пропасть  всякого
народа. Причетник любил  травлю  не  меньше  самого  пастора:  увидит  свору
гончих, и уж себя не помнит, и удержу ему тогда никакого нет. И грядки свои,
и рассаду - все позабудет. Так и тут: кинул он на землю лопату - и скорей  к
пастору. А тот и сам не меньше его рвался на охоту.
     - Я насчет вашей кобылки, сэр, - мямлит причетник, а сам весь дрожит от
нетерпения. - Она у нас застоялась, ее промять, промять бы надо.  Разрешите,
я этим займусь и поезжу часок-другой?
     - Это ты верно говоришь, промять  ее  нужно.  Я  вот  сам  сейчас  этим
займусь, - говорит пастор.
     - Сами? Ну, а как быть с вашим меринком, сэр? С ним и вовсе сладу  нет,
так он застоялся. Если изволите, я и его подседлаю?
     - Ну, что же. Выводи и его, - говорит пастор, которому только бы самому
поскорее выбраться, а до причетника и дела нет.
     Натянув поживей охотничьи сапоги и рейтузы, он поскакал к месту  сбора,
намереваясь вернуться в самом скором времени. Только что он скрылся из глаз,
как причетник оседлал меринка и полетел вслед за ним. Прибыв к месту  сбора,
пастор нашел там всех своих друзей, и началась у  них  потеха.  Гончие,  как
только их спустили, сразу пошли по следу, и все поскакали за  ними.  И  вот,
позабыв о своем благом намерении тотчас же  воротиться,  скачет  наш  пастор
вслед за другими охотниками по пустырям между Липпетс-Вудз  и  Грин-Копе  и,
обернувшись на всем скаку, видит, что причетник поспевает за ним по пятам.
     - Ха-ха, милейший! И ты тут? - говорит он.
     - Тут, сэр, тут, - говорит причетник.
     - Хорошая пробежка для коней.
     - Воистину так, сэр. Хи-хи!
     И вот летят они, как ветры буйные, все вперед и вперед через Грин-Копе,
потом наперерез к Хайер-Джертон, потом через шоссе в Климмерстон-Ридж, потом
дальше к Йелбери-Вуд, по горам и долам,  причетник  следом  за  пастором,  а
пастор, чуть отстав от собак.
     Никогда еще не бывало у них такой славной травли, как в этот день, и ни
пастор, ни причетник  ни  разу  и  не  вспомнили  о  необвенчанной  парочке,
ожидавшей их на колокольне.
     - А вашим лошадкам, сэр, это пойдет на  пользу,  -  говорит  причетник,
только на полголовы отставая от пастора. - Отличная это мысль пришла  вашему
преподобию - промять их нынче на травле. А то, глядишь,  не  сегодня  завтра
ударят морозы, и придется бедным животинам неделями стоять в конюшне.
     - Нельзя им застаиваться, никак нельзя. Блажен, иже и скоты  милует,  -
отвечает ему пастор.
     - Хи-хи, - посмеивается причетник, хитро подмигивая пастору.
     - Ха-ха, - вторит пастор, уголком глаза скосившись на причетника. - Ату
ее! - кричит он, видя, что лиса в этот миг показалась на поле.
     - Ату ее! - вторит причетник. - Вон она! Ах ты дьявол, да их там две!
     - Ну-ну! Чтобы я больше не слышал от тебя таких слов! Забыл ты, что ли,
какой на тебе сан?
     - Воистину так, ваша милость, воистину так. Но, право же, хорошая охота
- такая веселая штука, что и о своем высоком служении забываешь. -  И  опять
краешком глаза он подмигнул пастору, а пастор точно таким же манером ему.
     - Хи-хи, - смеется причетник.
     - Ха-ха, - вторит пастор Тугуд.
     - Ах, сэр, - снова говорит причетник. - Ну, насколько же это  приятнее,
чем возглашать зимними вечерами "аминь" на ваше "во веки веков"!
     - Что верно то верно. Но все хорошо во благовремении, - говорит  пастор
Тугуд. Он был начитан в писании и на  каждый  житейский  случай  имел  текст
наготове, как и подобает пастору.
     Так и скакали они до самого вечера, пока не кончилась  эта  охота  тем,
что лиса забежала в домишко старой вдовы и  забилась  сначала  под  стол,  а
потом в футляр стенных часов. Пастор  с  причетником  прискакали  одними  из
первых и видели через окно, как брали лисицу,  а  часы  при  этом  били  без
остановки, как им еще никогда не случалось бить. Потом пришлось подумать и о
возвращении домой.
     Приуныли тут пастор с причетником, потому что и кони  были  загнаны  до
полусмерти, и сами всадники еле держались в седле от  усталости.  Но  делать
нечего - пустились в обратный путь и плелись все  время  шагом,  то  и  дело
останавливаясь.
     - Нет, видно, никогда нам не добраться до дому, - стонал пастор  Тугуд,
согнувшись в седле в три погибели.
     - Ох, не добраться, - вторил ему причетник.  -  Это  нам  воздаяние  за
беззакония наши.
     - Воистину так, - бормотал в ответ пастор.
