ть:

- В Сидаде-да-Палья.

Прохожий достал из кармана визитную карточку...

- Читать умеешь?

- Умеем, сеньор, - отвечал тот.

- Вот здесь указан мой адрес. Разыщи меня. Может быть, что-нибудь удастся
для тебя сделать.

Профессор взял карточку. К ним уже направлялся полицейский. Педро стал
прощаться.

- Счастливо оставаться, сеньор доктор!

Тот полез было за кошельком, но, перехватив взгляд Профессора, выбросил
сигарету, а мундштук протянул мальчику:

- Вот тебе в уплату за портрет. Итак, я жду тебя.

Но мальчишек как ветром сдуло: полицейский был уже в двух шагах. Прохожий
растерянно посмотрел им вслед.

- У вас что-нибудь пропало, сеньор? - раздался под ухом голос полицейского.

- Нет. А почему вы спрашиваете?

- Да эти оборванцы терлись возле вас...

- Но это же дети. А у одного - удивительный талант рисовальщика.

- Жулье! - отрубил полицейский. - Они из шайки "капитанов песка".

- "Капитанов"? - сморщил лоб прохожий. - Позвольте, я что-то читал про них.
Это, кажется, бездомные дети, оставленные на произвол судьбы?

- Говорю вам, воры они! Осторожней надо быть, сеньор, когда они к вам
приближаются. Посмотрите, на месте ли у вас бумажник и часы.

Прохожий отмахнулся и оглядел улицу, но она была пуста. Он еще раз заверил
полицейского, что ничего не пропало, и двинулся вниз, шепча себе под нос:

- Вот так и погибают недюжинные дарования... Какой художник получился бы из
него.

Полицейский проводил его взглядом и заметил, обращаясь, очевидно, к
пуговицам своего мундира:

- Правильно говорят, что у поэтов не все дома.

Профессор рассматривал мундштук. Сейчас они с Педро сидели у черного хода в
шикарный ресторан, помещавшийся в небоскребе. Педро знал, как выманить у
повара остатки от обедов, и теперь они ждали, когда он вынесет им поесть.
Окончив трапезу, достали сигареты, и Профессор решил опробовать подаренный
мундштук, предварительно почистив его:

- Тот чудак был тощий, как скелет... А вдруг у него чахотка?

Не найдя ничего подходящего, он свернул в трубочку визитную карточку, как
шомполом, повертел ею в мундштуке и выбросил.

- Ты зачем выкинул? - спросил Педро.

- А на что она мне? - засмеялся Профессор. Педро тоже стало смешно, и
некоторое время над пустынной улицей звучал их хохот. Смеялись они просто
так, без причины - приятно было посмеяться.

- А ведь этот дядька мог бы тебе помочь, - сказал Педро, вдруг оборвав
смех. Он подобрал карточку и прочел напечатанную на ней фамилию. -
Спрячь-ка лучше. Пригодится.

- Хватит вздор-то молоть, Педро... - понуро ответил тот. - Как будто сам не
знаешь, что нам всем одна дорога - по карманам шарить, по квартирам
лазить... Кому до нас есть дело? Кому, я тебя спрашиваю? Только ворьем мы
станем, только ворьем! - И в его голосе зазвучала ярость.

Педро кивнул и разжал пальцы. Карточка упала на мостовую. Больше они уже не
смеялись, хотя напоенное солнцем утро было по-прежнему радостно и
прекрасно. Утро было - как с картины кого-нибудь из выпускников школы
"Белас-Артес".

Мимо шли с обеда рабочие: вот и все, что видели двое друзей, вот и все, что
удавалось им разглядеть в это утро.

ОСПА

Богиня Омолу поразила Баию черной оспой. Но богатые люди, жившие в
кварталах Верхнего Города, сделали себе прививки, а Омолу была родом из
дремучих африканских лесов и в таких тонкостях, как вакцина, не
разбиралась. И оспа ринулась в кварталы бедняков, поражая их, покрывая их
тела язвами. Потом появлялись санитары, хватали заболевших и в мешках
увозили в отдаленные больницы. Женщины плакали, ибо знали, что никогда
больше не увидятся со своими мужьями.

