ся-то! Кот подохнет от зависти! Придешь в таком наряде в "норку"
(так называли они свой пакгауз) - все попадают. Еще, пожалуй, влюбится
кто-нибудь, береги тогда...

- Ладно, не пыли. Я пока еще присматриваюсь, понял? Скоро скажу, когда вам
приходить.

- Что-то не больно скоро...

- Самое ценное у них под замком.

- Ну, смотри... - сказал Педро и добавил: - Гринго наш все еще так себе,
хоть и ползает. Температура держится: тридцать семь. Спасибо, дона Анинья
напоила его каким-то настоем, ему сразу полегчало. А то не увидел бы ты его
больше. Отощал сильно: одни кости торчат.

С этими словами он и ушел, на прощанье еще раз поторопив Безногого.

А 'Безногий снова растянулся на траве, взялся за книжку, но вместо картинок
увидел перед собой Гринго. Никого в шайке не изводил он так, как этого
паренька: тот был арабом, в разговоре смешно коверкал слова, чем давал
Безногому нескончаемый повод для издевательства и насмешек. Гринго силой не
отличался и потому не мог рассчитывать на заметное место в шайке, хотя
Педро Пуля и Профессор очень бы хотели, чтоб одним из вожаков стал
иностранец - или почти иностранец. Но Гринго довольствовался малым:
подворовывал по мелочам, в рискованные дела старался не ввязываться и
мечтал набрать целый ящик всяких безделушек, чтобы продавать их прислуге из
богатых домов. Безногий донимал и дразнил его беспощадно: глумился над ним
за его странный выговор, за трусоватость. Но сейчас он, красиво и чисто
одетый, гладко причесанный, надушенный, лежит на мягкой густой траве,
уставившись в книгу с картинками, а Гринго загибается там, в пакгаузе. Да
ведь и не он один. Всю эту неделю Безногий мягко спит, вкусно ест, дона
Эстер говорит ему "мальчик мой" и целует, а "капитаны" по-прежнему ходят в
отрепьях, голодают, ночуют в дырявом пакгаузе или под мостом. Безногий
почувствовал себя предателем. Он ничем не лучше того грузчика, о котором
Жоан де Адан даже говорить не хотел - только сплевывал и растирал плевок
подошвой, - того грузчика, что во время большой забастовки переметнулся к
врагам, стал изменником, помогал вербовать рабочих взамен тех, которые
грузить суда отказались. С тех пор ни один портовик не взглянул в его
сторону, не протянул ему руки... А Безногий, который ненавидел весь мир,
делал исключение только для мальчишек, собравшихся в шайку и назвавших себя
"капитанами песка": они были его товарищами, они были такими же, как он, -
жертвами всех остальных людей. И вот теперь ему казалось, что он бросил их,
предал, изменил им. Мысль эта так поразила его, что он приподнялся и сел.
Нет, он не предал их. У них есть закон: тех, кто нарушает его, изгоняют из
шайки, и после этого добра не жди. Но никто еще не нарушал закон так, как
собирается сделать это он, Безногий: неужто он и вправду хочет быть
барчуком и неженкой, пай-мальчиком - ведь он сам первый всегда издевался
над ними? Нет, он не предатель. Трех дней хватило бы, чтоб узнать, где
хранятся в доме самые дорогие вещи. Но вкусная еда, чистая одежда,
собственная комната и нечто большее, чем еда, одежда и комната - нежность
доны Эстер - задержали его здесь на целых восемь дней. Он продался за эту
нежность, как тот грузчик - за деньги хозяев. Нет, своих товарищей он не
предаст. А дону Эстер? Ведь она верит ему, верит и доверяет. И у нее в
доме, как и в портовом пакгаузе, превыше всего блюдут закон: за провинность
- карать, за добро - платить добром. А теперь Безногий преступит его,
отплатит за добро злом. Он вспомнил, какая радость обуревала его, когда он
уходил из дома, в который должны были потом проникнуть "капитаны". А сейчас
ему грустно. Он по-прежнему ненавидит всех, кроме своих товарищей, но
отныне исключение будет делаться и для обитателей этого особняка, потому
что дона Эстер целовала его и называла "мой мальчик". Безногий боролся с
собой. Он уже привык к такой жизни. Но как же быть с "капитанами"? Ведь он
- один из них, он никогда не перестанет быть членом шайки, потому что
придет день, когда солдаты снова примутся истязать его, а человек в жилете
утробно захохочет... И Безногий решился. Но потом, с любовью взглянув на
окно комнаты доны Эстер, заплакал. Она заметила это:

- Что с тобой, Аугусто? - и, отпрянув от окна, через мгновение появилась в
саду.