     Словом, уже  совсем  стемнело,  когда  они  въехали  наконец  в  ворота
пасторова дома, тишком, как воры,  прокравшись  по  улице,  чтобы  никто  из
прихожан не догадался, где  они  весь  день  пропадали.  Они  и  сами-то  от
усталости еле на ногах держались, а еще надо было  о  лошадях  позаботиться,
так что и тут ни один, ни другой не вспомнили о недовенчанной  парочке.  Как
только лошади были заведены в  стойла  и  накормлены,  а  сами  они  малость
перекусили, тотчас же оба завалились спать.
     Наутро, когда пастор Тугуд  сидел  за  завтраком,  вспоминая  вчерашнюю
охоту, прибегает вдруг причетник и спрашивает еще в дверях, можно ли войти.
     - Как же это мы, ваша милость, - говорит он. - У нас совсем  из  головы
вон, а ведь та пара на колокольне до сих пор не обвенчана.
     Пастор так и ахнул, чуть куском не подавился.
     - Господи помилуй, - говорит он, - а  ведь  и  правда!  Как  это  вышло
нескладно.
     - И не говорите, сэр.  Ведь  мы,  может  статься,  погубили  несчастную
женщину.
     - Ах да! Помню, помню! Ей,  по  правде  сказать,  давно  уже  следовало
обвенчаться.
     - Подумать только, сэр, а ну как с ней там, на  колокольне,  что-нибудь
случилось, и ни доктора, ни бабки...
     (- Ах, бедняжка, - вздохнули женщины.) ...Как бы нас за это  в  суд  не
потащили. Да и для церкви, какой это позор для церкви!
     - Замолчи ты, ради бога! Ты меня с ума сведешь! - говорит пастор.  -  И
какого черта я их вчера не обвенчал, пьяных ли, трезвых ли! - (Духовные лица
в те времена чертыхались не хуже простых смертных). - А ты что, сам ходил  в
церковь или спрашивал у деревенских?
     - Да нет, что вы, сэр! Это я вот только что вспомнил. В церковных делах
разве я смею вперед вас соваться? А сейчас, как подумал о них,  меня  словно
обухом по голове. Кажется, тронь пальцем - сейчас упаду!
     Ну, тут пастор бросил  свой  завтрак  и  вместе  с  причетником  скорей
побежал в церковь.
     - Да их, наверно, и след простыл, - говорит на ходу мистер Тугуд.  -  И
хорошо бы. Они небось как-нибудь выбрались и давно уже дома.
     Все же они вошли в ограду, поглядели на колокольню и  видят:  высоко  в
окне белеет малюсенькое личико и крохотная рука помахивает им сверху.
     - Бог мой, - говорит мистер Тугуд, - не знаю, как я им теперь на  глаза
покажусь! - Он тяжело опустился на чью-то могильную плиту. - И надо же  было
мне вчера к ним так придираться!
     - Да, очень жаль, что мы с этим делом тогда же не покончили, -  говорит
причетник. - Но раз убеждения вашей милости не дозволяли вам  их  венчать  -
что же, с этим надо считаться.
     - Верно, друг мой, верно. А что, по ней не видно... не произошло там  с
ней чего-нибудь... преждевременного?
     - Да мне видно ее только до плеч, сэр.
     - Ну, а как лицо?
     - Лицо страх какое бледное.
     - Да что ты! Ну, будь что будет. Ох, и разломило  же  у  меня  поясницу
после вчерашнего... Но приступим к делу божию.
     Они вошли в церковь и только отперли ход на  колокольню,  как  бедняжка
Джейн и ее любезный Эндри выскочили оттуда, как  голодные  мыши  из  пустого
буфета. Эндри  едва  живой  и  вполне  трезвый,  а  его  невеста  бледная  и
продрогшая, но во всем прочем такая же, как вчера.
     - Как? - говорит пастор, облегченно вздыхая, - вы с тех самых  пор  так
тут и сидели?
     - А то как же, сэр, - говорит невеста, падая от слабости на скамью. - И
ни кусочка, ни глотка за все это время. Нам  никак  нельзя  было  выйти  без
посторонней помощи, вот мы и сидели.
     - Но почему же вы не позвали кого-нибудь? - спросил пастор.
     - Она не позволила, - говорит Эндри.
     - Стыдно мне было, - всхлипнула Джейн. - Да узнай об этом кто-нибудь  -
нас на всю жизнь ославили бы. Раз или два Эндри совсем было собрался ударить
в колокол, но потом одумался и сказал: "Нет, лучше нам с  голоду  подохнуть,
чем навек опозориться!" Вот мы все ждали и ждали, а вас все нет и нет.
     - Да! И я очень об этом сожалею, - сказал пастор. - Но теперь мы с этим
делом мигом покончим.
     - Мне... мне бы пожевать чего-нибудь, - говорит Эндри. -  Хоть  корочку
бы какую или луковку, и то бы ладно.  Потому  я  так  отощал,  что  у  меня,
кажется, все кишки к спине  приросли,  слышно,  как  они  о  становую  кость
трутся.
     - Нет, раз уж все мы тут, и в полном порядке, - с беспокойством сказала
невеста, - так давайте скорее кончать!
