ЩИ

В городе происходит что-то новое. Педро Пуля вместе с Большим Жоаном и
Баранданом вышел из пакгауза. Порт опустел: никого, кроме полицейских,
охраняющих большие склады. Не становятся под разгрузку корабли: докеры во
главе с Жоаном де Аданом объявили о своей солидарности с забастовавшими
служащими трамвайной компании. Кажется, что в городе - праздник, только
какой-то особый, непохожий на другие: люди собираются кучками, с жаром
что-то обсуждают, взад-вперед снуют автомобили, из магазинов выглядывают
смеющиеся лица продавцов; вся Ладейра-да-Монтанья запружена народом: кто
вверх, кто вниз - на своих на двоих, потому что подъемник не работает.
Забастовщики молча идут к зданию профсоюзного центра, чтобы огласить свой
манифест, - лист бумаги зажат в огромной ручище грузчика Жоана де Адана. У
входа, охраняемого солдатами, стоят, оживленно переговариваясь, люди.

- Лихо... - произносит Педро, поглядев на все это.

Большой Жоан улыбается, негритенок Барандан отвечает:

- Кажется, сегодня будет заваруха.

- Я бы ни за что не пошел ни в кондукторы, ни в вагоновожатые. Получают
сущие гроши. Правильно сделали, что забастовали, - говорит Большой Жоан.

- Поглядим? - предлагает Педро.

Они протискиваются поближе к дверям. Туда идут люди - белые, негры, мулаты,
португальцы, испанцы. Когда появляются грузчики во главе с Жоаном де
Аданом, трамвайщики встречают их приветственными криками. Трое приятелей
тоже кричат "ура!": Жоан и Барандан - потому, что любят старого докера, а
Педро - еще и потому, что ему нравится это зрелище: забастовка кажется ему
похожей на какую-нибудь лихую и дерзкую затею "капитанов".

Группа хорошо одетых мужчин входит в здание профцентра. Стоя в дверях,
мальчишки слышат чью-то длинную речь, прерываемую выкриками: "Желтые!
Продажные твари! Штрейкбрехеры!"

- Лихо... - повторяет Педро.

Ему хочется войти туда, смешаться с толпой забастовщиков, вторить их
крикам, бороться за них и вместе с ними.