Да, богиня наслала черную оспу на богачей: откуда ей, дикой богине из
африканских лесов, было знать о вакцине и прочих достижениях науки?! Но
сделанного не воротишь, черная смерть сорвалась с привязи и пошла гулять по
городу, и Омолу ничего уже не оставалось, как разрешить ей делать свое
дело. Но все же богине жаль стало неимущих своих детей, и она превратила
черную оспу - в ветряную, глупую и безобидную болезнь не опасней кори. Но
санитары все равно продолжали врываться в дома бедняков и забирать больных
в лазареты за городской чертой. Навещать их не полагалось, и больные по
целым дням никого не видели. О смерти их никому не сообщали, а если кто-то
чудом возвращался домой, на него глядели как на воскресшего из мертвых.
Газеты писали об эпидемии и о необходимости поголовного оспопрививания. На
кандомбле день и ночь грохотали барабаны - нужно было умилостивить грозную
богиню, утишить ее гнев. Но Омолу была непреклонна, Омолу сопротивлялась
вакцине.

В жалких домишках бедняков плакали женщины от страха перед заразой, от
страха перед больницей.

В шайке первым заболел Алмиро. Однажды ночью, когда негритенок Барандан,
невзирая на строжайший запрет Педро Пули, пробрался к Алмиро в уголок, тот
пожаловался:

- Ужас как все тело чешется, - и показал покрытые нарывами руки. - Кажется,
у меня жар.

Барандан был паренек не робкого десятка, все это знали. Но унаследованный
от многих поколений африканских предков ужас перед оспой, перед недугом
Омолу был у него в крови. И потому, забыв про то, что его отношения с
Алмиро могут стать всем известны, он шарахнулся в сторону, натыкаясь на
спящих и вопя:

- У Алмиро - оспа! У Алмиро - оспа!

Все повскакали на ноги и с опаской подошли к больному. Алмиро зарыдал.
Педро Пуля еще не вернулся. Не было ни Профессора, ни Кота, ни Большого
Жоана, так что командование принял на себя Безногий. В последнее время он
ходил мрачнее тучи, почти ни с кем не разговаривал, а если раскрывал рот,
то лишь для того, чтобы поиздеваться над кем-нибудь, затеять ссору с
каждым, кто подвернется под руку. Исключение он делал лишь для Педро.
Леденчик молился за него горячей и чаще, чем за остальных, и временами с
ужасом думал, что Безногого обуял нечистый. Падре Жозе Педро был с ним, как
всегда, кроток и терпелив, но Безногий сторонился его: он знать никого не
хотел, а если встревал в чей-нибудь разговор, то через минуту начиналась
драка.

Когда он направился к Алмиро, все поспешно расступились перед ним: Безногий
внушал мальчишкам не меньший страх, чем оспа. Несколько дней назад в
пакгауз забежал изголодавшийся щенок: сначала Безногий мучил его, но потом
привязался, полюбил и теперь постоянно возился с ним, словно в нем
заключался для него смысл жизни. Вот и теперь он отвел пса подальше от
Алмиро, а потом вернулся к больному. "Капитаны" старались близко не
подходить, издали разглядывали нарывы, покрывавшие его грудь. Прежде всего
Безногий гнусавым голосом пообещал Барандану:

- Ага, негр безмозглый, ты с ним путался, - теперь и у тебя высыпет на этом
самом месте.

Барандан поглядел на него с ужасом. Потом Безногий заявил, обращаясь ко
всем:

- Что ж, и нам по милости этого сосунка прикажете оспой болеть?

Мальчишки выжидательно молчали. Алмиро, закрыв лицо руками, прижавшись к
стене, плакал навзрыд. Безногий продолжал:

- Он сию минуту уйдет отсюда. Понял, Алмиро? Уйдешь из пакгауза, сядешь
где-нибудь на улице, чтобы эти кошколовы-санитары тебя подобрали и свезли в
больничку.

- Нет! Нет! - закричал в ужасе Алмиро.

- Не нет, а да. Сюда мы их звать не будем: незачем им знать, где наша
"норка". А ты собери все свое барахло и выметайся отсюда к чертовой матери,
пока всех не перезаразил.

Алмиро все твердил "нет, нет!" и рыдал все громче. Негритенок Барандан
дрожал всем телом, Леденчик сказал, что это Божья кара за грехи, остальные
замерли в растерянности. Безногий уже собрался силой выкинуть Алмиро за
порог, но тут Леденчик, крепко прижав к груди образок Пречистой Девы,
воскликнул:

- Надо молиться! Это Господь карает нас за наши прегрешения! Мы погрязли в
грехах, вот Господь и покарал нас. Молитесь! Вымаливайте прощения! -
Звучный голос его возвещал еще больше беды.

Кое-кто молитвенно стиснул ладони, и Леденчик начал читать "Отче наш". Но
Безногий отпихнул его в сторону:

- Сгинь, святоша!

