кнешь - глотку перережу, честное
слово Педро Пули. А если донесешь потом... Ты слыхал про "капитанов"?

- Слыхал...

- Ну, так они тебя на дне морском достанут.

Положив нож рядом, Педро снова подтягивает веревку, привязывает к ней
простыню, затягивает морским узлом - этому искусству обучил его когда-то
Богумил. Еще раз грозит мальчишке, выбрасывает веревку и, ступив на
подоконник, начинает спуск. Он не успевает преодолеть и половины пути, как
над головой раздаются крики: мальчишка все-таки поднял тревогу. Педро
скользит по веревке, потом разжимает руки и прыгает. В животе что-то
оборвалось, но он уже катится по земле, перемахивает через забор, спасаясь
от сторожевых псов, которых на ночь спускают с цепи, выбирается на дорогу.
У него в запасе есть еще несколько минут; пока надзиратели оденутся, пока
спустятся, пока отправят по его следу собак. Педро сбрасывает с себя
одежду, берет в зубы нож - чтобы ищейки не нашли по запаху. И, голый, в
холодном предутреннем сумраке бежит навстречу солнцу, навстречу свободе.

Профессор прочел заголовок в "Жорнал да Тарде":

Главарю "Капитанов песка" удалось бежать из исправительной колонии

Потом шло длинное интервью с разъяренным директором. Весь пакгауз
надрывается от смеха. Даже падре Жозе Педро хохочет, - хохочет так, словно
он - полноправный член шайки.

СИРОТСКИЙ ПРИЮТ

Хватило месяца в приюте, чтобы из души Доры ушла радость, а из тела -
бодрость и сила. Она родилась на холме, она провела детство на его крутых
улочках. Потом началась полная приключений жизнь в шайке! Дора не была
тепличным цветком. Дора любила солнце, улицу, свободу.

Здесь, в приюте, ей туго заплели волосы в две косички, стянули их розовыми
бантами. Дали голубое полотняное платье и синий передник. Посадили за парту
вместе с девочками пяти-шести лет. Кормили плохо. Наказывали. Оставляли без
обеда, не выпускали на прогулку. Потом началась горячка - положили в
приютский лазарет. Вышла она оттуда еле живой. Температура держалась, но
она никому об этом не говорила, потому что ненавидела унылую больничную
палату, - туда никогда не заглядывало солнце и, казалось, вечно царят
унылые сумерки - медленная смерть дня. Если удавалось она подходила к
воротам, видела круживших у приюта Профессора или Большого Жоана. Однажды
они сумели просунуть ей записку. Педро сбежал из колонии, Педро скоро
выкрадет ее отсюда. Радость придала ей сил.

Во второй записке было сказано, чтобы она постаралась снова попасть в
лазарет. Но стараться не пришлось: монахиня заметила, как пылает лицо Доры,
положила ей ладонь на лоб:

- Да ты же вся горишь!..

И снова полутьма палаты. Там как в могиле: тяжелые шторы не впускают
солнце. Врач осмотрел ее и печально покачал головой.

Но появление "капитанов" точно залило лазарет светом. "Как он исхудал", -
подумала Дора, увидев перед собой Педро. Рядом с ним стояли Профессор,
Большой Жоан, Кот. Профессор припугнул сиделку ножом. Лежавшая на соседней
койке девочка, хворавшая ветрянкой, тряслась под простыней. Жар испепелял
Дору, она едва смогла подняться.

- Куда вы? Ей очень плохо! - прошептала сиделка.

- Ничего, Педро, я пойду... - сказала Дора.

Они вышли. У ворот стоял Вертун, держа за ошейник огромного пса, которому
предварительно скормил кусок мяса. Кот открыл створку, пропустил всех
вперед и сказал:

- Прошло как по маслу.

- Скорей, скорей, пока переполох не начался, - поторопил их Профессор.

Они зашагали по улице. Дора больше не чувствовала жара: она шла рядом с
Педро, она держала его за руку.

Прикрывал отход Вертун: он поигрывал ножом, на угрюмом лице сияла улыбка.

ТИХАЯ НОЧЬ

"Капитаны" смотрят на ту, кто стала им сестрой и матерью. Профессор - на
свою любимую. Педро - на свою невесту. Все молчат. "Мать святого" дона
Анинья творит заговор, чтобы унялась сжигающая Дору горячка, веткой бузины
отгоняет лихорадку. Блестящие от жара глаза Доры улыбаются. Кажется, что
покой, осеняющий по ночам Баию, поселился теперь и в ее душе.