Город засыпает рано. На небо выплывает луна, с палубы баркаса доносится
тоскующий голос: должно быть, какой-нибудь негр поет о том, как печально
ему живется - возлюбленная его покинула. В пакгаузе малыши уже заснули, и
Большой Жоан похрапывает на полу, положив нож так, чтобы сразу можно было
дотянуться. Один только Педро, растянувшись на песке, глядит на луну,
слушает жалобы покинутого любовника. Ветер доносит обрывки фраз. Педро
шарит глазами по небу, отыскивая среди звезд Дору - Дору, превратившуюся в
невиданную звезду с длинной золотистой гривой. У тех, кто не знает страха,
в сердце - звезда. Но никто еще не слыхал, чтобы звезда эта диковинным
цветком распускалась в груди женщины. Отважные женщины Баии - те, кто ходил
по ее земле и плавал по ее морю - после смерти становятся святыми, в их
честь устраивают кандомбле: так произошло с Розой Палмейрао, о которой поют
во время радений на языке наго. Так случилось и с Марией Кабасу - в
квартале Итабуна, где впервые доказала она свою храбрость, звучат в ее
честь кантиги. И Роза и Мария были высоки ростом, крепки и сильны, и руки у
них были мускулистые, как у тех забастовщиков, которых Педро видел сегодня
у профцентра. Роза Палмейрао была красива, ходила вразвалку, точно под
ногами у нее всегда покачивалась зыбкая палуба ее баркаса, на котором
бороздила она воды баиянской бухты. Люди любили ее не только за храбрость,
но и за красоту. А Мария Кабасу, темнокожая дочь негра и индеанки, была
тучной, уродливой, злонравной, могла и отколотить попавшего под горячую
руку мужчину. Но и ей случалось отдаваться какому-нибудь щуплому, с
желтоватым отливом кожи парню из Сеара, и он любил ее, точно красавицу с
точеным телом и призывным взглядом. Обе они славились своей отвагой, обеим
воздают хвалу на кандомбле, которые устраиваются мулатами и которые
отличаются от строгих негритянских радений тем, что на них появляются новые
святые. А Дора была отважней и Розы, и Марии Кабасу: она, совсем еще
девочка, делила с "капитанами" все опасности и тяготы, а ведь всякий знает:
испытания, выпадающие на их долю, по плечу только сильному и храброму
мужчине. Дора жила в их шайке, Дора была им всем матерью. И матерью и
сестрой: она вместе с ними носилась по улицам Баии, забиралась в окна
богатых особняков, воровала бумажники у зазевавшихся прохожих. Она наравне
с мальчишками дралась против Эзекиела и его дружков. А потом стала Педро
невестой и женой. Это случилось в ту тихую ночь, когда горячка сжигала ее
тело, когда смерть подобралась к ней вплотную. Покой, сиявший в ее глазах,
непостижимо передался окружавшей их ночи... Дора попала в приют и сбежала
оттуда, как сбежал из колонии он, Педро Пуля. У Доры хватило мужества
утешить перед смертью "капитанов" - своих сыновей, братьев, друзей - и
своего мужа Педро Пулю. Матушка Анинья завернула ее в белое кружевное
покрывало, вышитое точно в честь святого; рыбак Богумил взял ее тело на
борт своего баркаса, похоронил в пучине моря, во владениях богини Иеманжи;
падре Жозе Педро помолился за упокой ее души. Не было человека, который не
любил бы ее, но один лишь Педро хотел последовать за нею туда, откуда нет
возврата. После ее ухода покинул старый пакгауз Профессор - ему там стало
невыносимо. Но один лишь Педро бросился в море, чтобы разделить с Дорой ее
судьбу, чтобы не оставить одну на том неведомом пути, по которому Иеманжа
ведет отважные души в зеленую пучину моря. И потому ему одному дано было
увидеть, как Дора, обернувшаяся звездой с золотистой гривой, скользит по
ночному небосводу; она явилась только Педро, только ему одному. Когда он
уже совсем ослабел и приготовился к смерти, звезда, засияв у него над
головой, придала ему новых сил, и тут возвращавшийся в гавань баркас
Богумила подобрал его. Сейчас Педро ищет на небе звезду с длинной
золотистой гривой, звезду, не похожую ни на какую другую, как непохожа была
ни на кого на свете Дора. Не было на свете женщины, подобной этой
девочке... Небо все в звездах, звезды плещутся в морских волнах, и кажется,
что тоскующий голос певца, оплакивающего утерянную любовь, взывает к ним,
жалуясь и плача. И он тоже отыскивает любовь, сгинувшую в баиянской ночи.

Педро думает, что звезда, в которую превратилась Дора, катится сейчас над
улицами и переулками Бани, отыскивает его, гадая, какую новую затею
придумали "капитаны". Нет, то, что происходит сейчас в городе, придумано не
беспризорными мальчишками: это кондукторы и вагоновожатые, крепкие негры,
веселые мулаты, испанцы и португальцы, приплывшие сюда Бог знает из какой
дали, взметнули к небу кулаки и крикнули, громко и весело, как беспризорные
баиянские мальчишки.

Забастовка гуляет по городу! Лихая и прекрасная штука - забастовка, лучшее
из приключений. И Педро хочется участвовать в ней, кричать и перебивать
ораторов. Его отец тоже был забастовщиком: его застрелили в ту минуту,
когда он говорил речь, и в жилах Педро течет кровь крамольника и смутьяна.
Вольная жизнь на улицах научила его любить свободу. Арестанты в тюремной
камере пели о том, что свобода - как солнце: это величайшее благо всякого,
кто живет на земле. Забастовщики борются за свободу: чтоб есть немного
сытнее, чтобы дышать немного вольнее. Борьба их - точно праздник.

В песках появляются чьи-то силуэты, и Педро настороженно приподнимается. Но
сразу же узнает огромную фигуру грузчика Жоана де Адана. Рядом с ним -
какой-то юноша. Хорошо одет, только волосы взлохмачены и растрепаны. Педро
сдергивает с головы шапку.

- Слыхал, Жоан, как мы тебе "ура" кричали?

Старый докер смеется. Крутые мускулистые плечи туго натягивают рубаху, на
лице сияет улыбка.

- Капитан Педро, познакомься. Это товарищ Алберто.

Педро сначала вытирает ладонь о полу драного пиджака и лишь затем пожимает
протянутую ему руку.

- Студент, в университете учится, но он с нами и за нас, - объясняет Жоан.

Педро глядит на нового знакомого без недоверия. Студент улыбается.

- Наслышан, наслышан о тебе и твоих ребятах. Вы - молодцы.

- Что ж, мы не робкого десятка... - отвечает Педро.