Но тот продолжал молиться вслух. Алмиро плакал и повторял: "Нет! Нет!"
Остальные стояли в растерянности. Барандан трясся от страха, думая, что уже
подцепил заразу.

- Ну, вот что, - снова заговорил Безногий. - Добром не пойдешь - мы тебя
выкинем силой. А иначе все подохнем! Вы что, не понимаете? Надо убрать его
отсюда, а на улице его подберут санитары, свезут в больницу.

- Нет. Нет. Ради Бога, нет, - всхлипывал Алмиро.

- Это кара... - твердил Леденчик.

- Заткни глотку! - прикрикнул Безногий. - Бери его, ребята, раз сам не
хочет идти.

Видя, что "капитаны" мнутся в нерешительности, он подошел к Алмиро и уже
приготовился дать ему пинка:

- Кому сказано? Проваливай вместе со своими болячками!

Алмиро съежился

- Нет! Ты не имеешь права, Безногий! Я тоже - "капитан". Пусть Педро
придет...

- Это Божья кара, Божья кара... - повторял Леденчик, и Безногий вконец
разъярившись от этих слов, пнул Алмиро ногой:

- Убирайся, зараза! Убирайся, херувимчик!

Но в эту минуту кто-то схватил его за плечо и отшвырнул в сторону.

Это был Вертун с револьвером в руке. Он загородил Алмиро собой, глаза его
сверкали, как вспышки выстрелов.

- Кто подойдет - схлопочет пулю! - сказал он, с мрачной угрозой оглядывая
лица стоявших перед ним.

- Какого черта ты вылез? - Безногий все еще надеялся переломить ход дела в
свою пользу.

- Алмиро - член шайки. Он - наш. Он правильно говорит. Выкидывать его вон я
не позволю. Что он - солдат, "фараон"? Дождемся Педро, ему решать. А до его
прихода, чтоб никто не смел трогать Алмиро, - пристрелю, как легавого.

"Капитаны" разбрелись кто куда. Безногий сплюнул с досады:

- Все вы - погань трусливая... - и отошел. Он улегся на полу рядом со своей
собакой, и те, кто находился поблизости, слышали, как он бормотал: "Трусы,
трусы".

Вертун, не выпуская из рук револьвера, стоял, загораживая собой Алмиро, а
тот продолжал плакать, поглядывая на язвочки, усеявшие все его тело.
Леденчик молился, прося Господа явить не справедливость, но милосердие.

Потом он вспомнил о падре Жозе Педро и опрометью выбежал из пакгауза. Но и
торопясь к дому падре, он продолжал молиться, и страх перед гневом Бога
застигал ему глаза.

Через некоторое время вернулся Педро Пуля в сопровождении Профессора и
Большого Жоана. Предприятие их увенчалось успехом, и они, смеясь, обсуждали
подробности. Кот - он тоже ходил с ними - заглянул по дороге к Далве. Войдя
в пакгауз, троица прежде всего увидела Вертуна с револьвером в руке.

- Это еще что такое? - спросил Педро.

Безногий поднялся и вместе со своим псом подошел к ним.

- Вертун, тварь сертанская, не дает нам сделать как решили. - Он кивнул в
сторону Алмиро. - У нашего ангелочка - оспа.

Большой Жоан съежился. Педро поглядел на Алмиро. Профессор шагнул к
Вертуну.

- Расскажи, как было дело, - велел Педро.

- Малец подцепил проклятую заразу. - Вертун показал на плачущего Алмиро. -
А сволочь Безногий - хуже полицейского - хотел выкинуть его на улицу, чтоб
санитары забрали. Я до поры не встревал. А тот не хочет идти. Тогда все
они, - он сплюнул, - решили выбросить его. А он говорит: подождите, Педро
придет, рассудит. Я подумал: он верно говорит, и вступился. Нельзя так со
своими поступать, это ж не полицейский...

- Ты хорошо сделал, Вертун, - хлопнул его по плечу Педро. - Так у тебя
оспа?.. - спросил он у Алмиро.

Тот только кивнул, сотрясаясь от рыданий.

- А что ж мы можем сделать? - крикнул Безногий. - Сюда санитаров не
позовешь: завтра же вся Баия будет знать, где скрываются "капитаны песка".
Надо отвести его в город. Хочешь не хочешь, а надо...

- Не твое дело решать! - сказал Педро. - Чего ты раскомандовался? Отойди,
пока я тебе не двинул.