"Капитаны" молча смотрят на сестру, мать, невесту. Ее свалила лихорадка.
Куда девалась прежняя ее веселость, почему она не играет больше со своими
сыновьями, почему не выходит по вечерам на воровской промысел со своими
братьями - неграми, белыми, мулатами? Почему исчезла радость из ее глаз?
Теперь в них - только покой, безмятежный покой баиянской ночи; Педро Пуля
сжимает ее руку.

А "капитанам" тревожно, "капитаны" боятся потерять Дору. Но в глазах у нее
- покой, покой баиянской ночи, и глаза ее покорно закрываются, когда
матушка Анинья веткой бузины отгоняет от нее лихорадку.

Ночной покой снисходит на пакгауз.

ДОРА, ЖЕНА

Пес воет на луну. Безногий провожает матушку Анинью через пески. Жрица
сказала, что лихорадка скоро уймется. Леденчик побежал за падре: может, тот
знает какое-нибудь верное средство.

В пакгаузе тихо. Дора попросила "капитанов" идти спать, и они улеглись на
полу, но мало кому удается заснуть этой ночью: все они думают о болезни
Доры. А она поцеловала брата, отправила его спать. Он еще несмышленыш, он
многого не понимает, он знает, что сестра больна, но даже и не думает о
том, что она навсегда может покинуть его. А "капитаны" только об этом и
думают, только этого и бояться. Неужто снова окажутся они без матери, без
сестры, без невесты?

Рядом с Дорой остались только Педро и Большой Жоан. Негр улыбается, но Дора
видит, что улыбается он через силу, наперекор снедающей его тоске, только
чтобы утешить ее и подбодрить. Педро сжимает руку Доры. Чуть поодаль,
скорчившись, уронив голову в ладони, сидит Профессор.

- Педро... - зовет Дора.

- Я здесь.

- Сядь поближе.

Педро пододвигается. Голос ее еле слышен.

- Хочешь чего-нибудь? - ласково спрашивает он.

- Ты любишь меня?

- Разве ты не знаешь?..

- Полежи со мной.

Педро вытягивается рядом с ней. Большой Жоан отходит к Профессору; оба
молчат, оба грустят. Тихая ночь опустилась на пакгауз, и в неестественно
блестящих глазах Доры - отзвук этой тишины.

- Ближе...

Педро придвигается, теперь они лежат вплотную друг к другу. Дора кладет его
руку себе на грудь. Тело ее так и пышет горячечным жаром. Ладонь Педро - на
ее девичьей груди. Дора водит его рукой по своей груди, спрашивает:

- Ты знаешь, что я уже взрослая?..

Его рука - на ее груди, тела их совсем близко. В глазах у нее - безмерный
покой.

- Это случилось там, в приюте... Теперь я могу быть твоей женой.

Педро глядит на нее испуганно:

- Ведь ты же больна...

- Обними меня перед тем, как я умру...

- Ты не умрешь!

- Если обнимешь, не умру.

Тела их сливаются. Педро пронизывает порыв, пугающий его самого. Он боится
причинить Доре боль, но она вроде бы не чувствует ее.

- Теперь ты моя, - говорит он прерывистым голосом.

Ее пылающее от жара лицо становится счастливым. Безмятежный покой уступает
место радости. Педро осторожно отстраняется.

- Как хорошо, - шепчет Дора. - Я - твоя жена.

Педро целует ее, и прежнее выражение кроткого спокойствия появляется на
лице Доры. Она смотрит на него с любовью.

- Теперь я буду спать... - слышит он.

Педро лежит рядом, сжимает ее горячую руку. Это его жена.

Мир и покой нисходят на новобрачных. Любовь всегда сладостна и добра, даже
если смерть - совсем рядом. Тела их неподвижны, но в детских сердцах нет
больше страха. Только покой, - покой баиянской ночи.

На рассвете Педро дотрагивается до лба Доры. Он - ледяной. Сердце ее не
бьется. Крик его раскатывается по всему пакгаузу, и разбуженные им
"капитаны" вскакивают. Большой Жоан глядит на Дору широко открытыми
глазами, потом поворачивается к Педро:

- Ты не должен был...

- Она сама позвала меня, - отвечает тот и торопливо выходит из пакгауза,
чтобы не разрыдаться при всех.

Профессор стоит над телом Доры, не решаясь дотронуться до него. Одно он
понимает ясно: здесь ему больше оставаться незачем, теперешняя его жизнь в
шайке кончена. Леденчик и падре Жозе Педро входят в пакгауз. Священник
берет руку Доры, потом прикасается к ее лбу.

