огая
беспризорным мальчишкам, и, кажется, затея его провалилась: почти ничем не
смог он улучшить и облегчить их жизнь. Но все же, все же иногда он вносил
мир в их измученные души. И, кроме того, он завоевал Леденчика - Бог зачтет
ему эту победу. Конечно, он сделал ничтожно мало, конечно, он не сумел
изменить их судьбу, но битва не проиграна. Падре было одновременно и
грустно и радостно: радостно - потому что не все его усилия пропали втуне,
грустно - потому что добиться удалось немногого. "Капитаны" стали ему
родными, он был им и отцом и матерью. Сейчас те, кого он знал совсем
мальчишками, выросли. Профессор уже уехал, вскоре разлетятся кто куда и
остальные. Они погрузятся в пучину греха, будут воровать и грабить, но
все-таки иногда падре удавалось согреть их лаской и добрым словом,
удавалось внушить, что все люди - братья...

Каноник, против ожидания, не бранит его. Он сообщает, что архиепископ решил
дать ему приход:

- Вы, падре, доставили нам немало хлопот вашими бреднями относительно
воспитания... Хочу надеяться, что вы оцените доброту его преосвященства,
будете ревностно выполнять свой пастырский долг и позабудете пагубные
советские новшества...

В приходе, который решился предоставить ему архиепископ, никогда не было
священника: никто не соглашался ехать в захолустную деревеньку, затерянную
в глуши сертанов, где к тому же орудовали многочисленные банды. Однако
падре Жозе Педро обрадовался, услышав название этого местечка. Он
отправится к бандитам-кангасейро: это те же дети, только выросшие не по
уму. Он поблагодарил и собирался уже откланяться, когда настоятель вдруг
спросил:

- Сеньор каноник сказал мне, что среди детей, которых вы опекаете, один
чувствует в себе призвание к священнослужению?

- Я как раз собирался сказать вам о нем, - ответил падре. - Мне никогда еще
не доводилось видеть подобного рвения и пыла.

Монах улыбнулся:

- Нашей миссии пригодился бы такой послушник. Разумеется, капуцин - не
совсем то же, что священник, но это довольно близко. Если призвание его
истинно, наш орден мог бы впоследствии определить его в семинарию. Потом он
принял бы пострижение.

- Да он с ума сойдет от радости!

- Вы ручаетесь за него, падре?

Леденчик станет послушником у капуцинов. Быть может, когда-нибудь он примет
сан. Падре Жозе Педро выходит из канцелярии, обращая к Господу Богу слова
благодарности.

Проводить падре собралась чуть ли не вся шайка. Свисток паровоза звучит
жалобно. Жозе Педро с любовью всматривается в лица мальчишек.

- Мы вас не забудем, падре, - говорит Педро. - Вы к нам относились
по-человечески. Вы - добрый...

"Капитаны" не сразу узнают Леденчика в монашеском одеянии, подпоясанном
длинной веревкой.

- Представляю вам брата Франсиско из обители Святого Семейства.

Былые приятели разглядывают его смущенно. А Леденчик улыбается. Он похудел
еще больше, совсем высох - настоящий отшельник. В длинной сутане он кажется
выше ростом.

- Брат Франсиско будет молиться о вас... - говорит падре.

Он прощается с "капитанами", вскакивает на подножку вагона. В последний раз
прогудел паровоз. Падре видит через оконное стекло, как машут ему мальчишки
руками, шапками, драными шляпенками, тряпицами, заменяющими им носовые
платки. Старушка соседка, нетерпеливо ожидающая отправления, чтобы поскорее
завести разговор, с изумлением видит, что по щекам падре катятся слезы...

Долдон захаживает теперь в пакгауз только изредка. Он вырос, раздался в
плечах, сочиняет и распевает под гитару самбы. На улицах Бани много таких,
как он: день-деньской он околачивается в порту или на рынке, а вечерами
идет на праздник или на пирушку в Сидаде-да-Палья или на холм. Без него не
обходится ни одна макумба: всюду он желанный гость, везде его кормят до
отвала и поят допьяна. Он играет на гитаре, крутит любовь с хорошенькими
мулатками, очарованными его песнями. Он не дурак и подраться, а если от
полиции житья нет, приходит в пакгауз, отсиживается там.

