ь комната, сплошь заставленная
золотом и серебром, в ломбарде это потянет целое состояние. Днем Педро,
взяв с собой Долдона, пошел посмотреть на этот самый дом: современная
постройка, сад, гараж - просторное и элегантное жилище богатых людей.
Долдон сплюнул сквозь зубы, растер плевок подошвой - на мостовой осталось
затейливое, как цветок, пятно - и сказал:

- Еще говорят, здесь живут только двое стариков.

- Тем лучше... - заметил Педро.

Дверь особняка открылась, в сад вышла служанка. Приятели успели разглядеть
обширный холл, картины на стенах, статуэтки на столиках.

- Вот бы сюда Профессора, - засмеялся Педро, - он бы совсем с ума сошел.
Гляди, сколько картин и книг.

- Он бы во какой портрет с меня нарисовал. - И Долдон широко развел руки.

Педро еще раз осмотрел дом, посвистывая, подошел к садовой решетке.
Служанка, склонившись над клумбой, срезала цветы: в вырезе платья виднелась
пышная грудь. Педро пригляделся повнимательней. Белые груди с торчащими
розовыми вершинками. Долдон протяжно вздохнул:

- О-о, какие...

- Заткнись.

Но служанка уже заметила их, взглянула вопросительно - "что, мол, вам здесь
надо?". Педро стащил с головы берет:

- Нельзя ли у вас водички попросить? Совсем от жары замучились...

Разрумянившийся, с белокурыми волнистыми волосами, закрывавшими уши, он
улыбался, и служанка посмотрела на него приветливо. Долдон, поставив ногу
на садовую ограду, курил сигарету.

- Убери ногу, ишь куда задрал, - неприязненно сказала служанка, а Педро
улыбнулась: - Сейчас принесу.

Через минуту она вернулась с двумя стаканами воды, - мальчишки отродясь не
видывали таких красивых. Выпив воду, Педро поблагодарил:

- Большое спасибо, - и добавил шепотком: - До чего ж хороша!..

- Нахал, - также вполголоса ответила девушка.

- Ты в котором часу работу кончаешь?

- Разлетелся! У меня муж есть. В девять он всегда меня встречает вон на том
углу.

- А сегодня я буду ждать на этом...

Приятели двинулись по улице. Долдон докуривал сигарету, обмахивался своей
шапчонкой.

- Есть во мне что-то такое, - заметил Педро. - Готово дело, влюбилась.

Долдон снова сплюнул:

- Еще бы, отрастил себе лохмы, как баба, да еще весь в локончиках...

Педро, засмеявшись, погрозил ему кулаком:

- Молчи, дубина, это в тебе зависть говорит!

Некоторое время шли молча, потом Долдон спросил:

- Ну, так как же с золотишком будет?

- Пошлем сначала Безногого. Пусть протырится завтра в дом, поживет
денек-другой. Когда разузнает, где хранится что поценней, заявимся
впятером-вшестером и вынесем...

- А бабенку, что ж, упустишь?

- Ничего подобного. Сегодня же моя будет. К девяти вернусь сюда.

Он обернулся. Служанка, перегнувшись через ограду, смотрела им вслед. Педро
помахал ей, и она ответила. Долдон сплюнул в третий раз:

- Вот везунок, смотреть противно!

На следующий день около половины двенадцатого возле особняка появился
Безногий. Служанка не услышала звонка, потому что, наверно, перебирала в
памяти подробности ночи, проведенной с Педро в комнатке на улице Гарсия.
Безногий нажал кнопку еще раз, и в окне первого этажа показалась седовласая
голова. Прищуренные глаза пожилой дамы взглянули на Безногого.

- Что ты хочешь, мой мальчик?

- Сеньора, я - бедный сирота...

Дама движением руки попросила его обождать и спустя несколько минут уже
стояла у калитки, отмахиваясь от извинений подоспевшей служанки.

- Да, так я слушаю тебя, мой мальчик, - повторила она, окинув быстрым
взглядом его лохмотья.

- Сеньора, я рос без отца, а несколько дней назад Господь призвал к себе
мою бедную мамочку. - Он ткнул пальцем в траурную повязку на рукаве своего
пиджака (повязку смастерили из ленты с новой шляпы Кота, - тот взбесился от
злости, обнаружив это). - Больше у меня никого в целом свете... Я - калека,
много работать не могу, уже два дня у меня во рту крошки не было, и
ночевать мне негде...