- Умерла.

Он начинает читать молитву, и почти все повторяют за ним:

- "Отче наш, сущий на небесах..."

Педро вспоминает, как молились хором в колонии. Плечи его начинают
трястись, он затыкает уши. Поворачивается, смотрит на мертвую Дору -
Леденчик вложил ей в пальцы лиловый цветок - и плачет навзрыд.

Пришли матушка Анинья и Богумил. Педро молча сидит в стороне. Жрица
говорит:

- Как тень исчезла она с этого света, а на том станет святой. Зумби, король
Палмареса[17], стал святым, и мы устраиваем кандобле в его честь. Роза
Палмейрао тоже стала святой... Те, кто не знал страха при жизни, становятся
нашими святыми.

- Как тень исчезла... - повторяет Большой Жоан. Как тень возникла она, как
тень исчезла. Никто не может понять и объяснить это, - никто, даже Педро,
который был ее мужем, даже Профессор, который любил ее.

- Господь принял ее душу, - говорит падре. - Она была безгрешна, она не
знала, что такое грех...

Леденчик молится. Богумил знает, чего ждут от него. Надо взять тело Доры на
борт баркаса и похоронить ее в море, у старого форта. Иного выхода нет. Но
как объяснить это падре Жозе Педро? Безногий торопливо и сбивчиво
растолковывает ему положение. Сначала падре приходит в ужас: это грех, на
который он не может согласиться. Потом понимает, что хоронить Дору по
обряду - это значит выдать "капитанов" властям. Педро Пуля хранит молчание.

А вокруг - тихая ночь. И в мертвых глазах Доры - матери, сестры, невесты,
жены - покой. Кое-кто всхлипывает. Тело понесут Вертун и Большой Жоан. У
Вертуна руки точно одеревенели, а Жоан рыдает как женщина. Матушка Анинья
набрасывает на тело Доры белое кружевное покрывало.

- Иеманжа примет ее. Дора тоже станет святой.

Педро Пуля обнимает мертвую Дору, не дает вынести ее. Профессор подходит к
нему:

- Отпусти. Я тоже любил ее. Что уж теперь...

Дору выносят в безмятежную ночную тишину, к таинственному необозримому
морю. Падре читает молитвы, и странная похоронная процессия движется в
темноте к баркасу Богумила. Педро, стоя на берегу, видит, как отчаливает
парусник и уходит все дальше. Он простирает вслед ему руки.

"Капитаны" возвращаются к себе. Тает вдалеке белый парус. Луна освещает
песок пляжа, и на поверхности воды звезд столько же, сколько на небе. Ночь
тиха и спокойна, как лицо Доры.

ЗВЕЗДА С ЗОЛОТОЙ ГРИВОЙ

В баиянской гавани существует поверье: новая звезда загорается на небе,
когда умирает бесстрашный человек. Так было с Зумби, с Лукасом да Фейра, с
Безоуро, со всеми отважными неграми. Но если умирает женщина, пусть хоть
самая храбрая на свете, звезда не появляется. Роза Палмейрао, Мария Кабасу
стали святыми на африканских кандомбле, но ни одна из них не превратилась
после смерти в звезду.

Педро Пуля бросается в воду. Он не может больше сидеть в пакгаузе, слушать
всхлипывания и причитания. Он пойдет следом за Дорой, и в царстве Иеманжи
они будут вместе. Он плывет за баркасом. Он видит, как с палубы простирает
к нему руки Дора. Больше для него нет ничего и не будет вовек. А силы его
уже на исходе. Он плывет, глядя на звезды, на огромную желтую луну. Разве
страшно умереть, отыскивая любимую? Разве страшно утонуть, плывя навстречу
любви?

И разве имеет значение, что в эту ночь астрономы заметили в небе над Баией
комету - звезду с золотой гривой? Педро видел, как Дора превратилась в
звезду и взлетела в небеса. Дора оказалась отважней всех, смелей Розы
Палмейрао и Марии Кабасу: в смертный свой час эта девочка, едва вошедшая в
пору, наградила его своей любовью. Вот потому и засияла над Баней новая
звезда, - звезда с длинной золотой гривой, звезда, которая не загоралась
еще ни в чью честь.

Педро Пуля счастлив. Мир и покой осеняют наконец и его. Теперь он знает,
что среди тысяч звезд, горящих в баиянском небе, равном которому нет на
свете, будет отныне сиять ему его звезда.