Он играет своим былым товарищам на гитаре, смеется вместе с ними. Кажется,
что он по-прежнему - один из них. Но чем старше он становится, тем дальше
он от "капитанов". Он превратится в одного из тех шалопаев, которые любят
Баию больше всего на свете и жизни себе не представляют без ее улиц и
переулков. Ему одинаково противны и богатство, и честный труд. Он любит
музыку, застолье, праздники. Девчонки льнут к нему. Он драчун и забияка. Он
знаток капоэйры и в совершенстве владеет ножом. Если очень уж будет нужно,
может и стянуть что плохо лежит. У него доброе сердце - так говорится в
ABC, которое Долдон сочинил про одного приятеля, точно такого же, как он
сам. Он будет клясться своим возлюбленным, что скоро остепенится, возьмется
за ум, пойдет работать, но всегда будет прежним, - беспечным и беспутным
баиянцем. Новое поколение "капитанов" будет любить его и восхищаться им,
как восхищаются нынешние Богумилом.

Прошло время. Однажды Педро с Безногим завернули в церковь Пьедаде
полюбоваться золотой утварью и попытать счастья: вдруг удастся срезать
сумочку у какой-нибудь погруженной в молитву святоши. Однако в тот час в
церкви никого не было, кроме кучки ребятишек, которым монах-капуцин
растолковывал катехизис.

- Гляди, это же Леденчик! - ахнул Безногий.

Педро вгляделся в монаха, пожал плечами:

- За что боролся, на то и напоролся...

- Не больно-то он растолстел на церковных хлебах, - сказал Безногий.

- Когда-нибудь он станет падре. К тому и шло...

- От доброты проку немного, - сказал Безногий.

И добавил, помолчав:

- Только ненавистью чего-нибудь добьешься.

Леденчик не видел их. Терпеливо и ласково объяснял он непоседливым
мальчишкам азы вероучения. Покачав головой, приятели вышли из церкви. Педро
положил руку на плечо Безногому:

- Дело не в доброте. И не в ненависти. Нужно бороться.

Смирение звучало в голосе Леденчика. Ненависть звенела в голосе Безногого.
Но Педро не слышал ни того, ни другого - их заглушал голос старого грузчика
Жоана де Адана, голос его отца, погибшего в борьбе.

СТАРОДЕВИЙ РОМАН

Кот сказал, что нашел выгодное дело. Есть одна старая дева, лет сорока
пяти, вздорная и крикливая, собой страшна как смерть. Денег у нее куры не
клюют, все комнаты заставлены золотыми и серебряными безделушками, полно
фамильных бриллиантов и других драгоценностей, доставшихся ей в наследство.
Педро подумал, что тут можно было бы урвать неплохой куш. Гонсалес,
владелец ломбарда, наверняка раскошелился бы...

- Сможешь протыриться? - спросил Педро у Безногого.

- Ясное дело!

- Осмотришься - позовешь.

В пакгаузе раздался смех. Кот отправился к Далве.

- Завтра утром наведаюсь, - пообещал Безногий.

Дверь ему открыла сама хозяйка. У нее была только одна служанка -
чернокожая старушка, жившая в этой семье лет пятьдесят и теперь как часть
имущества перешедшая к наследнице рода. Хозяйка окинула Безногого взглядом,
исполненным достоинства:

- Что тебе?

- Я бедный, искалеченный сирота, - тот вытянул вперед хромую ногу. -
Воровать совесть не позволяет, а просить Христа ради - стыдно... Нет ли у
вас работы для меня? Я мог бы ходить за покупками...

Хозяйка не отрывала от него взгляда. Мальчишка... Взять его, что ли? В ней
говорила не доброта, а вожделение. Скоро, совсем скоро плоть перестанет
предъявлять свои требования: врачи говорят, что тогда и нервность ее
исчезнет... Много лет назад - она была еще молода - у них в доме служил
мальчик на побегушках... Как было хорошо... Но старший брат однажды накрыл
их и выбросил мальчишку вон. Брата уже давно нет на свете, и вот на пороге
стоит другой мальчишка...

- Ну, что ж...

Она впустила Безногого, велела ему вымыться. Потом дала денег на покупки и
еще немного - чтобы раздобыл себе одежду поновей и почище. Безногий
смухлевал и положил в карман тысячу двести рейсов.

"Тут можно будет кое-что скопить", - подумал он.