Казалось, он вот-вот расплачется. Дама была явно тронута его словами:

- Ты сказал - "калека"?

Он выставил больную ногу, потом прошелся перед хозяйкой, хромая сильнее,
чем обычно. Та смотрела на него с состраданием.

- А отчего умерла твоя мама?

- Толком не знаю... Прицепилась к ней какая-то зараза, не то лихорадка, не
то горячка, за пять дней свела ее в могилу. И остался я один на всем белом
свете. Если б еще можно было работу найти... Но кто ж меня возьмет,
хромого? Разве только к каким-нибудь добрым людям... Я могу за покупками
ходить, по дому помогать... Возьмите меня, а?

И, думая, что она колеблется, бесстыдно добавил плачущим голосом:

- Конечно, можно пойти воровать, связаться с какой-нибудь шайкой вроде
"капитанов песка", вы слыхали, наверно? Да не по нутру мне это, я свой хлеб
честно хочу зарабатывать. Но тяжелой работы не выдержу. Пожалейте, сеньора,
бедного голодного сироту...

Но хозяйка и не думала колебаться. Она молчала потому, что вспоминала
своего сына, который был сверстником этого оборвыша, - его смерть навеки
изгнала радость из их дома. Муж мог по крайней мере отвлечься своей
коллекцией произведений искусства, а она жила только воспоминаниями о сыне,
покинувшем их так скоро. Вот потому она и глядела на Безногого ласково и
голос ее звучал так нежно. В нем появились даже какие-то радостные нотки,
безмерно удивившие служанку.

- Войди, мой мальчик. Я подумаю, как тебе помочь. - Она опустила тонкую
руку (на пальце блеснул крупный брильянт) на грязную голову Безногого и
повернулась к служанке: - Мария, приготовьте ему комнату над гаражом.
Отведите его в ванную, дайте халат Раула и покормите.

- Слушаю, дона Эстер. Обед потом прикажете подавать?

- Потом. Сначала займитесь этим мальчиком. Бедняжка два дня ничего не ел.

Безногий молчал, размазывая ладонью по лицу притворные слезы.

- Не плачь, - промолвила дона Эстер, погладив его по щеке.

- Дай вам Бог, сеньора... Вы такая добрая...

После этого она спросила, как его зовут, и Безногий назвался первым
пришедшим в голову именем:

- Аугусто.

Он мысленно повторял это имя, стараясь накрепко затвердить его, и потому не
видел, какое впечатление произвело оно на хозяйку.

- Тебя тоже зовут Аугусто?.. - шептала она, потом повторила уже в полный
голос: - Боже мой, Аугусто... Аугусто, - и Безногий, подняв глаза, увидел
ее преображенное волнением лицо. - Это имя носил мой сын. Он умер, когда
был таким, как ты... Ну, входи же, умойся, и тебе дадут поесть.

Растроганная дона Эстер пошла за ним следом и смотрела, как служанка
проводила мальчика в ванную, дала ему халат, а сама поднялась в комнату над
гаражом (шофер уволился, и она пустовала), чтобы все приготовить. Дона
Эстер подошла к Безногому, остановившемуся на пороге ванной.

- Свою одежду можешь выбросить. Мария подберет тебе что-нибудь из вещей
моего Аугусто.

Она ушла, а Безногий смотрел ей вслед и злился то ли на нее, то ли на
себя...

Дона Эстер сидела у своего туалетного столика, невидящими глазами
уставившись в зеркало. У нее было такое выражение, будто она следит за
плывущими по небу облаками. Но она ни за чем не следила и ничего не видела.
Перед глазами у нее стоял одетый в матросский костюмчик сын - ровесник
Безногого. Она вспоминала, как носился он по двору того дома, где они жили
раньше и откуда уехали сразу после его смерти. Он всегда был такой веселый,
такой неугомонный, такой непоседа!.. Когда же ему надоедало гоняться за
кошкой, качаться на качелях, до сумерек играть во дворе в футбол, он
прибегал к ней, обнимал за шею, целовал или садился у ее ног, листая книжки
с картинками, по которым учился читать и писать. Дона Эстер с мужем, чтобы
не разлучаться с сыном надолго, решили дать ему домашнее образование. Но
однажды (глаза ее наполнились слезами) он заболел лихорадкой, а потом
маленький гроб вынесли за ворота, и она смотрела ему вслед испуганно и
удивленно, все не решаясь поверить, что сын ее умер. Его увеличенная
фотография висит у нее в комнате, но шторка отодвигается редко: к чему
растравлять рану? Одежда его сложена в чемодан, с самого дня похорон никто
не прикасался к ней. Но сейчас дона Эстер достает из шкатулки с
драгоценностями ключи.