Далеко от берега подобрал его баркас Богумила.

ПЕСНЬ БАИИ,ПЕСНЬ СВОБОДЫ

Пути-дороги

С того дня, как умерла Дора, прошло не много времени, и "капитаны" еще не
успели забыть тех кратких, но запомнившихся им дней, которые она провела у
них, не забыли о ее болезни и смерти, и кое-кто, входя, еще смотрит по
привычке в тот угол, где она любила сидеть вместе с Профессором и Большим
Жоаном, смотрит так, словно надеется опять увидеть ее там. Никто не может
понять, как это так получилось, что у них нежданно-негаданно появилась мать
и сестра, и потому они продолжают искать ее глазами, хоть и видели, как
отчалил от берега баркас Богумила, чтобы похоронить Дору в морской пучине.
Один только Педро Пуля не ищет Дору в пакгаузе, а все поглядывает на небо,
мечтая разглядеть среди множества звезд ту, у которой такая длинная
золотистая грива.

А Профессор, придя однажды вечером в "норку", не зажег свечу, не открыл
книгу, ни с кем не завел разговора. С тех пор, как лихорадка унесла Дору,
прежняя его жизнь кончилась безвозвратно. Ее присутствие придавало всему
смысл и новое значение. Пакгауз в такие минуты казался ему рамой
ненаписанных картин: вот Дора по-матерински склоняется над Котом, и ее
белокурые волосы падают ему на грудь. Вот она целует брата и шепчет ему
"покойной ночи". Вот она поет кому-то колыбельную, вот, точно бесстрашная
мулатка из сертанов, горделиво улыбается Вертуну, любуясь его отвагой. Вот
после целого дня, проведенного на улицах Баии, после всех приключений,
преследований и погонь она, хохоча, вбегает в пакгауз, и волосы ее летят за
нею. А вот она, сгорая от лихорадки, простирает руки к возлюбленному, зовя
его для первого и последнего объятия. А теперь пакгауз стал для него рамой,
из которой вырезали холст; теперь все прежнее потеряло для него смысл. А
может быть, и наоборот: приобрело новый смысл, отталкивающий и ужасный.
Профессор сильно изменился со дня смерти Доры: стал молчалив и угрюм,
постоянно о чем-то размышлял и где-то отыскал того человека, который дал
ему на улице Чили свою карточку.

И вот пришел вечер, когда Профессор не зажег свечу, не раскрыл книгу, не
заговорил с Большим Жоаном, присевшим рядышком. Он стал собирать свои
пожитки - большую их часть составляли книги. Большой Жоан глядел на него
молча. Он все понял, хотя славился в шайке тем, что соображал очень туго. А
когда вернувшийся Педро сел рядом и угостил Профессора сигаретой, тот вдруг
сказал:

- Знаешь, Пуля, я ухожу...

- Куда?

Профессор оглядел пакгауз, веселых мальчишек, которые, пересмеиваясь,
сновали назад-вперед в полутемном пакгаузе и как будто не замечали
шнырявших под ногами крыс.

- Что у нас есть? Что нас ждет? Зуботычины в полиции? Все говорят, что
когда-нибудь все изменится, - и падре Жозе Педро, и Жоан де Адан, и ты
тоже... Я решил свою жизнь изменить сам.

Педро не промолвил в ответ ни слова, но в глазах у него застыл немой
вопрос; а Большой Жоан опять все понял.

- Я буду учиться у одного художника из Рио... Доктор Дантас - помнишь, тот
с мундштуком? - написал ему, послал мои рисунки... И вот теперь пришел
ответ: он хочет, чтобы я приехал. Когда-нибудь я изображу нашу жизнь, наш
мир... Помнишь, я говорил тебе?.. Теперь это у меня выйдет...

Голос Педро звучал ласково:

- Ты не только изобразишь нашу жизнь - ты поможешь ее изменить...

- Это как? - спросил Большой Жоан.

Профессор тоже не понял, а Педро не смог бы найти слова, чтобы объяснить.
Но он верил в Профессора и знал, что на картинах, которые тот напишет,
всегда будет отсвет ненависти, горевшей у него в душе, и отсвет любви к
свободе и справедливости. Все это останется при нем, никуда от этого не
деться. Не зря провел он детство в шайке "капитанов" - "капитаном" он и
останется, даже если выйдет из него не вор, не убийца, не припортовый
бездельник, а художник.

Педро не мог выразить все словами и потому сказал:

- Мы тебя никогда не забудем. Ты нам читал книги, ты среди нас был самый
башковитый... Самый толковый...