Тут только Безногий почувствовал, что лицо у него мокро от слез. Он сердито
вытер глаза, кусанул себя за руку, чтоб успокоиться. Дона Эстер подошла к
нему совсем близко:

- Ты плачешь, Аугусто? Что-нибудь случилось?

- Нет, сеньора, все в порядке. И я не плачу.

- Зачем ты меня обманываешь, сынок? Разве я не вижу? Что случилось? Ты
вспомнил о маме?

Она притянула его к себе, усадила рядом с собой на скамейку, по-матерински
нежно привлекла его голову к своей груди.

- Не плачь. Я ведь так тебя люблю и сделаю все, чтобы возместить тебе твои
утраты, - говорила она, но Безногий слышал в ее словах: "А себе - свои".

Дона Эстер поцеловала его в мокрую от слез теку.

- Не плачь, не огорчай свою мамочку.

Тогда крепко сжатые губы мальчика разомкнулись, и он, прижавшись к груди
матери, заплакал навзрыд. Он обнимал ее, и не противился ее поцелуям, и
горько плакал, потому что завтра же должен был покинуть ее, - не только
покинуть, но и ограбить. Она так никогда и не узнала, что Безногий грабил и
себя самого. Она так никогда и не узнала, что слезы Безногого были мольбой
о прощении.

Отъезд Раула в Рио-де-Жанейро - его призывали туда какие-то важные дела -
ускорил события. Безногий решил, что лучшего времени для налета уже не
представится.

В тот день он обошел весь дом, погладил кота Брелка, поболтал со служанкой,
перелистал книжку с картинками. Потом постучался к доне Эстер, сказал, что
пойдет погулять - недалеко, на Кампо-Гранде. Она сказала ему, что Раул
обещал привезти ему из столицы велосипед, и тогда он больше не будет ходить
пешком, а будет кататься в свое удовольствие. Безногий опустил голову, а
потом вдруг подошел к доне Эстер и поцеловал ее. Та была счастлива: ведь
раньше этого никогда не бывало. Потом он с трудом, точно выталкивая из себя
каждое слово, проговорил:

- Вы очень хорошая. Я никогда вас не забуду.

Потом вышел из дому и не вернулся. Ночь он провел в пакгаузе, в своем углу.
Педро Пуля с дружками отправился в дом адвоката, а все остальные столпились
вокруг Безногого, дивясь его нарядному костюму, приглаженным волосам,
тонкому аромату одеколона. Но Безногий оттолкнул одного, ударил другого и,
что-то злобно бормоча, забился в угол. Там он и просидел, грызя ногти, даже
не пытаясь уснуть, до тех пор, пока не вернулись Педро и его сподвижники.
Они рассказали, что все прошло на редкость гладко: в доме никто даже не
проснулся. Хватятся, наверно, только завтра утром. Педро показал ему
золотые и серебряные вещицы:

- Знаешь, сколько нам отвалит за это Гонсалес?!

Безногий зажмурился, чтобы ничего не видеть. Потом, когда все пошли спать,
растолкал Кота:

- Давай махнемся!

- Что на что?

- Я тебе отдам эти тряпки, а ты мне - свое барахло.

Кот поглядел на него с изумлением. Он, конечно, был одет лучше всех в
шайке, но все это было сильно поношенное и не шло ни в какое сравнение с
кашемировым костюмчиком Безногого. "Спятил", - подумал Кот, но язык сам
выговорил:

- Давай.

Они обменялись одеждой, и Безногий снова забился в свой угол.

...Доктор Раул идет по улице с двумя полицейскими. Это те самые, что
избивали Безногого в тюрьме. Безногий пытается бежать, но Раул показывает
на него тем двоим, и они приводят его в камеру. Все повторяется: солдаты,
хлеща его резиновыми дубинками, гонят его от стены к стене, а человек в
жилете заливается смехом. Только теперь в комнате стоит еще и дона Эстер,
стоит и печально смотрит на него и говорит, что отныне - он ей не сын, он -
вор. В глазах у нее тоска, которая мучает его сильнее, чем удары, чем
издевательский смех...