Медленно, очень медленно входит она в детскую. Садится на стул. Дрожащими
руками отпирает чемодан, поднимает крышку, долго смотрит на брюки и
курточки, на матросские костюмы, на маленькие пижамы и ночные рубашки.
Прижимает к груди матроску, словно обнимает сына. Плачет.

В двери ее дома постучался бедный сирота. После того как умер Аугусто, она
не хотела больше иметь детей, не могла даже видеть их - слишком живо
напоминали они о ее потере. Но нищий, убогий, печальный мальчик, которого
зовут так же, как ее сына, постучался к ней, попросил накормить, приютить,
обогреть. И потому она решилась открыть чемодан, где лежали вещи се сына,
потому она достает оттуда его любимый матросский костюм: в образе этого
искалеченного и обездоленного попрошайки вернулся к доне Эстер ее Аугусто.

И плачет она теперь не только от горя. Сын ее вернулся к ней
изголодавшимся, хромым, оборванным, грязным, но скоро, очень скоро станет
он, как прежде, веселым и счастливым, и обовьет ее шею руками, и усядется у
ее ног, перелистывая букварь.

Она поднимается, выходит из комнаты, унося матросский костюмчик. В этой
одежде суждено Безногому съесть лучший в своей жизни обед.

Матросский костюмчик был точно на него шит, сидел, как влитой, и Безногий,
посмотревшись в зеркало, не узнал себя. Он был чисто вымыт, горничная
пригладила ему волосы брильянтином, сбрызнула одеколоном. Безногий, глядя
на свое отражение, одернул матроску и улыбнулся, подумав о Коте: он дорого
бы дал, чтобы Кот увидел его в таком обличье. На ногах у него были новые
башмаки, но они его сильно разочаровали: сверху были какие-то бантики, и
потому Безногий счел их женскими. "Чепуха какая-то, - подумалось ему, -
матросский костюм - и девчачьи туфли". Он пошел в сад, - хотелось курить,
сигаретка после обеда - святое дело. Обеда иногда не было вовсе, но окурок
сигареты или сигары он раздобывал непременно. Но здесь надо быть начеку,
открыто не покуришь. Если б его отвели на кухню, кормили бы вместе с
прислугой, тогда дело другое: можно было бы и покурить всласть, и
поболтать, не стесняясь особенно в выражениях. Но в этом доме его вымыли,
одели во все новое, напомадили, надушили, потом проводили в столовую, и
там, за обедом, хозяйка говорила с ним, как с порядочным. Потом она велела
ему пойти поиграть в саду, где нежился на солнце желтый кот по кличке
Брелок... Безногий опускается на скамейку, достает пачку дешевых сигарет -
он предусмотрительно переложил их в карман новых штанов, - закуривает,
глубоко затягивается и начинает размышлять о неожиданном повороте судьбы.
Он уже не в первый раз прикидывается "бедным хроменьким сиротой" и остается
им до тех пор, пока не вызнает расположение комнат, места, где хранится
самое ценное, все ходы и выходы. Потом однажды ночью облюбованный особнячок
посетят "капитаны", утащат товар, а спустя несколько часов после налета
появится в пакгаузе и он, Безногий, охваченный злорадным торжеством.
Чувство это неизменно возникало в его душе, потому что хозяева тех домов,
где его кормили и куда пускали переночевать, творили добро, точно выполняя
тягостную повинность: они старались держаться от него подальше, словно
боялись испачкаться, глядели косо, как будто спрашивая, скоро ли он намерен
убраться, и он часто замечал, что хозяйка, растроганная его печальной
историей и слезами, очень скоро начинала раскаиваться в своем
мягкосердечии. Безногий был уверен, что все они пускают его в дом, поят и
кормят, чтобы заглушить угрызения совести. Он считал, что все они виноваты
перед бездомными детьми, и испытывал к своим благодетелям самую настоящую
ненависть. Величайшей и, быть может, единственной его отрадой было
представлять себе, какому отчаянию предаются ограбленные, когда до них
доходит, что именно тот голодный мальчишка, которого они покормили и
приютили, навел на их дом банду таких же изголодавшихся юнцов и показал,
где хранятся ценности.