Профессор опустил голову. Большой Жоан вскочил на ноги, и пакгауз задрожал
от его крика, призывного и прощального вопля:

- Все сюда!

Мальчишки столпились вокруг них. Негр вскинул руки:

- Профессор от нас уходит. Он будет теперь художником в Рио-де-Жанейро! Ура
Профессору!

От дружного "ура" сердце Профессора сжалось. Он еще раз обвел пакгауз
глазами: нет, это не пустая рама, это фон для множества картин,
замелькавших перед ним, как кадры киноленты. Нищета. Отвага. Борьба. На
минуту ему вдруг захотелось остаться, но он тотчас отогнал от себя эту
мысль. Что толку! Что это изменит? Когда-нибудь он поможет им
по-настоящему... Он покажет всему миру, как они живут... Профессора
обнимают, жмут ему руку. Вертун печален, словно у него на глазах застрелили
кангасейро из отряда Лампиана.

Вечером на пристани доктор Дантас - он оказался поэтом - отдает Профессору
письмо и деньги.

- Я отправил ему телеграмму. Он тебя встретит. Надеюсь, ты оправдаешь мои
надежды.

Никогда еще пассажира, плывущего третьим классом, не провожало столько
народу. Вертун на прощание подарил Профессору свой нож. Педро шутил и
смеялся, из кожи вон лез, чтобы всем было весело. Один только Большой Жоан
не скрывал печали.

Педро долго махал вслед пароходу, и Профессор видел издали его берет.
Оказавшись среди незнакомых людей, среди офицеров в мундирах с галунами,
важных господ и нарядных дам, он вдруг оробел и растерялся. Отвага его
осталась на берегу, но в груди горело пламя любви к свободе. Эта любовь
заставит его забыть академические каноны своего учителя, написать картины,
которые и восхитят всю страну, и ошеломят ее.

Прошла зима, прошло лето. Снова наступила зима - с затяжными дождями.
Каждую ночь завывал за стенами пакгауза ветер.

Теперь Леденчик продает на улицах газеты, чистит башмаки, перетаскивает
багаж туристов. Удается кое-что заработать: он бросил воровство. И не ходит
больше на промысел вместе с другими. Педро разрешил ему остаться в
пакгаузе, хотя не очень-то понимает, что творится в душе Леденчика: знает
только, что тот хочет сделаться священником, избегнуть уготованной им всем
доли. Ну и что? Ничего это не изменит, не исправит в их жизни. Падре Жозе
так старается помочь им стать людьми, но ведь он один как перст, а все
остальные вовсе не считают, что он поступает правильно. Успеха можно
добиться, только если все разом приналягут, как говорит старый докер Жоан
де Адан.

А Леденчика звал Господь. По ночам мальчик явственно слышал его голос, - он
звучал где-то внутри его существа, был могуч, как голос моря, как голос
ветра, и, минуя разум, шел прямо в сердце. Голос звал его, обещал счастье,
вселял ужас. Голос требовал его всего, целиком, безраздельно, а за это
обещал ему счастье. Голос велел Леденчику служить Богу и был могуч, как
рокот моря, как вой ветра. Леденчик посвятит себя Богу, он отвергнет все
соблазны, он очистится от грехов, и за это Господь явит ему свой
божественный лик. Леденчик спасет свою душу, он раскается во всех своих
прегрешениях, мир ничем больше не прельстит его: глаза его будут незрячи -
только тогда смогут они лицезреть Бога. Тому, кто не сумел очиститься, лик
Господа явится грозным, точно штормовое море. А тому, чьи помыслы чисты,
чьи глаза не замутнены созерцанием непотребств, он предстанет кротким и
ласковым, как морская гладь в солнечный тихий день.

Леденчик избран Богом. Но и жизнь в шайке тоже отметила его своей печатью.
Он отрешается от свободы, отвергает радость видеть и слышать мир, он
вытравит из своей души греховные помыслы, - Божий глас взывает к нему, и
мощь этого зова ни с чем не сравнить. Затворившись от мира, Леденчик будет
вымаливать прощения для "капитанов". Он должен следовать за голосом,
позвавшим его. Когда он слышит его сквозь завывание зимнего ветра, лицо его
преображается, точно пришла весна.

Падре Жозе Педро снова пригласили в канцелярию архиепископа. На этот раз
каноник не один: вместе с ним - настоятель монастыря капуцинов. Падре
дрожит, ожидая новых упреков: он и вправду часто преступал закон, пом