На кухне негритянка трещала без умолку, пересказывая семейные предания.
Безногий слушал, всячески выказывал внимание и интерес, ахал,
переспрашивал; да, со старухой следовало завязать добрые отношения. Но
когда он вскользь спросил про золото, служанка не ответила. Безногий не
настаивал: всему свой черед. В делах такого рода главное - не пороть
горячку, запастись терпением, уметь выждать. Дверь в гостиную была открыта:
хозяйка плела кружева и время от времени поглядывала на мальчика. Лицом она
и вправду была страшновата, но рыхлеющее тело было еще привлекательным.
Хозяйка подозвала Безногого показать ему свою работу и, когда он подошел,
наклонилась так, что в вырезе платья мелькнули тяжелые груди. Безногий
подумал, что это случайно, и похвалил кружево:

- Как здорово у вас получается, сеньора...

"Вот воспитанный мальчик", - подумала она. Несмотря на то что он
миловидностью не отличался и к тому же сильно хромал, хозяйка нашла его
хорошеньким. Конечно, лучше бы он был помладше... Да что ж поделаешь... Она
снова наклонилась - снова качнулись груди. Безногий поспешно отвел глаза,
чтоб не подумали, что он пялится куда не надо, но продолжал расхваливать
кружева, и хозяйка, погладив его по щеке, томно сказала:

- Спасибо, мой мальчик.

Служанка втащила в комнату матрас, застелила его простыней, положила
подушку. Хозяйка ушла к подруге, жившей на той же улице, а когда вернулась,
Безногий уже лежал в постели. Он слышал, как она прощалась с кем-то:

- Вы уж извините, что пришлось провожать старую деву до дому...

- Побойтесь Бога, дона Жоана!..

Безногий слышал, как она вошла в переднюю, захлопнула дверь, повернула ключ
в замке. Негритянка уже спала в своей клетушке возле кухни. Проходя через
гостиную в спальню, хозяйка окинула Безногого долгим взглядом. Тот
притворился спящим. Хозяйка вздохнула и ушла к себе.

Свет погас. Безногий, хоть и не привык ложиться так рано, скоро заснул.

Он не знал, в котором часу оказалась возле его постели хозяйка.
Почувствовав сквозь сон, что кто-то гладит его по голове, подумал, что ему
это снится. Рука скользнула на грудь, потом к животу. Безногий окончательно
проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Дона Жоана придвинулась
к нему вплотную, приподняла подол ночной рубашки. Безногий хотел что-то
сказать, но она зажала ему рот, кивнула в сторону кухни:

- Могут услышать.

Потом прошептала:

- Ты меня приласкаешь, правда? И, прижавшись к нему, легла рядом. Но когда
Безногий захотел овладеть ею, отстранилась:

- Нет... Так я не хочу...

Эти детские забавы взбесили Безногого.

Хозяйка едва слышно постанывает. На ее пышной груди покоится голова
мальчика, руки ее гладят его.

По утрам Безногий встает совсем разбитым. Все тело ноет. Каждую ночь ведет
он сражения с хозяйкой, но выиграть их не может. Старая дева довольствуется
крохами любви, жалким ее подобием: она боится забеременеть, боится
скандала. А плоть ее требует своего и радуется даже малой малости. Безногий
же хочет спать с нею; сопротивление доны Жоаны только злит его. Он готов
возненавидеть хозяйку, но привык к ласкам, и тело ее влечет его, хотя,
просыпаясь поутру, он испытывает к Жоане такую ненависть, что готов
задушить ее в бессильной ярости. Но по ночам, ощущая рядом с собой ее
пышную грудь, ее крутые бедра, начинает придумывать, как добиться своего.
Но хозяйка всегда начеку: в последний момент она отстраняет его, шепотом
бранит. Ярость охватывает Безногого, но рука Жоаны снова тянется к нему, и
он не может противиться, и снова начинается бесплодная борьба, после
которой он просыпается измученным и опустошенным.

Днем он отвечает Жоане сквозь зубы, грубит ей, может и обругать, и довести
до слез, называет старухой и обещает завтра же уйти. А она умоляет
остаться, дает ему денег. И Безногий остается, но не из-за денег: его
неудержимо тянет, влечет ее тело. Он уже знает, каким ключом отпирается
дверь в спальню, где хранятся драгоценности Жоаны, знает, как стянуть этот
ключ и передать его "капитанам". Но тело хозяйки - ее груди, ее бедра, ее
руки не дают ему уйти.