Он проснулся весь в поту, выскочил из пакгауза в ночную тьму и до рассвета
бродил по песчаному пляжу. Вечером Падро Пуля принес ему его долю, но
Безногий, не вдаваясь в объяснения, денег не взял. Потом в пакгаузе
появился Вертун с газетой, где опять была напечатана статья про Лампиана.
Профессор прочел ее вслух, потом стал проглядывать другие заметки и вдруг
закричал:

- Безногий! Безногий! Тот подошел. За ним - остальные. Стали в кружок.

- Про тебя пишут, - сказал Профессор и прочел:

Вчера из дома ‘... по улице... ушел и не вернулся мальчик по имени Аугусто,
сын хозяев дома. Предположительно, он заблудился в незнакомом районе.
Возраст - 13 лет, сильно прихрамывает, застенчивый, одет в серый
кашемировый костюм. Полиция принимает меры по его розыску. Охваченные
беспокойством родители просят всех, кто видел его или знает его судьбу,
сообщить по указанному адресу за вознаграждение.

Безногий молчал, кусая губу.

- Выходит, еще не обнаружили пропажу, - сказал Профессор.

Безногий только кивнул в ответ. Когда хватятся, искать станут уже не как
сына хозяев... Негритенок Барандан скорчил насмешливую гримасу и закричал:

- Родственнички по тебе соскучились, Безногий! Чего ж ты не идешь к
мамочке, она тебе даст грудь...

Он не успел договорить, - Безногий подмял его под себя и занес над ним нож.
Негритенок вряд ли ушел бы живым, если бы Большой Жоан и Вертун не оторвали
от него Безногого. Напуганный Барандан убежал. Безногий, скользнув по лицам
ненавидящим взглядом, захромал в свой угол. Педро догнал его, взял за
плечо.

- Может, они и вообще ничего не заметят. И на тебя не подумают. Брось, не
переживай...

- Доктор Раул вернется, и все сразу обнаружится...

И он зарыдал так, что все остолбенели. Только Педро и Профессор поняли, в
чем дело, - один все разводил руками, не зная, как тут помочь, а другой
завел долгий рассказ про какой-то давний налет. За стенами пакгауза
протяжно завывал ветер, точно жаловался на что-то.

УТРО - КАК НА КАРТИНКЕ

Педро Пуля, шагая по спуску Монтанья, думает, что ничего нет на свете
лучше, чем бродить вот так, наугад, без цели, по улицам Баии - иные покрыты
асфальтом, большая часть вымощена черным камнем. Опершись о подоконники,
выглядывают на улицу девушки, и сразу не понять, то ли романтически
настроенная швейка мечтает о богатом женихе, то ли проститутка высматривает
клиента с балкона, увитого плющом. Женщины под черными покрывалами входят
под своды церквей. Солнце накаляет торцы мостовой, заставляет вспыхивать
черепицу на крышах. На балконе одного из домов - множество цветов в убогих
жестянках: солнце выдает им положенную на день порцию света. С колокольни
церкви Консейсан-да-Прайа несется перезвон, и женщины под черными
покрывалами ускоряют шаги. Прямо на мостовой двое - негр и мулат - заняты
игрой: негр только что выбросил кости из стаканчика, и оба склонились над
ними. Педро Пуля, проходя мимо, приветствует негра:

- Здорово, Сова!

- А-а, это ты, Пуля! Как делишки?

И тотчас отворачивается - пришла очередь мулата бросать кости. Педро
продолжает путь. Рядом, подавшись всем своим щуплым телом вперед, одолевает
крутой подъем Профессор. Он тоже улыбается этому ликующему дню. Обернувшись
на ходу, видит его улыбку Педро. Весь город пронизан солнцем, напоен
радостью. "У нас в Баии - каждый день как праздник", - думает Педро, ощущая
что и его душа полнится радостью. Он лихо свистит, хлопает Профессора по
плечу. Оба смеются, а потом начинают хохотать во все горло. В кармане у них
чуть побрякивают медяки, одеты оба в отрепья и не знают, будут ли сегодня
сыты, но зато прелесть этого дня принадлежит им, и они свободны - шагай
себе по улицам Баии куда глаза глядят. Вот они и шагают, хохоча сами не
зная, над чем. Рука Педро лежит на плече Профессора. Отсюда видны им и
рынок, и причал, возле которого покачиваются баркасы, и даже старый
пакгауз, где они ночуют. Педро, привалившись спиной к стене, говорит
Профессору:

- Вот что тебе бы надо нарисовать. Видишь, красота какая...

Профессор мрачнеет:

- Никогда этого не будет.

- Почему?

