-- Сусанна  Романовна предупредила, что  у  вас есть какое-то небольшое
условие,  -- сказал Иван Максимович. --  И  мы обещали  его выполнить.  Ведь
правда? -- обратился он к Патову.
     -- Я лично с Сусанной Романовной не разговаривал.
     -- А какое условие-то? -- спросил Иван Максимович.
     -- Ромео я хотел бы сыграть сам.
     -- Вы окончили актерский факультет? -- спросил Николай Николаевич.
     -- Нет, режиссерский. Но в своем дипломном спектакле играл Ромео.
     --  Мне кажется, роль режиссера  спектакля так  велика,  что вряд ли он
нуждается еще в одной роли. -- Довольный своим афоризмом, Николай Николаевич
склонил голову, ожидая аплодисментов.
     -- Андрюша... вы на этом настаиваете, а? -- спросил директор.
     -- Я бы просто очень хотел...
     --   Известны   случаи,  когда  крупные  артисты  становились  великими
режиссерами. И  потом совмещали обе профессии, -- сказал  Патов. -- Всеволод
Эмильевич Мейерхольд, например. Или Константин Сергеевич Станиславский... Но
чтобы крупный режиссер прославился в роли?... Что-то я не припомню.
     -- Он ведь еще не крупный, -- сказала Зина.
     Патов зашагал по кабинету  в поисках аргументов. И вдруг остановился на
полдороге.
     -- О каком Ромео может идти речь? Вы ведь сюда, к нам... на время?
     -- Если мой Ромео  понравится, я могу задержаться.  А потом  подготовлю
дублера.
     -- Значит, так... -- мрачно  вступил  в разговор Костя Чичкун. Это было
так неожиданно, что все вздрогнули и  повернулись  к нему. К решениям  Костя
приходил  медленно  и   тяжеловесно.  Но  почти  никогда  не  менял  их.  Он
высказывался так,  будто  подводил  итог  дискуссии.  На самом  же  деле  он
подводил итог своим собственным  размышлениям и сомнениям. -- Я вот что хочу
сказать.  В молодежном  спектакле должны быть  эксперименты.  Так  что  надо
попробовать.
     -- Это было бы интересно,  а?  Как вы  думаете, Николай  Николаевич? --
спросил директор.
     -- Не положено это... по-моему.
     -- Кем не положено? -- спросила Зина.
     Ничего не ответив ей, Патов обратился к Андрею:
     -- Ну, а  Джульетта, Парис, Тибальд и кормилица?... Насчет исполнителей
этих ролей вы со мной посоветуетесь?
     -- А как же? Только сначала я должен познакомиться со всеми актерами.
     -- Мы устроим вам встречу с труппой, -- предложил Иван Максимович.
     -- Лучше я просто посмотрю ваши спектакли!

***

     В том же доме, где жила Зина, на первом этаже было актерское общежитие.
Иван Максимович освободил там для Андрея девятиметровую комнату.
     --  Девять метров? Это дворец! --  восторгался Андрей. После  вечернего
спектакля они с Зиной шли домой вместе.
     --  У  вас  замечательный зал!  --  продолжал  восхищаться  Андрей.  --
Чувствуешь себя в  нем, как в театре  и как дома: в меру нарядно  и  в  меру
скромно.
     -- Ну, а спектакль?
     -- Он был замечательным.
     -- Сегодня... или когда-то?
     Зина остановилась и в ожидании уставилась на Андрея своими  немигающими
глазами.
     --  Я  представляю его  себе  таким,  каким  он  был,  наверно, в  день
премьеры.
     --  А сегодня  он,  значит, выглядел,  как  некогда  красивая  женщина?
Почему? Объясни.
     Еще утром они с Андреем как-то незаметно перешли на "ты".
     -- Ты играла восьмиклассницу превосходно! Ребята, сидевшие за мной, все
время гадали, сколько тебе лет.
     -- Наверное, приезжие. Всему городу известно, что мне двадцать семь.