Ему всегда не везло с женщинами. Никто никогда не смотрел на него зазывно и
ласково, а если удавалось подкараулить на пляже негритянку, то взять ее
можно было только силой. Другие мальчишки были так же некрасивы, но
Безногий, приволакивавший ногу, точно краб, внушал женщинам особенное
отвращение. Вначале его это огорчало, потом он озлился и стал добиваться
своего силой, собирая четверых-пятерых приятелей. И вот теперь появилась в
его жизни белая женщина - немолодая и некрасивая, но все еще
соблазнительная. Она залезает к нему в постель, ласкает его, прижимает его
голову к своей необъятной груди, и Безногий, становясь день ото дня все
злее и нетерпеливее, не может уйти от нее. Он хочет обладать Жоаной, а ей
довольно подобия любви, жалких ее крох.

Безногий ненавидит и ее, и себя, и весь мир. Так проходят дни за днями.

Педро Пуля торопит его: давно уж пора бы выведать все секреты этого дома.
Безногий отвечает, что скоро расскажет о расположении комнат. В последнюю
ночь схватка с хозяйкой особенно яростна. Хозяйка стонет в его объятиях, но
честью своей поступиться не хочет. И тогда Безногий решается и исчезает,
прихватив заветный ключ.

Дона Жоана ждет его. Дона Жоана чувствует себя брошенной и обманутой. Она
плачет, она причитает. Ей тоже нужна любовь, как и всем этим нарядным и
красивым девушкам, которых она видит из своего окна.

А обнаружив пропажу драгоценностей, она приходит в ярость и думает теперь,
что Безногий проводил с нею ночи для того только, чтобы потом обокрасть.
Она унижена, ее жажда любви осквернена. Ей плюнули в лицо и сказали: "Так
тебе и надо, уродина!" Она плачет и стонет, но теперь уже не от
наслаждения. Попадись ей сейчас Безногий, она задушила бы его собственными
руками: он надсмеялся над ее любовью, он осквернил ее любовь. И несчастье
ее особенно велико потому, что всю эту неделю она была совершенно
счастлива. В истерике она чуть не катается по полу.

А в пакгаузе Безногий со смехом пересказывал свое приключение. Но в глубине
души он чувствовал, что старая дева сделала его еще хуже, чем он был, что
ее порочность усилила дремавшую в нем ненависть. Неутоленное желание мучает
его по ночам. Неутоленное желание лишает его сна, приводит в бешенство.

В ТОВАРНОМ ВАГОНЕ

Из Баии, из Аракажу, из Ресифе, даже из самого Рио-де-Жанейро прибывают в
Ильеус суда с женщинами. Толстые полковники стоят на пирсе, выбирают себе
по вкусу брюнеток, блондинок, мулаток. Какаовый бум охватил всю страну: в
сравнительно небольшом городке Ильеусе открылись четыре кабаре сразу,
полковники проводят ночи за картами и шампанским, прикуривая от
пятисотенных бумажек, а по утрам вываливаются на улицы и устраивают
шествия. Эти известия облетели кварталы красных фонарей в Баии, вездесущие
коммивояжеры без устали рассказывали о том, что все женщины из кабаре Брамы
в Аракажу перебрались в Ильеус, в кабаре "Эльдорадо", что все веселые
девицы Ресифе погрузились на корабли компании "Бразильский Ллойд", что в
Пернамбуко не осталось ни единой жрицы любви - все обосновались теперь в
кабаре "Батаклан", которое студенты прозвали "Школой". Даже из Рио прибыли
проститутки: они захватили "Трианон" - самое роскошное ночное заведение
столицы какао, раньше носившее имя "Везувий". Даже Рита-Муравьиха,
славившаяся размерами и упругостью зада, покинула тихую заводь в Эстансии,
где она правила самовластно и безраздельно, даря свою благосклонность
каждому, кто пожелает, и переехала в Ильеус, на улицу Сапо, в кабаре
"Дальний Запад", - там звуки поцелуев и хлопанье откупориваемого
шампанского перемежались револьверной пальбой, ором и криком. "Дальний
Запад" стал излюбленным заведением десятников, управляющих, мелких
помещиков, ставших вдруг богачами.