- Когда я смотрю на все это... - Он показывает на раскинувшуюся внизу
гавань: парусники отсюда кажутся игрушечными, а торопливо снующие с мешками
за спиной фигурки грузчиков - совсем крошечными. - Мне ужасно хочется
нарисовать... - продолжает он так, словно кто-то его обидел.

- Да у тебя ж талант! Тебе б еще подучиться...

- ...но знаю, что этой радости мне не передать. - Профессор как будто не
слышит слов друга; глаза его устремлены вдаль, а сам он сейчас кажется еще
более тщедушным, чем всегда.

- Почему? - изумляется Педро.

- Видишь, как это прекрасно и радостно? Все ликуют...

- Ярче радуги, - говорит Педро, показывая на россыпь разноцветных крыш
Нижнего Города.

- Да. А люди всегда печальны. Я не про богатых говорю, сам понимаешь. Я про
тех - с причалов, из порта. Лица у них такие изголодавшиеся, что вся
радость сразу меркнет.

Педро Пуля понимает, куда клонит его друг.

- Вот потому Жоан де Адан и устраивает забастовки. Он говорит, что все
когда-нибудь перевернется, все будет наоборот.

- Я читал об этом... Жоан дал мне книжку... Хорошо бы, конечно, учиться. Я
нарисовал бы тогда замечательную картину. Понимаешь, день вот такой, как
сегодня, люди идут веселые, смеются, влюбленные целуются, как тогда, в
Назарете, помнишь? Но где мне учиться? Я хочу, чтобы радостно все было, а
вот люди у меня всегда получаются печальные. Я счастье хочу изобразить, да
не выходит...

- А может, то, что у тебя получается, - тоже хорошо? Рисуй как рисуется.
Может, красивей и не надо?

- Откуда ты знаешь? И откуда я знаю? Нас же с тобой никогда ничему не
учили. Я хочу нарисовать лица людей, вот эти улицы, но так многого не умею,
не понимаю...

Он помолчал, глядя на внимательно слушающего Педро.

- Слыхал про школу "Белас-Артес"? Мне один раз удалось туда проникнуть. Ох
и здорово там! Все в таких длинных блузах... На меня никто и не взглянул
даже. Писали с натуры обнаженную женщину... А я...

Педро задумался о чем-то, окинул Профессора сосредоточенным взглядом, потом
сказал очень серьезно;

- Сколько стоит?

- Что "сколько стоит"?

- Ну, обучение там сколько потянет?

- А тебе-то что?

- Мы бы скинулись, заплатили за тебя...

Профессор засмеялся:

- Не мели чепухи, Педро. Знаешь, как трудно туда поступить? Ничего не
выйдет...

- Жоан сказал, что придет день, когда мы все сможем учиться.

Они пошли дальше, но теперь сияющий день больше не радовал Профессора, и
мысли его витали неизвестно где. Тогда Педро легонько ткнул его в бок:

- А я бьюсь об заклад, что твои картины будут выставлены на улице Чили,
хоть ты нигде и не учился. Дело тут не в ученье, а в таланте, а талант у
тебя - ого-го!

Оба засмеялись, и Педро продолжал:

- И мой портрет нарисуешь, ладно? Нарисуешь и внизу подпишешь: "Педро Пуля,
силач и удалец".

Он придял борцовскую стойку, согнул руки в локтях. Снова засмеялся
Профессор, и Педро подхватил его смех. Все веселей и громче хохотали они,
пока не наткнулись на кучку зевак, окруживших уличного гитариста. Он
перебирал струны и пел:

Ты, уходя, "прощай" сказала,
и сердце замерло в груди...

Друзья остановились, а потом подхватили. Вместе с музыкантами пели теперь
рыбаки, докеры, портовые ребята, гулящая девчонка. А гитарист, весь
отдавшись мелодии, никого не замечал.

Так бы они стояли и пели, совсем забыв о том, куда шли, если бы музыкант,
продолжая играть, не двинулся дальше. Он ушел и унес с собой свою музыку.
Слушатели разбрелись; пробежал мальчишка-газетчик. Профессор и Педро
зашагали по направлению к Верхнему Городу. Пересекли Театральную площадь,
поднялись на улицу Чили, и здесь Профессор, достав из кармана мелок, уселся
на тротуаре. Педро пристроился рядышком. Когда невдалеке показалась
парочка, Профессор начал рисовать, торопясь изо всех сил. Пара
приближалась, и он теперь отделывал лица. Девушка улыбалась. Жених и
невеста, ясное дело. Но оба были так поглощены разговором, что чуть было не
прошли мимо, не поглядев на рисунок. Педро пришлось вмешаться:

- Не наступите на свою девушку, сеньор...