Старый докер подходит вплотную:

- Вот что, Педро, надо бы потолковать... Дело у нас есть к тебе, серьезное
дело. Вот товарищ Алберто...

- Пойдем в "норку", - приглашает Педро.

Когда они входят в пакгауз. Большой Жоан, спавший на пороге, просыпается и,
приняв хорошо одетого незнакомца за шпика, неуловимым стремительным
движением хватает нож. Педро успевает остановить его:

- Это свой. Товарищ Жоана. Пошли с нами.

Вчетвером садятся они в угол пакгауза. Кое-кто из мальчишек просыпается,
смотрит на них. Студент обводит взглядом пакгауз, фигуры спящих на полу
детей. Зябко передергивается, словно от порыва холодного ветра.

- Какой ужас!

Но Педро, не слыша его, увлеченно говорит грузчику:

- Как это здорово - забастовка! В жизни ничего лучше не видал! Прямо как
праздник...

- Это и есть праздник, - говорит студент. - Праздник бедняков.

Голос его звучит мягко и доброжелательно и зачаровывает Педро, как песня,
доносящаяся с баркаса.

- У меня ведь отца убили во время забастовки. Спросите Жоана, он вам
расскажет...

- Это славная смерть, - отвечает студент. - Он пал за дело своего класса.
Разве не так?

Оказывается, ему известно имя его отца. Оказывается, все его знают.
Оказывается, он был вожаком докеров. Он героически пал за дело своего
класса во время забастовки - праздника бедняков.

- Так ты, значит, считаешь, что забастовка - хорошее дело? - слышит Педро
дружелюбный голос студента.

- Ты не знаешь, какие это золотые ребята! - восклицает Жоан де Адан. - А уж
о Педро и говорить нечего! Он - настоящий товарищ!

Товарищ... Товарищ... Педро кажется, что нет на свете слова прекрасней. Так
звучало в устах Доры слово "брат".

- Вот что, товарищ Педро, нам нужна твоя помощь - твоя и всех "капитанов",
- говорит студент.

- А что надо делать? - с любопытством спрашивает негр.

Педро представляет его студенту:

- Познакомьтесь. Большой Жоан. Замечательный парень, лучше не бывает.

Студент протягивает негру руку, и тот после секундного замешательства -
дело непривычное - смущенно отвечает на пожатие.

- Вы молодцы... - снова произносит студент, а потом спрашивает с
неподдельным интересом: - Это правда, что Вертун раньше был с вами?

- Правда, - отвечает Педро. - И мы его вытащим из каталажки, будьте
покойны.

Студент смотрит на него изумленно, потом снова окидывает взглядом пакгауз.
Жоан де Адан выразительно разводит руками: "Что я тебе говорил?"

- Помощь нужна забастовщикам? - нетерпеливо спрашивает Педро.

- Ну, если и так?..

- Тогда мы готовы. Можете на нас рассчитывать. - Он вскакивает на ноги: уже
не мальчик, а юноша, - юноша, готовый к борьбе.

- Понимаешь, какое дело... - пускается в объяснения старый грузчик, но
студент прерывает его:

- Забастовка должна происходить в строжайшем порядке. Если это нам удастся
- победим, выколотим из хозяев прибавку. Нам важно показать, что рабочие -
народ дисциплинированный, и потому - никаких драк... ("Жаль", - проносится
в голове у Педро, охочего до потасовок.) Но вышло так, что директора
Компании наняли штрейкбрехеров: завтра они выйдут на работу и сорвут нашу
забастовку. Если с ними сцепятся рабочие, у полиции появится повод
вмешаться. Все пойдет прахом. Вот товарищ Жоан и вспомнил про
"капитанов"...

- Нужно будет разогнать "желтых"?! - радостно вскрикивает Педро. -
Положитесь на нас!

Студент вспоминает спор, который разгорелся сегодня вечером в стачечном
комитете: когда Жоан де Адан предложил позвать на помощь "капитанов",
многие воспротивились, многие недоверчиво усмехались, но старый грузчик
твердил одно:

- Вы не знаете этих ребят. - И его неколебимая уверенность убедила Алберто
и других. Решили попробовать: "попытка не пытка". Сейчас он рад, что пришел
в пакгауз, и мысленно прикидывает, как лучше всего будет использовать
"капитанов". Эти оборванные, полуголодные мальчишки сделают все, что
потребуется. Он вспоминает, как показали себя их сверстники в Италии, в
борьбе с фашистами, он вспоминает Луссо. И, улыбнувшись Педро, начинает
излагать свой план: штрейкбрехеров на рассвете развезут по трем трамвайным
депо. "Капитаны" должны будут разделиться на три группы и любой ценой не
дать предателям вывести вагоны на линии. Педро слушает его и кивает, потом
поворачивается к Жоану:

- Эх, был бы жив Безногий... Если бы Кот не отвалил в Ильеус... И
Профессора нет... Уж он бы мигом придумал, как нам быть... А потом
нарисовал бы, как мы дрались. Он сейчас в Рио живет, - поясняет он.