И Безногий, бормоча что-то себе под нос, отошел. Щенок завозился у его ног,
он пнул его, но тотчас, пожалев, притянул к себе и стал гладить, не
переставая наблюдать за тем, что происходило рядом.

А Педро Пуля подошел к Алмиро. Большой Жоан тоже было шагнул за ним, но не
совладал с собой: страх перед оспой, живший в его душе, пересиливал даже
его доброту. Рядом с Педро оказался один Профессор.

- Покажи-ка, - сказал он Алмиро.

Тот вытянул руки, сплошь покрытые язвочками.

- Пустяки, - облегченно вздохнул Профессор. - Когда настоящая оспа, нарывы
сразу чернеют...

Педро размышлял. Молча прошелся по пакгаузу. Большой Жоан все-таки сумел
победить свой страх и медленно, точно каждый шаг давался ему с неимоверным
трудом, подошел к Алмиро поближе. В эту минуту в двери влетел Леденчик, а
за ним - падре. Он поздоровался, спросил, кто заболел. Леденчик показал на
Алмиро, и падре опустился рядом с ним на пол, взял его руку, внимательно
осмотрел. Потом сказал Педро:

- В госпиталь надо.

- В больницу?

- Да.

- Нельзя, - ответил Педро.

Безногий снова оказался рядом с ними.

- А я о чем толкую столько времени?! В больницу, в больницу!

- Никуда он не пойдет, - повторил Педро.

- Но почему, сын мой? - спросил падре.

- А потому, ваше преподобие, что из больницы никто еще не возвращался.
Никто, понимаете? Алмиро - один из нас. Мы не можем это сделать.

- Но ведь есть закон...

- Умирать?

Падре смотрел на вожака "капитанов" широко раскрытыми глазами. Эти
бездомные мальчишки словно задались целью каждый раз ошеломлять его: они
гораздо умней, чем кажутся. А в глубине души он знал, что они правы.

- Никуда он не пойдет, - сказал Педро.

- Ну и что ж тогда ты собираешься делать?

- Сами выходим.

- Как?

- Позову матушку Анинью.

- Она не умеет лечить оспу...

Педро растерялся и только после долгого молчания сказал:

- Все равно... Пусть лучше умрет здесь, чем в лазарете.

- Да он же всех перезаразит! - снова вмешался Безногий. - Мы все
заболеем... - кричал он, обращаясь к остальным членам шайки. - Нельзя его
оставлять!

- Заткнись, сволочь! - взвился Педро.

- А ведь он прав, - тихо сказал падре.

- Мы не отдадим его в больницу. Вы же добрый человек, падре, как вы не
понимаете, что там-то он наверняка погибнет. Из этих бараков живыми не
выходят.

Падре знал, что это правда, и молчал, смешавшись.

Тут подал голос Большой Жоан:

- А родных у него нет?

- У кого?

- У Алмиро. Есть, я вспомнил!

- Не пойду я домой, - снова зарыдал тот. - Я сбежал оттуда!

Педро наклонился к нему и ласково произнес:

- Успокойся, Алмюро. Сперва я схожу, поговорю с твоей матерью. Потом мы
отведем тебя. Там вылечишься и ни в какую больницу не пойдешь. А падре
пригласит доктора, так я говорю, ваше преподобие?

- Так, - отвечал падре Жозе Педро.

Существовал закон, в соответствии с которым граждане были обязаны извещать
органы здравоохранения о всех случаях заболевания оспой, чтобы больные были
немедленно изолированы. Падре Жозе Педро этот закон был известен, но он
снова нарушил его, став на сторону "капитанов песка".

Мать Алмиро вместе со своим любовником жила за Сидаде-да-Палья: она была
прачкой, сожитель ее ковырялся на своем крошечном наделе. Когда Педро
разыскал ее, она едва не сошла с ума. Алмиро тотчас забрали из пакгауза, а
вскоре падре привел врача. Однако, на беду, врач этот приискивал себе
доходное местечко в городском санитарном управлении и потому немедля
сообщил о больном куда следует. Алмиро все-таки увезли в больницу, а над
головой падре стали собираться тучи: врач (он всем представлялся
вольнодумцем, а на деле был порядочным мракобесом) донес и на него, обвинив
в укрывательстве. Власти передали дело в канцелярию архиепископа. И вскоре
падре был вызван к канонику, возглавлявшему это почтенное учреждение, и
явился туда, не предвидя для себя ничего хорошего.