Кавалер хотел уже шугануть его, но девушка взглянула себе под ноги:

- Ой, как хорошо! - и захлопала в ладоши, точно маленькая девочка, которой
подарили куклу.

Посмотрел на рисунок и юноша. Улыбнувшись, обернулся к Педро:

- Это ты нарисовал?

- Вот он - знаменитый художник по имени Профессор.

Знаменитый художник тем временем отделывал его закрученные усики, а потом
стал растушевывать фигуру его спутницы. Та позировала ему, опираясь на руку
кавалера, и оба заливались смехом. Молодой человек вытащил кошелек и бросил
мальчикам серебряную монету в два мильрейса. Педро подхватил ее на лету.
Парочка удалилась. Двойной портрет остался на мостовой. Какие-то девицы,
заметив его издали, устремились к нему, восклицая:

- Это, наверно, реклама нового фильма с Берри-мором! Говорят - чудо! А этот
Берримор - такой красавец!..

Педро и Профессор рассмеялись и в обнимку беззаботно зашагали по улицам
Баии.

На этот раз они остановились почти у самого правительственного дворца.
Профессор с мелком наготове ждал, когда из трамвая выйдет достойная модель
- "гусь" на их языке. Педро что-то насвистывал, прохаживаясь неподалеку.
Вскоре они набрали денег на приличный обед, да еще хватило на подарок
Кларе, возлюбленной Богумила, - у нее был день рождения.

Какая-то старушка дала им за свой портрет десять тостанов. Старушка была
совсем нехороша собой, - и Профессор ничем ей не польстил.

- Сделал бы ее покрасивше да помоложе, она, глядишь, и расщедрилась бы.

Так провели они утро: Профессор рисовал портреты прохожих, Педро ловил
мелочь, а иногда и серебро. Около полудня на улице показался какой-то
мужчина, куривший сигарету в длинном, должно быть, дорогом мундштуке.
Заметив его, Педро поспешил предупредить художника:

- Гляди, гляди, вот это "гусь". От денег небось карман лопается.

Профессор стал набрасывать мелом тощую фигуру прохожего, торчащий мундштук,
крутые завитки волос, спускавшиеся из-под шляпы. Под мышкой он нес книгу, и
Профессор почувствовал непреодолимое желание изобразить его читающим.
Курильщик уже прошел мимо, но Педро окликнул его:

- Взгляните на свой портрет, сеньор.

- Что? - рассеянно переспросил тот, вытащив изо рта мундштук.

Педро показал ему на рисунок, над которым продолжал трудиться Профессор:
прохожий был изображен сидящим (стула под ним не было, и потому казалось,
что он парит в воздухе), кольца волос из-под полей шляпы, сигарета в зубах,
книга в руках. Человек внимательно рассматривал себя, склоняя голову то к
одному плечу, то к другому, молчал. Когда же Профессор разогнулся, сочтя
работу завершенной, тот спросил:

- Дорогой мой, где ты учился рисунку?

- Нигде...

- Как это "нигде"?

- Да вот так.

- А как же ты рисуешь?

- Так и рисую. Придет охота порисовать, я и рисую.

Прохожий глядел на него недоверчиво, но тут на память ему пришли схожие
случаи:

- То есть ты утверждаешь, что нигде и ни у кого не учился?

- Нигде и ни у кого.

- Он не врет, - вмешался в разговор Педро. - Мы живем вместе, я все про
него знаю.

- Настоящий дар Божий... - прошептал тот.

Он снова впился глазами в свой портрет. Глубоко затянулся и выпустил клуб
дыма. Мальчишки как зачарованные смотрели на его мундштук. Наконец он
нарушил молчание:

- Почему ты нарисовал меня читающим?

Профессор, не зная что ответить, почесал в затылке. Педро открыл рот, но
ничего не сказал: он был совсем сбит с толку.

- Я думал, так будет лучше, - наконец выдавил из себя Профессор, снова
почесав в затылке. - ий-Богу, не знаю...

- Дар Божий... - еще раз прошептал человек с мундштуком: вид у него был
такой, точно он совершил открытие.

Педро ждал, когда же тот полезет за кошельком: полицейский на углу давно
уже посматривал на них с подозрением. Профессор не сводил восторженных глаз
с мундштука - вот чудо из чудес. Но прохожий все не уходил.

- Где ты живешь? - спросил он.

Педро не дал Профессору и рта откры