- Кто? - спрашивает Алберто.

- Да это мы его Профессором прозвали, а по-настоящему-то он - Жоан Жозе.
Художником стал, картины в Рио пишет.

- Неужели это он и есть?

- Он самый.

- Я-то всегда думал, что это болтовня, не верил в эту историю, думал -
газетное вранье. Ты знаешь, что он тоже - наш товарищ, настоящий товарищ?

- Он всегда был настоящим товарищем! - гордо отвечает Педро.

Студент продолжает размышлять вслух, а Педро, разбудив мальчишек, сообщает
им о предстоящем деле. Слова его вселяют в Алберто уверенность в том, что
все пройдет успешно.

- В общем, так, - подытоживает Педро. - Забастовка - это праздник бедняков,
а все бедняки - друг другу товарищи. Значит, они - наши товарищи.

- Молодец! - искренне радуется студент.

- Увидите, как мы разделаемся с предателями! - отвечает Педро. - Я пойду с
первой группой, Большой Жоан - со второй, Барандаи возглавит третью. В депо
муха не пролетит. Мы свое дело знаем. Вот посмотрите...

- Посмотрю, - кивнул студент. - Я буду там. Итак, в четыре утра?

- Точно.

- До завтра, товарищи! - взмахнул рукой Алберто.

"Товарищи..." Какое хорошее слово, - думает Педро. Никто уже не спит в эту
ночь. "Капитаны" готовят оружие к завтрашнему сражению.

Близится рассвет, тускнеют и гаснут звезды. Но Педро все видится на небе
звезда с золотистой гривой - звезда Доры, и ему становится веселей. Если бы
Дора осталась жива, она тоже стала бы товарищем, настоящим товарищем...
Слово это - самое прекрасное слово на свете - горит у него на губах. Он
попросит Долдона, и тот сочинит об этом самбу, и какой-нибудь негр, сидя на
палубе своего баркаса, споет ее однажды ночью. "Капитаны" идут как на
праздник, хоть и вооружены кинжалами, ножами, дубинами. "Капитаны" идут как
на праздник, повторяет про себя Педро, потому что забастовка - это праздник
бедняков.

На углу Ладейра-да-Монтанья они расходятся по трем направлениям. Большой
Жоан возглавляет один отряд, Барандан - другой, а третий, самый
многочисленный, поступает под начало Педро Пули. Они идут на праздник, - на
первый праздник, который выпал им в жизни, хотя то, что предстоит им сейчас
- не детская забава. И все-таки это праздник, праздник бедняков, а значит,
и их тоже.

Солнце еще не успело согреть землю. Возле депо их поджидает Алберто, и
Педро, улыбаясь, поворачивается к нему.

- Идут, - говорит студент.

- Подпустим поближе, - отвечает Педро и видит на лице Алберто ответную
улыбку.

А студент и вправду восхищен этими мальчишками. Он попросит, чтобы комитет
разрешил ему работать с ними. Вместе они горы своротят!

Штрейкбрехеры идут плотным строем. Впереди шагает хмурый американец. Они
подходят к воротам депо, и вдруг неизвестно откуда - из тьмы, из каких-то
закоулков, точно легион бесов из преисподней, налетает на них орава
оборванных мальчишек. Они преграждают им путь, и штрейкбрехеры
останавливаются. Мальчишки падают на них как лавина, сбивают с ног приемами
капоэйры. бьют палками и уже успели обратить кое-кого в бегство. Педро
валит наземь американца, несколько раз с размаху ударяет его кулаком в
лицо. Мальчишки наседают со всех сторон, они проворны и неуловимы,
многочисленны и свирепы, как черти, вырвавшиеся из ада.

Вольный неумолчный хохот звучит в предутреннем сумраке. Сорвать забастовку
не удалось.

С победой возвращаются и Жоан с Баранданом. Студент Алберто смеется так же
громко и весело, как "капитаны", а потом, в пакгаузе, к вящей радости
мальчишек, он говорит:

- Ну и молодцы же вы! Ну, молодцы!