Но на этот раз все было по-другому. На этот раз его накормили не на кухне,
спать положили не во дворе. На этот раз дали комнату, его одели во все
новое, а обедать позвали в столовую. Его принимали как долгожданного,
дорогого гостя. И Безногий, после каждой затяжки пряча сигарету в кулак (он
сам удивлялся этому), пытается понять, почему так вышло, и не понимает.
Сморщив лоб от напряжения, Безногий думает. Вспоминаются ему дни,
проведенные в тюрьме, как его мучили там, и сны, не дающие ему с тех пор
покоя. Внезапно его пронизывает страх перед людьми, которые так ласково
отнеслись к нему, - нестерпимый страх. Он не знает, откуда взялся этот
страх, но совладать с ним не может. Он поднимается на ноги и с сигаретой в
зубах шагает прямо к окошку доны Эстер: пусть видит, с кем имеет дело,
пусть знает, что он не заслуживает ни отдельной комнаты, ни сытного обеда,
ни этого матросского костюма. Пусть отошлют его на кухню, на подобающее
такому пропащему место, - там снова зародится в его душе жажда мести и
нетронутым будет запас ненависти. Исчезнет она - и он умрет, потому что ему
нечем будет жить. Перед глазами его проносится образ того человека в
жилете, который так утробно хохотал, глядя, как лупцуют Безногого солдаты.
Склонится ли над ним милосердная дона Эстер, обнимут ли, даруя защиту, руки
падре Жозе, почувствует ли он могучее плечо забастовщика Жоана де Адана,
образ мужчины в жилете всегда тут как тут: он не даст ему поверить ни в
доброту, ни в братство. Безногий всегда будет сам по себе, один со своей
ненавистью, обращенной на белых и негров, на мужчин и женщин, на богатых и
бедных, - потому он и не хочет, чтобы относились к нему хорошо.

К вечеру вернулся домой хозяин, сеньор Раул, - весьма известный в Баии
адвокат, разбогатевший на удачных защитах, профессор юридического
факультета, но прежде всего - знаменитый коллекционер, обладатель
прекрасного собрания картин, старинных монет и антиквариата. Безногий в эту
минуту рассматривал гравюры в детской книжке, потешаясь над незадачливым
слоном, которого обдурила обезьяна. Раул, не замечая мальчика, поднялся по
лестнице. Но через минуту прибежала горничная и повела Безногого в комнату
доны Эстер. Раул, уже без пиджака, с сигарой во рту, поглядел на него с
приветливым любопытством, а Безногий, напустив на себя вид крайнего
замешательства, затоптался на пороге.

- Проходи.

Безногий вошел, прихрамывая, не зная, куда девать руки. Дона Эстер ласково
сказала:

- Сядь, мой мальчик, не бойся.

Безногий опустился на самый краешек стула. Адвокат разглядывал его
пристально, но доброжелательно, и мальчик приготовился отвечать на
неизбежные вопросы. Он снова повторил все, что было рассказано утром, но
когда в нужном месте заплакал в три ручья, Раул остановил его, поднялся и
отошел к окну. Безногий понял, что хозяин растрогался, и мысленно похвалил
себя, гордясь своим актерским даром. Но тут адвокат повернулся, шагнул к
доне Эстер, поцеловал ее - в лоб, а потом в губы. Безногий потупился.
Адвокат положил ему руку на плечо:

- Ты никогда больше не будешь голодать. А сейчас... Сейчас пойди поиграй во
что-нибудь или книжку посмотри... Вечером сходим в кино. Ты любишь кино?

- Люблю, сеньор.

Адвокат жестом отпустил его, но, выходя из комнаты, безногий успел
заметить, как тот обнял жену и сказал ей:

- Ты - святая. Что ж, давай возьмем его к нам. Вырастим его.

Наступал вечер, темнело, зажглись фонари, и Безногий подумал, что, наверно,
в этот час шайка, как всегда носится по городу в поисках пропитания.

...Очень жалко было, что нельзя завопить от восторга, когда герой фильма
вздул наконец того гада. Безногий понимал, что это тебе не галерка в
"Олимпии" и не тот захудалый кинотеатрик в Итапажипе, куда ему случалось
проникать без билета, - здесь, сидя в мягком кресле "Гуарани", кино
полагалось смотреть молча. Когда же он все-таки не выдержал и свистнул,
Раул покосился на него. Правда, улыбнулся, но и прижал палец к губам:
нельзя, мол, неприлично.