     Эндри согласился повременить с едой, причетник позвал вторым свидетелем
одного из прихожан, самого неболтливого, и скоро  брачные  узы  были  крепко
завязаны, новобрачная успокоилась и заулыбалась, а у Эндри  еще  пуще  живот
подвело.
     - Ну, а теперь, - сказал пастор Тугуд, - вы оба идите ко  мне,  мы  вас
накормим как следует на дорогу.
     Они с благодарностью приняли приглашение и, выйдя с  церковного  двора,
пошли одной тропинкой, а пастор с  причетником  -  другой,  и  никто  их  не
заметил, потому что час был еще ранний. Они вошли в пасторский дом, будто бы
только что вернулись из поездки в Порт Бреди, и тут-то уж они набросились на
еду и питье и пили и ели до отвалу.
     Об этом случае долгое время никто не  знал,  но  потом  все-таки  пошел
слушок, а теперь и сами они иной раз со смехом вспоминают, какая у них  была
чудная свадьба. Хотя и то сказать, не бог весть что получила  Джейн  за  все
свои труды и старания. Разве вот только свое доброе имя спасла.

     - Это тот самый Эндри, который явился к сквайру на рождество  вместе  с
музыкантами? - спросил торговец семенами.
     - Нет, нет, - ответил учитель  Профитт.  -  То  был  его  отец.  И  все
произошло оттого, что Эндри чересчур любил покушать и выпить.
     Видя, что все его слушают, учитель сразу начал рассказ:

СТАРЫЙ ЭНДРИ В РОЛИ МУЗЫКАНТА

     Перевод Э. Раузиной

     - Я был тогда еще мальчишкой и пел в церковном хоре;  на  рождество  мы
вместе с музыкантами всегда отправлялись в дом сквайра, а  сквайр,  все  его
семейство и гости (в тот раз среди них был архидиакон, лорд и леди Баксби  и
еще много других) рассаживались в большой зале и слушали, как  мы  играем  и
поем. Потом нас звали в людскую и угощали превосходным ужином. Так  уж  было
заведено, и Эндри очень хорошо  знал  об  этом.  Мы  как  раз  собирались  к
сквайру, когда повстречали его.
     - Господи, - говорит, - до чего ж мне охота попировать вместе  с  вами!
Жареное мясо,  индейка,  плумпудинг,  эль  -  бывает  же  счастье  людям!  А
сквайру-то что - одним человеком больше, одним меньше. Я уже  слишком  стар,
чтобы сойти за мальчишку из хора, и чересчур бородат, чтоб меня  приняли  за
девицу из тех, что с вами поют. Вот ежели б вы одолжили мне скрипку  и  я  б
пошел с вами как музыкант, а?
     Ну, мы пожалели старика и дали ему старую скрипку, хотя Эндри понимал в
музыке столько же,  сколько  лошадь  в  философии;  вместе  со  всеми  Эндри
отправился в путь и, крепко зажав скрипку под мышкой,  храбро  вошел  в  дом
сквайра. Он" суетился, раскладывал ноты, устанавливал свечи так,  чтоб  свет
от них падал прямо на ноты, словно это дело было для него самое привычное, и
все шло как нельзя лучше, пока мы не запели "Когда узрели пастухи", а  потом
"Взойди, звезда" и "О, радостные звуки". Только мы кончили последнюю  песнь,
поднимается мать сквайра, высокая  сердитая  старуха,  большая  любительница
церковного пения, и обращается к Эндри:
     - Послушай-ка, голубчик, ты, я вижу, не играешь вместе со всеми. В  чем
дело?
     Все мы готовы были провалиться сквозь землю. Надо же  попасть  в  такую
переделку! У Эндри даже холодный пот на лбу выступил. А мы  молчим,  ждем  -
как-то он выпутается из этой истории?
     - Беда приключилась, сударыня, - говорит он, кланяясь с самым  невинным
видом, что твое дитя. - По дороге я упал и сломал смычок.
     - Какая жалость, - говорит она. - А нельзя ли его починить?
     - Куда там, сударыня, - отвечает Эндри. - Весь изломался.
     - Посмотрим, нельзя ли тебе помочь, - говорит она.
     На этом как будто все и кончилось, и  мы  запели  "Возрадуйтесь,  люди,
восстаньте от сна" в ре мажор с двумя диезами. И только  мы  замолчали,  как
старуха снова обращается к Эндри:
     - У нас на чердаке  хранятся  негодные  музыкальные  инструменты,  и  я
велела поискать для тебя смычок,  -  и  протягивает  смычок  бедняге  Эндри,
который не то что играть, а и держать его в руках не умел.
     - Вот теперь у нас будет полный аккомпанемент, - говорит она.
     Что тут было делать? Эндри стоит среди музыкантов,  глядит  в  ноты,  а
лицо у него все сморщилось, как  гнилое  яблоко,  потому  что  если  кого  и
боялись в нашем приходе, так именно этой  горбоносой  старухи.  Тогда  Эндри
пустился на хитрость - спрятался за чью-то  спину  и  давай  вод