Обезлюдел квартал гулящих девиц в Бани, опустели их дома. Подруги Далвы
ринулись в Ильеус - в "Батаклан", в "Эльдорадо", в "Дальний Запад". Иным
удалось попасть даже в "Трианон", где они танцевали с полковниками. В
кабаре "Батаклан" женщины из Пернамбуко и Сержипе зарабатывали столько, что
могли поделиться барышами со студентами, вознаграждая их любовный пыл.
"Эльдорадо" ломился от посетителей, даже в "Дальнем Западе" проститутки за
свой труд получали бриллианты. Случалось, правда, что и пулю; на груди,
точно диковинная брошь, появлялось кровавое пятно. Рита-Муравьиха
отплясывала на столе чарльстон, - пенилось откупориваемое шампанское,
гремели выстрелы. Все это было много лет тому назад, когда какаовая
лихорадка была в разгаре.

Когда же Далва узнала, что ее подруга Изабел добыла себе пару колье и
бриллиантовый перстень - и притом даже не в "Трианоне", а всего лишь в
"Батаклане", - сердце ее дрогнуло. Она стала собирать чемоданы. Она поняла,
что путь ей, красивейшей из проституток Баии, лежит в кабаре "Трианон".
Коту был сшит элегантнейший кашемировый костюм, и, надев его, он
преобразился: был мальчик, а стал самый настоящий хлыщ, хлыщ, только очень
молоденький.

Вечером во всем своем великолепии - новый костюм, черные лакированные
башмаки, галстук бабочкой, шляпа из рисовой соломки - он появился в
пакгаузе, и Большой Жоан только ахнул, увидев его:

- Ты ли это, Кот?

А Коту не было еще и восемнадцати лет, и уже четыре года путался он с
Далвой.

- Вот теперь заживем!.. - воскликнул он.

Открыл дорогой портсигар, предложил приятелям закурить, пригладил модно
подстриженные волосы, хлопнул по плечу Педро:

- Уезжаю в Ильеус, не поминайте лихом! С моей бабой не пропадешь. Заработаю
кучу денег, стану фазендейро, выпишу вас к себе - вот тогда повеселимся на
славу!

Педро улыбнулся в ответ. Вот и этот уходит... Мальчишки вырастают, они
рвутся из пакгауза... Он знал, что все они и раньше были не очень-то похожи
на детей своего возраста: ежедневный риск, жизнь на улице рано сделали их
взрослыми. Они ничем не отличались от настоящих мужчин - разве что ростом.
А так разницы никакой: "капитаны" с малолетства подстерегали на пляже
неосторожных негритянских девчонок, воровали и грабили, добывая себе на
пропитание. И в полиции их лупили, не делая скидки на юные годы. Случалось
им устраивать и вооруженные нападения, оружием они владели не хуже самых
отпетых баиянских бандитов. И разговоры у них были не детские, и жизнь они
воспринимали совсем по-другому. Дети их возраста играли и учились читать по
складам, а они решали такие проблемы, которые под силу только взрослому,
опытному человеку. Нищая и бурная жизнь не давала им оставаться детьми. У
ребенка есть дом, ребенка окружают родные любящие люди - отец и мать,
ребенок ни за что не отвечает. А у "капитанов" никогда не было родителей, и
жили они на улице, и должны были заботиться о себе сами, и сами за себя
отвечали. Они всегда были взрослыми. И вот теперь пришло время самым
старшим, тем, кто верховодил в шайке, выбирать себе судьбу, идти своим
путем. Ушел Профессор - теперь он пишет картины в Рио-де-Жанейро. Все реже
показывается в "норке" Долдон: он играет на гитаре на праздниках и
пирушках, ходит на кандомбле, устраивает потасовки на ярмарках, он примкнул
к многочисленному племени веселых баиянских прощелыг. Имя его уже
замелькало на страницах газет. Полиция зорко присматривается к этим
бродягам. Леденчик - послушник в монастыре, к нему воззвал Божий глас, и
вряд ли теперь пересечется его дорога с дорогой "капитанов". Уходит Кот: он
будет облапошивать полковников Ильеуса. Богумил сказал как-то раз, что Кот
когда-нибудь разбогатеет. Беспризорная жизнь научила его и нечистой игре в
карты, и ловкому мошенничеству, и искусству Жиголо. Скоро, скоро
разбредутся кто куда и остальные... И только он, их вожак и атаман Педро
Пуля, не знает, что ему делать. Он уже взрослый, надо подыскивать себе
преемника. Что ждет его? Он не наделен талантом, как Профессор, который
появился на свет, только чтобы рисовать и писать. Он не рожден
перекати-полем, как Долдон, который и знать не хочет ежедневной борьбы
людей за кусок хлеба, ему бы только бродить по улицам Баии, точить лясы,
бре