- Настоящие товарищи! - добавляет грузчик Жоан де Адан.

В шелесте ветра, в стуке сердца слышится это слово Педро Пуле, музыкой
звучит оно у него в ушах.

- Товарищи.

БАРАБАНЫ ЗОВУТ В БОЙ

Забастовка окончилась победой рабочих, но студент Алберто по-прежнему
захаживает в пакгауз, ведет долгие разговоры с Педро. Постепенно превращает
он воровскую шайку в ударный отряд.

Однажды, когда Педро, надвинув берет на глаза, посвистывая, лениво шагает
по улице Чили, кто-то окликает его:

- Пуля!

Он оборачивается и видит перед собой Кота во всем его великолепии: галстук
заколот жемчужиной, на мизинце - перстень, голубой костюм, лихо заломленная
фетровая шляпа.

- Кот! Неужели это ты?

- Пойдем отсюда - затолкают...

Они сворачивают в тихий переулок. Кот объясняет, что только недавно приехал
из Ильеуса - там удалось урвать недурной куш.

- Тебя и не узнаешь, - говорит Педро, разглядывая элегантного, надушенного
господина. - А как Далва поживает?

- Спуталась с каким-то полковником: он взял ее на содержание. Да я уж с ней
давно не живу. Нашел себе смугляночку посвежей...

- А где тот перстень, - помнишь, Безногий все над тобой издевался?

Кот смеется:

- Я его загнал одному полковнику: представь, выложил пять сотен и даже не
поморщился.

Они разговаривают, вспоминают прошлое, смеются. Кот расспрашивает о судьбе
"капитанов", а на прощание говорит, что завтра уезжает в Аракажу; сахар
поднимается в цене, можно будет делать дела. Педро глядит вслед нарядному
красавцу и думает, что если бы Кот хоть ненадолго задержался в пакгаузе, то
не пошел бы по этой дорожке, не стал бы мошенником... Студент Алберто
растолковал мальчишкам то, что до него никто не мог им объяснить, то, о чем
смутно догадывался Профессор.

Педро зовет революция, как звал когда-то по ночам Леденчика Бог. В душе у
него звучит ее голос, он сильнее рокота моря и воя ветра, он сильнее всего
на свете.

Зов ее отчетлив и внятен, как песня, долетающая с баркаса (эту самбу
сочинил Вертун):

Товарищи, время настало...

Голос революции зовет Педро, заставляет сердце его биться учащенно, вселяет
радость. Он поможет беднякам изменить свою судьбу. Голос революции
разносится над Баией, точно эхо барабанов-атабаке на запрещенных
негритянских радениях. Голос ее звучит в грохоте трамваев, которые ведут по
улицам транспортники, одолевшие хозяев в забастовке. Голос ее летит над
пристанями и доками, слышится в перекличке докеров, в зычных криках Жоана
де Адана, в речи его отца, застреленного на митинге, в голосах матросов,
лодочников, рыбаков. Голос ее - в ангольской капоэйре - игре-борьбе,
которую ведут ученики Богумила, в словах падре Жозе Педро, бедного
священника, с ужасом и изумлением взиравшего на горестную судьбу
"капитанов". Голос ее звучал на террейро матушки Аниньи в ту ночь, когда
нагрянувшая на кандомбле полиция унесла резное изображение Огуна. Голос ее
звучит в пакгаузе, в колонии и в сиротском приюте, в предсмертном хрипе
Безногого, кинувшегося вниз, чтобы не попасть в руки полиции, и в гудке
"Восточного экспресса", пересекающего сертаны, по которым бродят люди
Лампиана, отстаивая право бедняков, и в убежденности студента Алберто,
требующего школ для народа и свободы - для культуры, и в смехе оборванных
мальчишек с картин Профессора, дождавшихся наконец выставки на улице Чили,
и в звоне гитарных струн, в печальных самбах, которые распевают беспечный
Долдон и его приятели. Голос ее - это голос всех бедняков. Голос ее
произносит прекрасное слово "товарищ" - слово, означающее единство и
дружбу. Голос ее зовет на праздник борьбы. Он подобен веселой песенке негра
и грому ритуальных барабанов на кандомбле. Голос напоминает о Доре, о
бесстрашной и веселой его подружке. Голос революции зовет Педро. Так звал
Леденчика голос Бога, так звал Безногого голос ненависти, так звали Вертуна
просторы сертанов и лихие налеты