     --  И  Анну Гавриловну  они все  время  сравнивали  со  своей  классной
руководительницей. В пользу Анны  Гавриловны!  Но вот подумай: ты, девчонка,
вступаешь  в сражение за учительницу,  которая хочет уйти из школы...  из-за
сложившихся  там ненормальных  условий. Режиссер, который ставил  спектакль,
хотел показать, что происходит трагедия. Что расстаться  с  учениками -- это
почти  равносильно  смерти.  Но учеников, которые сегодня ходили  по  сцене,
возле  тебя,  полюбить  с такой  силой,  по-моему,  трудно.  Актеры  подвели
режиссера... Они недотягивают до его замысла.
     -- Раньше дотягивали. Спектакль идет два с половиной года.
     -- Многие ребята, сидевшие  в  зале, его  уже видели.  Я заметил... Они
объясняли соседям, что будет дальше.
     -- Ничего не  поделаешь... Наш город не такой уж большой. Нельзя же без
конца объявлять премьеры!
     -- Не обижайся, пожалуйста... Но это всегда было традицией... -- Андрей
замолчал, подыскивая слово, -- традицией нестоличных театров.
     Зина подумала, что поддерживать эту традицию с Патовым будет трудно.
     --  Но  если  бы все  актеры  были  на уровне режиссерского замысла, --
продолжал Андрей, --  ребята, я думаю, не пересказывали  бы вслух содержание
пьесы. Они бы смотрели на сцену!
     Зина молчала. Это был ее любимый спектакль. К тому же его сюжетом стала
истинная история,  которую отыскал в одной школе города  Петр Васильевич. Он
коллекционировал подлинные истории.
     -- Пьеса написана местным автором? -- чтобы нарушить  молчание, спросил
Андрей.
     -- Да.
     -- И так повезло, что там как раз в центре четырнадцатилетняя девочка?
     -- Мне  везет почти  во  всех современных пьесах. Местных  и  неместных
авторов...   Потому   что  пьесы   эти  подбирает  и   "организует"  Тонечка
Гориловская.
     -- Кто это?
     -- Наш завлит и моя соседка.
     -- Ты не обижайся, пожалуйста...
     -- Я никогда не  обижаюсь,  -- перебила Зина.  И повторила свою  давнюю
мысль: -- Если говорит хороший человек, надо прислушаться.  А если плохой...
Что же на него обижаться?
     -- Каким человеком ты считаешь меня?
     --  По  указанию  Терешкиной  из  министерства  следует   считать  тебя
"замечательным парнем"!

***

     "Книги  и  фильмы,  если  они талантливы, не  теряют  от  времени своих
достоинств,  -- рассуждала Зина, вернувшись домой. -- Они созданы как бы раз
и навсегда... Создатели их умирают, а  они продолжают существовать все в том
же первоначальном качестве --  ни одна  мысль не уходит,  ни одна  строка не
меняется.  Попробуй переставить хоть  один  знак  препинания  в каком-нибудь
знаменитом стихотворении! А  спектакль как живой человек: имя  и фамилия все
те  же, но характер  может со временем измениться. И каждый раз,  приходя на
сцену,  он что-то  приобретает или что-то теряет. Наши спектакли теряют... Я
об этом догадывалась, но  очень смутно:  со сцены не  видишь сцену так ясно,
как если бы была в зале. Андрей же увидел из зала. И сказал правду... А ведь
когда-то этими спектаклями мы гордились! О них говорили и писали не только у
нас   в  городе.   Сусанна  Романовна  присылала  на  их  просмотры  молодых
режиссеров, чтобы учились!"
     Зина стала вглядываться в фотографии,  висевшие на стене.  Она вроде бы
просила  у Петруши прощения  за то, что  не уберегла ценности, которые он ей
оставил. И еще просила ответить  ей на вопрос: "Отчего так случилось?  Те же
актеры, так же любят свой театр и так же стараются..."
     Петр  Васильевич не  слушал  ее: он  хватался  за голову, затыкал  уши,
кричал...  Он   репетировал.  Ему  было   некогда.   Зина  все   пристальнее
вглядывалась в фотографии и начинала ясней понимать, что происходит... Давно
уже  в  пустом  зрительном  зале,  где,  как  за  столом   писателя  или  за
композиторским роялем, создаются  произведения, никто не хватался за голову,
не затыкал уши и не кричал.
     "Если  не  создается  новое, то  и старое блекнет, -- подумала Зина. --
Наверное, так? Уходит  творчество... Вот в чем причина. И все-таки Петрушины
спектакли надо  спасти! Заново  репетировать... В  пустом зрительном зале. С
режиссером, который будет хвататься за голову..."
     Зина быстро принимала решения. А приняв, начинала сразу осуществлять.
     На  другой   же  день  утром  она   притащила  Костю  в  кабинет  Ивана
Максимовича.
     -- Репертуар, которым мы по привычке  гордимся, в  аварийном состоянии,
-- сказала она.
     Костя,   подобно   человеку,  живущему  по  соседству   с  вулканом,  в
сейсмически опасном районе, привык к подземным толчкам. Поэтому он  спокойно
и мрачно осведомился:
     -- Кто тебе об этом сказал?
     -- Зритель.
     -- Ну-у, знаешь, -- протянул Костя, -- на всех не угодишь.
     -- А на этого угодить надо.
     -- Мальчик или девочка? -- привстав, поинтересовался директор.
     -- Мужчина.
     -- Ну-у, знаешь... А мы -- театр юного зрителя, -- не  очень  уверенно,
по инерции возразил Костя.
     -- Мы ведь восстановили три старых работы Петра Васильевича, -- грустно
сказал директор.
     -- Отремонтировали их... и показали! -- поддержал Костя.
     --  Руками  ассистентов-ремонтников?!  --  вытаращив  на  Костю  глаза,
воскликнула   Зина.   --   Произведения   искусства   не   ремонтируют.   Их
ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.
     -- Николай Николаевич быть реставратором не  согласится, -- сказал Иван
Максимович.
     -- Он просто не сумеет! -- отрезала Зина.
     -- У них с Петром Васильевичем  разные почерки... -- задумчиво произнес
директор.
     -- Совсем разные, -- согласилась Зина.
     -- Значит,  так... Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это
делать? -- медленно вступил в  разговор Костя. -- Вот вы,  Иван  Максимович,
часто  интересуетесь  мнением  юных зрителей. После  спектаклей...  Что  они
говорят?
     -- Говорят: "Нам очень понравилось", -- с грустью ответил директор.
     -- И раньше они говорили: "Нам очень понравилось".
     -- И раньше. Но... по-другому.
     -- А что  ты  хочешь, чтобы они  ответили, если их спрашивает  директор
театра?! -- вмешалась Зина. -- Интеллигентные стали.
     Иван Максимович вышел из-за стола.  И, ступая  еще тяжелей, чем всегда,
стал ходить по своему кабинету.
     -- Нет,  -- возразил  он, -- по  их глазам  всегда можно  понять.  И по
голосу... Слова не так уж важны.
     -- Еще бы! Кругом афиши, люстры,  фотографии и аквариумы... Билетерши в
синих костюмах. Это  же все действует! -- Зина  уставилась  на  Костю: --  А
неужели  ты  сам-то  со сцены не чувствуешь? --  Она махнула рукой. --  Хотя
зрители "Красной Шапочки" и "Золотого ключика" всегда в полном восторге!
     -- Вообще-то я обратил внимание, -- с трудом раскачивался Костя, -- что
артисты  у  нас...  перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до
срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые... А теперь  идут тихо.
Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее...
     -- Ветераны не в счет! -- сказала Зина.
     -- Надо было бы походить на спектакли, проверить...
     -- Проверить?!  --  Зина  заметалась по кабинету. Столкнулась с  Иваном
Максимовичем. Он извинился... Она не  села, а упала на стул, словно в полном
изнеможении. -- Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?
     Иван  Максимович  и  Костя  замерли.  Когда  Зина  собиралась  говорить
"начистоту", следовало ожидать самого страшного.
     -- Мы предаем Петрушу... Простите,  Петра  Васильевича! Он не может уже
теперь защитить  свои  творения.  Он  доверил  их нам. А  мы  бросили их  на
произвол судьбы!
     -- Ну, уж ты слишком... -- проговорил Костя.
     -- Она  права, -- сказал Иван Максимович. -- Мы  можем терпеливо ждать,
пока Николай Николаевич  приступит к  осуществлению своей заветной мечты. Но
старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?... Вы согласны?


     Все  актеры  знали,  что  каждый  вечер  в  седьмом  ряду сидит молодой
режиссер, который будет ставить Шекспира.
     Когда  люстра  в зале  начинала  тускнеть, а занавес раскрывался  (Петр
Васильевич  любил,  чтобы  в  театре был занавес),  Андрей, как  в  детстве,
впивался глазами в сцену. Он внимательнее  всех смотрел, громче всех хохотал
и  дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому
человеку, недостатки  которого подмечают и переживают больше, чем недостатки
других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
     Когда Андрей наконец  посмотрел все  спектакли, у  актеров  испортилось
настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
     -- Какой милый молодой человек! -- сказала Анна Гавриловна. -- Я знала,
что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
     Анна Гавриловна  всю  жизнь считала, что  зрители,  как и актеры, могут
быть способными и неспособными.
     -- Я когда-нибудь  обязательно  встречусь с  вашим Петрушей, --  сказал
Андрей Зине. -- Я теперь знаю этого  человека. Он мне нужен. Я люблю его! И,
кажется, угадываю главное его качество: он -- ребенок. Как ты, как Гайдар...
Чист и добр. И при этом -- мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
     -- Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
     -- Кем?!
     Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.


     В тот же  день вечером Зина  решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с
Ксенией Павловной. "Она  же обещала быть  добрым  посредником между  мной  и
Николаем  Николаевичем, -- рассуждала Зина.  -- Пришло время воспользоваться
ее помощью!..."
     Дверь   открыла  Лера.  У  нее   была   привычка  прямо  с   ходу,   не
поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
     --  Зубрю, -- сказала она.  -- И потрясаюсь: сколько в нашем  организме
деталей! И каждая может  испортиться,  отказать...  Как мы все живы-здоровы?
Просто непостижимо.
     -- Наверно,  велик запас прочности?  -- предположила  Зина.  И,  следуя
своей манере все переносить на дела театра, подумала: "И  у нашего ТЮЗа тоже
запас прочности колоссален,  если  он  до  сих  пор  не  развалился. Спасибо
Петруше!..."
     --  Учиться в медицинском для  мнительных людей --  одно наказание. Они
находят в себе признаки всех болезней!
     -- Но ты ведь не мнительная.
     -- Что ты?! Это  единственная черта, которая досталась мне в наследство
от папы. Не считая, конечно, лица!
     Зина  знала,  что  Патов то  и  дело  профилактически  глотал  пилюли и
бесконечное количество  раз  мыл  руки,  вытирая  их  бумажными  салфетками,
которые всегда носил в кармане.
     -- Но  мнительность  для врача,  я считаю, полезна, -- сказала Лера. --
Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой
старичок-бодрячок  и  говорит  больному: "Ничего!  Мы с  вами  в воскресенье
пойдем на  рыбалку. Болит живот?  У  кого же он не  болит?! Попейте  салол с
белладонной..." А ночью у пациента -- прободение язвы желудка.
     --  Нагонять  на  человечество  страх тоже,  наверное,  ни к  чему,  --
возразила ей Зина. -- Все люди на земле -- пациенты.
     --  Нет!  -- решительно заявила Лера.  -- Лучше жить,  прислушиваясь  к
себе,  чем умереть,  будучи  уверенным,  что  ты абсолютно  здоров.  Я  буду
перестраховываться!
     Из  комнаты вышла  Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и
красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни
провела дома.
     -- Знаете, какие профессии самые опасные? -- спросила Лера у матери и у
Зины.  -- Которым  нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например.  Или врач!
Актер  не так  исполнил  роль  Градобоева  в  комедии Александра Николаевича
Островского  "Горячее сердце" --  испортил  зрителям настроение... Ну и что?
Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
     "Великих  она тоже называет по имени-отчеству, -- подметила Зина. -- Но
с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича".
     --  Теперь  сравните! -- продолжала рассуждать  Лера. -- Хирург не  так
сделал  больному операцию. Даже обычную... Удаление желчного пузыря.  Боюсь,
что этот  больной  может вообще уже  никогда  не  увидеть комедий Александра
Николаевича Островского.
     -- Ты права...  Делать не так врач не имеет права, -- согласилась с ней
Зина.
     --  Поэтому  удаляюсь зубрить! -- Она  исчезла в  комнате.  Потом вновь
появилась: -- Ты ведь, как всегда, к маме?
     -- Честно говоря, да.
     -- Хоть бы раз ты сказала нечестно! -- Лера снова исчезла.
     "Сочетание  Ксении  Павловны с  Лерой  в  одной семье --  это  завидная
режиссерская находка", -- подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких
красок.
     Зина опять удивилась новым обоям, тщательно отциклеванному паркету, и у
нее  чуть было  не  соскочила  с языка фраза,  которую она  всегда  мысленно
произносила  у  Патовых  в  коридоре:  "Пойдем-ка  на  кухню:  поговорим  об
искусстве!"
     -- Пойдем в наш с вами укромный уголок, -- предложила Ксения Павловна.
     Петруша обычно  заваливал кухню пьесами, которые  в изобилии доставляла
ему Тонечка  Гориловская. На кухонном  столе,  на  табуретках  всегда лежали
эскизы,   стояли  макеты:  комнаты   были   заняты  многочисленными  членами
режиссерской  семьи.  Теперь кухня  была в полках  и полочках. Все  сверкало
подвенечным, безукоризненно белым цветом. И каждый раз Зина думала: "Если бы
я была мужчиной, я женилась бы только на Ксении Павловне!"
     -- Ну, что у вас в театре? -- спросила Ксения Павловна.
     Все  обращались к Зине  с таким вопросом, поскольку знали,  что никакой
другой  жизни у  нее нет. И не  только  потому, что она фанатически  предана
своей профессии, а потому, что так уж сложилось...
     -- Об этом я и хотела поговорить!
     -- Да, да... Я вас слушаю.
     Ксения  Павловна вспыхнула,  заволновалась. "Как  же она  тревожится за
него! -- подумала Зина.  --  Отчего?  Чувствует,  что он непрочно  стоит  на
ногах? Или  просто  оберегает  его, как ребенка?  Конечно, представить  себе
Николая Николаевича  ребенком  мне  лично  очень трудно... Но  ведь у  любви
искаженное зрение. Это надо учитывать!"
     Подумав  так,  Зина  на  миг  спохватилась:  "А не слишком  ли  часто я
последнее время что-то учитываю, от чего-то себя удерживаю?..."
     Когда  такое  случилось  впервые,  она  сказала об  этом  Петруше.  "Ты
становишься взрослой,  -- ответил он ей. -- Только не становись до конца!...
А то перестанешь быть гениальной актрисой".
     Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. "Надо выражать то,
что в данный момент  чувствуешь, --  нередко повторял он. -- Выверять  слова
очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства -- любовь это
или ненависть -- всегда гиперболичны".
     -- Вот мы только что говорили о медицине, -- издалека начала Зина, хотя
решительно предпочитала  прямую  линию  ломаной.  С  Ксенией  Павловной  она
прямолинейной быть не умела. -- Если применять к театру медицинские термины,
можно сказать,  что  пульс и сердцебиение  его определяются  репертуаром. --
"Как же я красиво говорю!"  -- злилась на себя Зина. И  все-таки продолжала:
-- Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив...
     -- Я понимаю, -- сказала Ксения Павловна.
     --  В человеческом организме пока еще  редко заменяют стареющую  деталь
новой, а в организме  театра это  должно происходить  обязательно: репертуар
всегда  обновляют.  Николай Николаевич пока еще только  готовится к этому...
Тогда надо  подлечить  то  сердце, которое  нам так прекрасно служило!  Надо
старый репертуар сделать как бы опять молодым.
     -- Я постараюсь убедить в этом Николая...
     --  Он  сам  режиссером-доктором  быть  не  захочет.  У  них  с  Петром
Васильевичем  разные творческие манеры.  Вы понимаете? -- Зина вытерла  лоб:
роль дипломата  не  соответствовала ее  амплуа.  --  А сейчас к  нам приехал
молодой режиссер.
     -- Я слышала. Он вам нравится?
     -- Замечательный парень! Он  будет ставить Шекспира. Но  я уверена, что
он  бы  не  отказался   одновременно,  параллельно,   что  ли,   с  основной
постановкой... Надо только, чтобы Николай Николаевич не  возражал. Сегодня с
ним и с Андреем будет говорить наш директор. Мы бы могли нажать и со стороны
комитета. Но лучше все-таки через вас.
     В этот момент раздался звонок. Лера побежала открывать.
     Из коридора послышался ее голос:
     --  Ты  что, как пишут у меня  в учебнике,  в состоянии  стресса?  И