Потом его повели в бар напротив кинотеатра и угостили мороженым. Безногий
ел и думал о том, что чуть было не допустил непоправимой ошибки: когда
адвокат спросил, чем его угостить, он едва не ляпнул: "Пивка бы
похолодней", но вовремя прикусил язык.

Адвокат сам вел машину, а дона Эстер с Безногим сидели сзади. Отвечать на
вопросы было сущей мукой: все время приходилось следить, как бы не
сорвалось неподобающее словечко из лексикона "капитанов". Дона Эстер
расспрашивала его о бедной покойной мамочке, и Безногий выкручивался как
мог, стараясь помнить, что он наврал раньше, чтобы не запутаться вконец.
Добрались до дому, и дона Эстер проводила мальчика в его комнату.

- Тебе не будет страшно одному?

- Нет, сеньора.

- Ты поживешь первое время тут, а потом переберешься наверх, в комнату
Аугусто.

- Да зачем же, дона Эстер, мне и здесь хорошо...

Она наклонилась, поцеловала его в щеку:

- Доброй ночи, мой мальчик, - и вышла, прикрыв за собой дверь.

А Безногий так и стоял посреди комнаты, не в силах сдвинуться с места, не в
силах ответить "спокойной ночи". Он прижимал ладонь к щеке, до которой
дотронулись губы доны Эстер. Мысли его путались. В глазах потемнело, он
ничего не ощущал, кроме этого нежного прикосновения, кроме этой неведомой
ему материнской ласки. Кроме этого поцелуя. Ему казалось, что земля на миг
остановилась: отныне все было преображено этим поцелуем. Ничего не
существовало больше в мире - только материнский поцелуй, горевший у него на
щеке.

Потом начался обычный ужас кошмарных снов: смеялся мужчина в жилете, глядя,
как солдаты гоняют Безногого из угла в угол. Но потом вдруг появилась дона
Эстер, а Безногий сжал в руке неизвестно откуда взявшийся кнут - как у того
парня из фильма, - и человек в жилете погиб вместе с солдатами лютой
смертью...

Минула неделя. Педро Пуля уже несколько раз приходил к особняку, ожидая
вестей от Безногого, который все не возвращался в пакгауз, хотя за это
время можно было двадцать раз выяснить, где хранятся ценности и куда бежать
в случае опасности. Но вместо Безногого Педро встречал горничную: она-то
думала, что это ради нее торчит он возле адвокатского особняка. Однажды
Педро словно невзначай задал ей вопрос:

- Что это за парнишка у вас там объявился?

- Хозяйка взяла его на воспитание. Славный мальчуган.

Педро подавил улыбку: он знал, что Безногий, если захочет, сойдет за
паиньку.

- Годами он чуть тебя постарше, - продолжала горничная, - но совсем еще
ребенок. Он-то небось ни с кем еще не путался, не то что ты, отпетый...

- Ты же меня и совратила, вовлекла в разврат.

- Будет врать-то!

- Ей-Богу.

Хотя у нее были веские причины сомневаться в правильности его слов, она
предпочла поверить Педро: это польстило ей. Теперь в ее отношении к нему
сквозила покровительственная нежность.

- Ну, ладно. Сегодня научу тебя еще кое-чему....

- Как всегда, на углу... А скажи-ка мне: с ним-то ты еще не спишь?

- Да он еще глупенький, в таких делах толку не знает. Ты что, дурень,
вздумал ревновать? Разве не видишь, что мне никого не надо?..

В другой раз Педро высмотрел все-таки Безногого. Тот лежал на траве в саду,
перелистывая книжку с картинками, рядом мурлыкал кот. Педро поразился тому,
что приятель его одет в серые кашемировые брючки и шелковую рубашку, волосы
аккуратно причесаны. Он остолбенел при виде всего этого и не сразу решился
подать ему сигнал, но, придя наконец в себя, свистнул, и Безногий, мигом
вскочив, заметил его на противоположном тротуаре. Он сделал ему знак -
подожди, мол, - огляделся по сторонам и, увидев, что поблизости никого,
вышел из калитки.

Педро шагал по улице, а Безногий следовал за ним в нескольких шагах, потом
подошел вплотную, и Педро испытал новое потрясение:

- Ах, чтоб тебя!.. Духами так и разит!

Безногий скорчил унылую мину, но Педро никак не мог успокоиться:

- А вырядил