Тяжелые шторы, кресла с высокой спинкой, на одной стене - портрет Игнатия
Лойолы, на другой - распятие. Длинный стол, дорогие ковры. Когда падре Жозе
Педро вошел в эту комнату, сердце его билось учащенно. Причины вызова были
ему не совсем ясны, и поначалу он подумал даже, что вызван в епископский
дворец для получения прихода, который он бесплодно ждал уже больше двух
лет. "Неужели наконец получу приход?" - подумал он, и на губах его заиграла
счастливая улыбка. Вот когда наконец он станет настоящим священнослужителем
и души прихожан будут всецело вверены его попечению и духовному
руководству. Вот когда он обретет полное право служить Господу. "Но как же
оставить детей - бездомных и беспризорных детей Баии? - думал он, и к
радости его примешивалась легкая печаль. Ведь он - один из немногих друзей
этих мальчишек. Падре, который займет его место, возиться с ними не будет.
Прочтет после обедни воскресную проповедь в колонии - и делу конец, а
мальчишки - они и так-то не слишком жалуют священников - будут злиться
оттого, что в этот день получат свою похлебку на полчаса позже". В ожидании
приема падре Жозе Педро погрузился в невеселые размышления о своих
подопечных. Нельзя сказать, что успехи велики, но ведь следует учесть, что
начинал он на пустом месте и часто был вынужден поворачивать вспять. И
выжидать удобного случая. Лишь совсем недавно удалось ему полностью
завоевать доверие "капитанов": ничего, что они не принимают всерьез его
сан, - важно, что относятся к нему они как к другу. А для этого падре
приходилось не раз поступаться своими принципами... Не беда: если хотя бы
Леденчик оправдает его надежды, все простится. Случалось, что падре
поступал вопреки тому, чему его учили, и даже совершал такое, что церковь
осуждает. Но ведь ничего другого ему не оставалось... Вот тут-то он и
сообразил, что вызвали его скорей всего как раз из-за этих мальчишек.
Конечно, из-за них! Богомолки давно уже чешут языки насчет странной дружбы
падре с малолетними жуликами... А тут еще эта история с Алмиро. Теперь
можно не гадать о причинах вызова - дело ясное. Осознав это, падре Жозе
Педро сильно испугался. Его строго накажут, и, разумеется, никакого прихода
он не получит. А как он ему нужен!.. Ведь у него на руках - старуха мать, и
сестра учится в педагогическом институте, - ей тоже надо помогать... И тут
же подумал о том, что, быть может, все делал не так, как надо, и
архиепископ им недоволен. А в семинарии его учили повиновению... И снова на
ум пришли беспризорные баиянские мальчишки, мелькнули перед глазами лица
Леденчика, Профессора, Педро, Безногого, Долдона, Кота. Их надо спасти, они
еще дети... О детях сильнее всего тревожился Иисус Христос. Во что бы то ни
стало их надо спасти! Не по своей вине творят они зло...

В эту минуту вошел каноник. Падре был так глубоко погружен в размышления,
что совсем забыл о времени и не знал, давно ли сидит здесь. Не сразу
заметил он и вошедшего неслышными шагами каноника. Тот был высок ростом,
худощав, угловат, одет в чистейшую сутану, редкие волосы тщательно
приглажены, губы плотно сжаты. На шее висели четки. Весь облик его дышал
святостью, и это не противоречило суровому взгляду, резким чертам лица,
строго поджатым губам. Каноник не внушал симпатии; безупречность отделяла
его от всего мира как панцирь, наглухо. Говорили, что он человек большого
ума и строгих правил, блистательный проповедник, восхищались его
незапятнанной репутацией. Остановившись, он внимательно оглядел приземистую
фигуру падре, его грязную, в двух местах заштопанную сутану, заметив и его
робкую позу, и то выражение добродушной простоватости, которое всегда было
на его лице. За эти несколько минут каноник без труда прочел в
бесхитростной душе падре все, что было ему нужно. Потом кашлянул. Падре
Жозе Педро увидел каноника, вскочил, почтительно поцеловал ему руку.

- Садитесь. Мне надо с вами поговорить.

Ничего не выражавший взгляд скользнул по лицу падре. Каноник сел, стараясь,
чтобы грязная сутана посетителя не прикасалась к его собственной - опрятной
и отглаженной, скрестил руки на груди. Его голос удивительно не вязался со
всем его обликом: он звучал с какой-то почти женственной мягкостью, но в
каждом слове ясно чувствовалась непреклонная воля. Падре, склонив голову,
ждал, когда каноник заговорит. И тот заговорил: