нчать на гитаре, пить и есть на даровщину... Педро мало этого: жажду
свободы, живущую в его душе, не утолить этой вольной волей. И Господь не
воззвал к нему, как к Леденчику: для него все проповеди падре Жозе Педро -
звук пустой, хотя он любит священника за доброту и честность. И только
слова старого грузчика Жоана де Адана находят путь к его сердцу. Но и он
знает так мало... Что у него есть? Могучие ручищи да зычный голос, который,
если надо устроить очередную забастовку, может звучать ласково и
дружелюбно... Ясно одно: с Котом ему не по дороге, он не поедет в Ильеус,
чтобы облапошивать полковников. Он сам еще не знает, чего хочет, и только
это не дает ему покинуть старый пакгауз.

А "капитаны" восторженными воплями провожают Кота, и тот, элегантный, как
на картинке, поправляет прическу, и на пальце у него посверкивает
давным-давно украденный в трамвае перстень с камнем винно-красного цвета...

Стоя на причале, Педро машет вслед уплывающему Коту. Как далеки они друг от
друга: оборванный паренек с беретом в руке - и Кот, стоящий рядом с Далвой
в изящной, с иголочки кашемировой паре. Он кажется совсем взрослым. У Педро
на душе смутно и тревожно: хочется убежать куда-нибудь, подняться на палубу
какого-нибудь корабля или вскочить на подножку вагона, умчаться неведомо
куда...

Но умчался не он, а Вертун. Однажды вечером полиция взяла его на месте
преступления: он вытряхивал из какого-то коммерсанта его бумажник. Вертуна
приволокли в полицию и жестоко избили, потому что он покрыл и агентов, и
инспекторов отборной бранью, держась с вызывающим презрением, как и
подобает истинному сертанцу. Ему было всего шестнадцать лет, а потому,
продержав недельку за решеткой, его отпустили. Вертун вышел на свободу. Он
был почти счастлив. В жизни появилась цель: убивать полицейских, - чем
больше, тем лучше.

Несколько дней он просидел в пакгаузе, угрюмо размышляя о чем-то - его
звали сертаны, вольная разбойная жизнь, - а потом сказал Педро:

- Переберусь-ка я к "Индейцам Малокейро".

В Аракажу эта шайка была то же, что "капитаны" - в Баии. Члены ее ночевали
под причалами, воровали на улицах, шарили по карманам. Инспектор по делам
несовершеннолетних Олимпио Мендоса был человеком добродушным и
добросовестным: он пытался разобраться в присылаемых ему делах, становясь в
тупик перед изобретательностью и отвагой мальчишек, которые заткнули бы за
пояс любого взрослого, но понимал, что решить эту проблему невозможно. Он
рассказывал об их приключениях писателям, он даже любил их, хоть и самому
себе не решился бы в этом сознаться, и горевал, потому что ничего не мог
для них сделать. Когда в шайке появлялся новичок, инспектор знал, что он
приехал из Баии - скорей всего, на тормозной площадке последнего вагона.
Если кто-то исчезал из Аракажу, инспектор знал, что "индеец" перебрался в
Баию и стал "капитаном".

...Ранним утром на станции Калсада свистнул паровоз, прибывший из Сержипе.
Никто не знал, что поезд этот привез Вертуна: какое-то время он пробыл в
Аракажу, чтобы приметившая его баиянская полиция забыла о нем, и вот теперь
юркнул в вагон, груженный тяжелыми тюками. Вскоре поезд тронулся.

Вертун едет по сертанам. Возле глинобитных домиков возятся женщины, играют
дети. Ковыряются в земле полуголые мужчины. По проселку, тянущемуся вдоль
железнодорожного полотна, гонят гурты скота; покрикивают, подгоняя быков,
пастухи-вакейро. На станциях продают сласти. Вертун жадно впитывает краски
и запахи сертанов. На лотках лежат головки сыра и плитки тростникового
сахара-рападуры. Снова перед его глазами - картины дикой природы. Он не
забыл этот край. Годы, проведенные в городе, не вытравили любви к этой
убогой и прекрасной земле. Вертун так и не стал горожанином вроде Педро,
Долдона, Кота, - и в городской толчее остался он сертанцем, со своим особым
выговорам, со своим искусством подражать голосам зверей и птиц. Всем и
каждому рассказывал он о своем крестном - о знаменитом разбойнике Лампиане.
Когда-то у них с матерью был свой клочок земли, и полковники-фазендейро
опасались связываться с кумой грозного бандита. Но потом Лампиан
перекочевал в штат Пернамбуко, и мать Вертуна лишилась своего скудного
достояния. Она отправилась в город за справедливостью, по дороге умерла, и
Вертун, угрюмый и хмурый мальчишка, дошел до Баии один. Он попал в шайку
"капитанов", многому научился, многое познал и понял. Оказалось, что и в
городе хватает богатых подлецов, обирающих бедных, есть и бездомные, нищие
дети, которых преследуют и мучают богачи... На лице Вертуна иногда
появлялась улыбка, но ненависти он не разучился. Он познакомился с падре
Жозе Педро и понял, почему Лампиан не обижал священников. Вертун и раньше
восхищался Лампианом, а после того, как пожил в городе и ненависть его
окрепла, стал ему поклоняться. Он не сравнивал его даже с Педро Пулей.

И вот он в сертанах. Он вдыхает аромат сертанских цветов. Здесь каждая
птица, каждая травинка дороги ему, любимы, знакомы. У порогов лежат тощие
псы. Старики похожи на индейских касиков, а негры носят на шее длинные
четки. Как славно пахнет свежевыпеченным кукурузным хлебом и маниоковой
кашей! Исхудалые люди бьются на скудной земле, чтобы получить гроши от тех,
кому эта земля принадлежит. Только каатинга принадлежит всем, - всем и
никому. Лампиан освободил ее, очистил ее, изгнал из нее богачей, сделал ее
вотчиной тех, которые сражаются с помещиками. На территории пяти
сопредельных штатов раскинулись сертаны, и всюду люди славят Лампиана -
героя и освободителя. Пусть говорят про него, что он - преступник, душегуб,
насильник, убийца, грабитель. Вертун, так же как все обитатели сертанов,
видит в нем нового Зумби из Палмареса, освободителя, вождя нового,
невиданного воинства. Свобода - как солнце, лучше свободы ничего нет на
свете, и за свободу сражается Лампиан, во имя ее он убивает, насилует,
грабит. Он добивается свободы и справедливости для жителей сертанов,
раскинувшихся на территории пяти сопредельных штатов - Параиба, Алагоаса,
Пернамбуко, Сержипе, Баии.

Вертун взволнованно и растроганно смотрит по сторонам. Поезд медленно
ползет, вспарывая зеленую гладь. Все здесь исполнено поэзии, все обыденно и
все прекрасно. Только нищета, в которой живут обитатели этого края,
ужасает. Но здешние люди - крутого замеса, они и в этой нищете могут
создать красоту, - и они создадут ее, как только Лампиан освободит эту
землю, когда справедливость и свобода воцарятся в каатинге.

Через неплотно задвинутую дверь вагона видит Вертун бродячих музыкантов,
вакейро, подгоняющих своих быков, крестьян, работающих на скудных наделах,
где растут кукуруза и маниока. Когда поезд останавливается, полковники с
огромными револьверами на боку выходят размять ноги. Слепые гитаристы
услаждают их слух романсами, ждут подачки. Негр в рубище с четками на шее
бежит по платформе, выкрикивая непонятные слова: раньше он был рабом, потом
сошел с ума, кормится чем придется тут, на станции. Все боятся его,
особенно если он начинает пророчествовать и предрекать беды. Он немало
выстрадал, - бич надсмотрщика всласть погулял у него по спине. А кто
хлестал Вертуна? - Полиция, надсмотрщик богачей. Придет день, когда он
будет внушать такой же страх, как и этот негр.

Мягко постукивая на стыках рельсов, движется поезд; одуряюще пахнут
неведомые сертанские цветы; люди ходят в сандалиях, носят кожаные шляпы.
Дети, которые станут потом бандитами-кангасейро, проходят здесь школу
нищеты и угнетения.

Внезапно поезд останавливается. Вертун высовывается из вагона: разбойники
навели на пассажиров ружья; возле колеи стоит их грузовик. Безжизненно
свисают со столбов перерезанные телеграфные провода. Вокруг, насколько
хватает взгляд - только дикая каатинга. Барышня в одном из купе падает в
обморок. Коммивояжер прячет бумажник. Толстый полковник выходит из вагона:

- Капитан Виргулино...

Бандит в очках вскидывает карабин:

- Назад!

Вертуну кажется, что от радости сердце его сейчас выпрыгнет из груди. Он
встретил своего крестного, героя всех сертанских мальчишек, он нашел
Виргулино Феррейру Лампиана. Он пробирается поближе, кто-то из бандитов
хочет оттолкнуть его, но он кричит:

- Крестный!

- Ты кто такой? - спрашивает Лампиан.

- Я - Вертун, твой крестник.

Лампиан узнает мальчишку, улыбается. Люди его - их не очень много, не
больше дюжины - тем временем обшаривают вагоны первого класса.

- Крестный, возьми меня с собой. Дай мне ружье!

- Мал еще, - отвечает тот, поглядев на него через темные очки.

- Я уже большой! Я уже дрался с солдатами...

Лампиан смеется:

- Зе, ну-ка, дай ему карабин, - и переводит взгляд на крестника: - Следи за
этой дверью. Если кто попробует выскочить - стреляй.

Он вскакивает на подножку, исчезает в дверях вагона. Оттуда доносятся вопли
и крики. Грохочет выстрел. Наружу выволакивают двоих полицейских. Лампиан
отдает каждому бандиту его долю добычи, не забыв и Вертуна. Со ступенек
вагона на землю льется кровь. От сладостного запаха сертанов раздуваются
ноздри Вертуна. Полицейских ставят к деревьям, Зе-Баиянец уже поднимает
винтовку, но в эту минуту слышится умоляющий голос:

- Крестный, можно мне?.. Такие, как эти двое, били меня в полиции, когда я
был еще малолеткой...

Он вскидывает карабин, - жители сертанов сызмальства обладают верным глазом
и твердой рукой.

На угрюмом лице его - радостная улыбка. Радость переполняет его. Один
полицейский валится наземь, другой бросается бежать, но пуля ударяет ему
между лопаток, и он тоже падает. Вертун наклоняется над трупами с ножом в
руке: изуродовав их, он насытился местью.

- Ничего паренек, подходящий... - говорит Зе-Баиянец.

- Его мамаша, моя кума, ох бойкая была баба... - горделиво вспоминает
Лампиан.

"Вот звереныш!" - думает коммивояжер. Кондукторы сбрасывают с рельсов
бревна, наваленные бандитами, чтобы остановить паровоз. Поезд трогается.
Лампиан и его люди скрываются в зарослях каатинги. Вертун жадно вдыхает
воздух сертанов и острием ножа делает на ложе своего карабина две зарубки.
Две первые зарубки... Издали доносится заунывный гудок паровоза.

САЛЬТО-МОРТАЛЕ

Да, грабить этот дом на улице Руя Барбозы было чистейшим безрассудством:
совсем рядом, на площади, не продохнуть от полицейских, агентов,
инспекторов. Но "капитаны" стремительно взрослели, становились все более
дерзкими: жажда приключений не давала им покоя. В доме оказались люди, они
подняли тревогу, подоспели полицейские. Педро Пуля и Большой Жоан успели
выскочить и понеслись по спуску Праса. Барандан ринулся в противоположную
сторону, и только Безногий, отвлекая агентов на себя, оказался на улице,
запруженной народом. Полицейские бросились за ним вдогонку, решив, что уж
этого-то хромого они схватят наверняка. Безногий мчался зигзагами, но те не
отставали. Безногий сделал вид, что хочет выскочить с противоположного
конца улицы, а потом, резко остановившись (разогнавшийся преследователь
проскочил дальше), кинулся в переулок, а оттуда побежал не вниз, на
Байша-дос-Сапатеирос, а вверх, к Праса-до-Паласио: он знал, что иначе его
догонят непременно: ноги у полицейских были длиннее. И ему, хромому, далеко
не уйти. Он не дастся им. Он помнит, как обошлись с ним когда-то в участке,
- тот арест до сих пор мучает его в кошмарных снах. Нет, больше они его не
схватят, - бьется в нем единственная мысль. Полицейские несутся за ним по
пятам. Безногий знает, что они будут из кожи вон лезть, чтобы схватить его,
поимка "капитана" - дело нешуточное, это пахнет наградой и повышением по
службе. Так вот же не будет по-вашему! Они его не возьмут, пальцем не
притронутся. Он отомстит им. Он ненавидит их, как и весь мир, потому что
мир к нему жесток. А когда случилось так, что люди отнеслись к нему ласково
и любовно, пришлось бежать от них, потому что гнусная жизнь уже отметила
его печатью порока. Не знал Безногий детства. Десяти лет от роду стал он
взрослым, а иначе не выдержал бы изнурительной борьбы за жизнь - скудную и
трудную жизнь беспризорника. Никогда не мог он полюбить ни одно живое
существо, кроме этой собачонки, которая и сейчас бежит за ним. Души детей
чисты, а его душа обезображена ненавистью. Он ненавидит этот город, эту
жизнь, этих людей. Он любит только свою ненависть - она придает ему отваги
и сил, заставляет забыть об увечье. Один-единственный раз с ним
по-матерински нежна была женщина, и то потому, что он напомнил ей умершего
сына: в нем, в Безногом, она любила своего навек потерянного Аугусто. А
другая ложилась к нему в постель, ласкала его, создавая жалкое подобие
любви, в которой отказала ей судьба. Никто и никогда не любил его таким,
каков он есть на самом деле, - бездомный, искалеченный, несчастный. Все,
кого он встречал в жизни, ненавидели его. И он ненавидел их всех. Однажды
он попал в полицию, его там били, а человек в сером жилете с сигарой в
зубах смеялся, глядя на его муки... Сейчас Безногому кажется, что это он
гонится за ним, он, а не постовые полицейские... Если его схватят, он опять
будет хохотать... Но его не схватят! Он слышит за спиной их дыхание, но они
его не возьмут, нет! Дудки! Они думают, что он остановится, добежав до
подъемника. Нет. Безногий вспрыгивает на невысокий парапет и, обернувшись к
нагоняющим его полицейским, которые уже готовы схватить его, плюет в лицо
тому, кто ближе, вложив в этот плевок всю свою ненависть. А потом, точно
цирковой акробат, прыгает вниз.

На мгновение площадь замирает. "Убился", - говорит, побледнев, какая-то
женщина. Точно цирковой акробат, не поймавший под куполом никелированный
поручень трапеции, падает Безногий на камни мостовой. Просунув морду сквозь
прутья решетки, воет собака.

ГАЗЕТНАЯ ХРОНИКА

Газета "Жорнал да Тарде" поместила телеграмму своего столичного
корреспондента, описывавшего беспримерный успех, который выпал на долю
юного и до сей поры безвестного живописца, впервые выставившего свои
произведения. Через несколько дней "Жорнал да Тарде" перепечатала из
какой-то столичной газеты статью критика. Юный художник был уроженцем Баии,
что весьма польстило патриотизму редактора, ревниво следившего за славой
родного штата. Критик, рассуждая о достоинствах и недостатках художника, о
"свете", "воздухе", "колорите", "гамме теплых тонов", "изобразительном
решении" и прочем, писал:

"...все, кто был на выставке этих картин, запечатлевших образы бездомных
детей и сцены их жизни, не могли не заметить одной характерной особенности,
присущей всем полотнам. Светлое начало неизменно воплощается в образе
худенькой белокурой девочки с горячечным румянцем на щеках, а силы зла
всегда олицетворяются фигурой мужчины в черном пальто, - по всей видимости,
приезжего. Тем, кто знаком с учением о психоанализе, это повторяющееся,
словно безотчетное, возвращение двух персонажей, присутствующих почти на
каждой картине, многое объяснит в творчестве художника Жоана Жозе, человека
трудной судьбы..."

А потом опять начиналась искусствоведческая невнятица. Прошло несколько
месяцев, и в газете появилась статья под заголовком:

"БОЙТЕСЬ ДАНАЙЦЕВ...

Полиция города Белмонте возвращает баиянским властям мошенника, известного
под кличкой Кот

Похоже, полиция Белмонте по воле своих коллег из Ильеуса оказалась в роли
троянцев: завоевавший несмотря на свою молодость печальную известность
мошенник Кот осуществил ряд махинаций и поживился за счет многих крупных
помещиков и коммерсантов в Ильеусе, после чего переехал в Белмонте, где
продолжил свою предосудительную деятельность. Он продавал земельные угодья,
согласно его словам "весьма подходящие для выращивания какао". Когда же
новые землевладельцы захотели осмотреть места будущих плантаций, то
обнаружили, что все они находятся в русле реки Кашоэйра. Полиция Белмонте
задержала Кота и выдворила из Белмонте.

Жители Ильеуса, бесспорно, богаче нас, им легча обеспечивать необходимый
столь взыскательному и рафинированному гостю комфорт, чем нам, жителям
прекрасного Белмонте, ибо если наш город именуют жемчужиной юга, то Ильеус,
по справедливости, - настоящий бриллиант".

В полицейской хронике в числе происшествий, не заслуживающих особого
внимания, рассказывалось, что полиция разыскивает некоего Долдона, который
во время ярмарочного гулянья устроил драку и пивной бутылкой проломил череп
владельцу одной из палаток.

Незадолго до Рождества страницы "Жорнал да Тарде" запестрели огромными
заголовками. Сенсацию можно было сравнить только с той, которую вызвала
некогда статья о любовнице Лампиана, наравне с мужчинами принимавшей
участие во всех набегах его шайки. Интерес читателей можно было понять:
жители тяти штатов - Баии, Сержипе, Алагоаса, Параиба и Пернамбуко - затаив
дыхание следили за приключениями грозного бандита. Одни его ненавидели,
другие обожали, но равнодушным не оставался никто. Аршинными буквами
"шапка" сообщала о том, что

Сподвижник Лампиана - 16-летний подросток

Заголовки были набраны чуть помельче:

Один из самых ужасных злодеев - тридцать пять зарубок на прикладе - он
принадлежал к шайке "Капитаны песка" - Машадан погиб по его вине

Дальше пространно повествовалось о том, что жители деревень, подвергшихся
налетам Лампиана, уже давно заметили среди бандитов мальчика лет
шестнадцати по кличке Вертун. Несмотря на юные годы, он наводил страх на
сертаны и славился своей жестокостью. На прикладе его карабина было
обнаружено тридцать пять зарубок - по числу жертв. После этого газета
рассказывала историю гибели Машадана, одного из самых старых сподвижников
Лампиана.

Однажды бандиты захватили на шоссе пожилого сержанта полиции. Лампиан
поручил Вертуну прикончить его, и мальчик с видимым наслаждением стал
мучить свою жертву, медленно и неглубоко вонзая в тело сержанта клинок.
Ужаснувшись такой жестокости, Машадан поднял ружье с тем, чтобы застрелить
Вертуна, но Лампиан, гордившийся своим любимцем, успел выстрелить первым и
убил Машадана. Вертун же продолжал пытку.

В статье пересказывались и другие преступления шестнадцатилетнего бандита.
Потом журналист, вспомнив, что в шайке беспризорных мальчишек "Капитаны
песка" был паренек, кличка которого тоже была Вертун, спрашивал, не тот ли
это самый, и пускался в рассуждения об упадке нравов.

Весь тираж газеты разошелся мгновенно. Через несколько месяцев "Жорнал да
Тарде" преподнесла своим читателям новую сенсацию, известив об аресте
Вертуна. Отряду конной полиции, рыскавшему по сертанам в поисках Лампиана,
удалось схватить Вертуна спящим. Газета объявила, что завтра юного бандита
доставят в Баию, и поместила его фотографию: с газетных страниц глядело на
читателей угрюмое лицо Вертуна - "лицо прирожденного преступника", как
писала газета.

Но прошло время, и в специальных выпусках, освещавших ход процесса над
Вертуном (суд, предъявив ему обвинение в доказанном и подтвержденном
свидетелями убийстве пятнадцати человек, приговорил его к тридцати годам
тюрьмы), газета, сообщив о том, что на прикладе обнаружили не тридцать
пять, а шестьдесят зарубок - каждая из них означала убитого человека, -
сама опровергла свое мнение о "врожденной преступности". Газета поместила
выдержки из заключения судебно-медицинского эксперта, который славился
своей неподкупной честностью и обширными познаниями и уже в то время был
одним из виднейших социологов и этнографов Бразилии. Эксперт доказывал, что
в психике Вертуна нет патологии и что он стал бандитом, с такой изощренной
жестокостью убившим так много людей, вовсе не от врожденной тяги к насилию.
Эксперт объяснял все влиянием преступной среды... Далее следовали ученые
рассуждения.

Однако его выводы вызвали у читателей куда меньше интереса, чем
прочувствованная, яркая, блиставшая красотами слога речь господина
прокурора: он живописал мучения, которым подвергал свои жертвы юный
кровопийца; в зале суда рыдали, прослезился и сам председатель.

Ко всеобщему негодованию, обвиняемый не плакал. Его мрачное лицо выражало
какое-то странное спокойствие.

ТОВАРИ