-- Вы что... поженились?
     -- Семнадцать лет назад.
     -- И мне об этом  не сообщили? И не зашли ни единого раза?! А ведь были
любимчиками!  Маргарита Васильевна  обвиняла меня  в  предвзятости:  "Нельзя
отделять детей от детей!"
     -- Поэтому  мы и  стеснялись, -- растерянно объяснил Димуля.  -- Вы  же
предсказывали нам музыкальное будущее. А мы ничего этого...  не оправдали. Я
вообще  с  десятилеткой  остался.  А  Римма  кончила  техникум.  К  тому  же
торговый... Сейчас Римма в больнице.
     -- Разве я  вас  за голоса ваши  любил?  -- задумчиво  произнес  Виктор
Макарович. -- Дима и Римма... Значит, навсегда срифмовались? Сохранили дуэт!
Я очень рад... Он вдруг встрепенулся:
     -- Ты сказал, Римма в больнице? А что такое?
     -- Сердце у нее... Всю жизнь сердце.
     -- Да, да... Я помню. Она болела ангинами. Я все боялся за ее голос!
     -- Рожать ей нельзя было. А она родила.
     -- Мандолину? -- неожиданно спросил я.
     Виктор Макарович взглянул на меня с изумлением.
     -- Это прозвище нашего  сына, -- объяснил Димуля. И  успокоил  меня: --
Ничего, ничего... Ты его знаешь?
     -- Его весь дом знает, -- сказал я.
     -- Но не весь дом его любит... Димуля огорченно развел руками.
     --  Кто-то  сказал: "Человек,  который всем нравится, вызывает  у  меня
подозрение!" -- успокоил его Виктор Макарович.
     --  По-моему, неплохой мальчик... Как  ты считаешь? -- обратился ко мне
Димуля.
     -- Будущий виртуоз! -- уверенно сказал я.
     -- И до  сих пор мы  с ним  незнакомы?  --  Виктор  Макарович  с укором
взглянул на Диму и Римму, которые на фотографии пели под его управлением. --
Забыли меня. Совсем, значит, забыли...
     Димулины руки прижались к груди.
     --  Мы?!  Римма  все время приводит вас  в пример.  И  сыну и мне.  А я
привожу вас в пример ей и сыну.
     -- Представляю, как ваш сын меня ненавидит!
     --  Вас?!  Да мы воспитываем  его  "по  Виктору  Макаровичу". Так Римма
недавно сказала.
     -- И какой результат?
     -- Учится плохо.
     -- Вот те на!
     --  А  в  остальном я доволен. Добрый... Играет  на мандолине. Мы его с
младенчества  музыке  обучаем.  Сами,  домашними средствами...  Ведь  вы нам
внушили, что музыка -- радость, а иногда и спасение.
     Виктор Макарович снова обратился к фотографии, висевшей на стене:
     -- Но почему же не привели его?
     -- Стыдились... В  дневнике -- тройка на тройке. С математикой очень не
ладит.
     -- Я с ней тоже не ладил, -- сказал Виктор Макарович.
     -- И я с ней не лажу! -- с гордостью сообщил я.
     -- Ты, оказывается,  нас слушаешь? -- спохватился Виктор  Макарович. --
Музыкант  --  это  призвание. Он может, в конце концов, позволить себе...  А
"объявляла" должен успевать по всем дисциплинам.
     -- Мы  ведь знаем,  что с тройками  в Дом культуры  не полагается... --
грустно сказал Димуля. -- Всегда  говорят: "Сначала --  отметки, а потом  уж
кружки!"
     -- Может быть и наоборот...  Не  при Мишеньке будь сказано! -- возразил
Виктор Макарович.
     -- Мы сходили к директору Дома. Так, для очистки совести...
     -- К Дирдому? -- воскликнул я.
     -- У  него  такое прозвище? -- почему-то обрадовался Димуля. -- Он  нам
решительно отказал.
     -- На каком основании? -- спросил Виктор Макарович.
     -- Мы, говорит, должны думать о репутации Дома культуры. О его лице!
     -- Тут бы вы ко мне и зашли!
     --  Постыдились  мы... Подошли к Малому залу, в  щелочку поглядели. Все
как прежде... И Маргарита  Васильевна за роялем.  Римма заплакала -- и пошли
домой.
     -- Как же так? Как же так? -- допытывался Виктор Макарович у фотографии
на стене.
     -- А  через три дня  Римма в  больницу слегла. И это тоже  на  Володьку
списали.
     -- Кто списал?
     -- Так получилось...  Он двойку за контрольную по алгебре  получил. Ну,
Римма  покричала  на  него.  Как  полагается...  А слышимость у  нас в  доме
прекрасная! Сосед один за стеной живет...
     -- Знаю его, -- вставил я.
     -- Он на следующий  день утром сказал: "Таких, как  ваш сын,  в газетах
трудными детьми называют". А вечером с Риммой  приступ случился... Не  из-за
Володьки,  конечно. Но приписали  ему! Он с  сумками  по  двору  идет, а ему
вслед:  "Сперва уложил, а  теперь беспокоится!"  Если  что-нибудь случается,
говорят: "Из компании Мандолины!" Разве он может отвечать за всех... которые
вокруг него собираются? Как-то обидно...
     Когда мы вышли на улицу, Виктор Макарович попросил меня проводить его.
     Но разговаривал он по дороге с самим  собой. Часто останавливался,  тер
икры ног. Даже присаживался на скамейки. И продолжал рассуждать:
     -- Удивительно! Постыдились... Будто я их в певцы готовил. Люди хорошие
получились -- и замечательно! Получились хорошие люди?
     -- Получились, -- ответил я.
     Но  он задал вопрос  самому себе и  на мой ответ  не  обратил  никакого
внимания.
     -- Человек с тройками  не должен петь! Надо же  до такого додуматься...
Не справился с алгеброй -- бросай мандолину. Где тут логика?
     -- Нету логики, -- тихо ответил я.
     -- И почему  все  думают, что  я  готовлю певцов? Гриша  Дубовцев  стал
начальником конструкторского бюро, заслуженным деятелем науки. А сообщает об
этом так, будто извиняется, что стал  заслуженным деятелем, а не заслуженным
артистом  республики. Хотя один  из моих учеников все-таки  и в  заслуженные
артисты пробился... Горжусь!
     Виктор Макарович остановился и воскликнул:
     -- Прекрасно, Мишенька! Я знаю, что надо делать.
     -- Что? -- спросил я.
     --  Мы  выпустим Володю в  наших  отчетных  концертах.  Пусть это будет
сюрпризом!
     -- Для Дирдома?
     -- И для него тоже! Представь себе... "Дунайские волны"! Или, допустим,
гурилевский "Колокольчик"... Исполняют мандолина и  хор... Великолепно! Ведь
тембр мандолины,  Мишенька  близок  к  детскому  голосу.  Особенно в среднем
регистре. Та-ак... -- Виктор Макарович ничего не откладывал в долгий ящик...
-- Вернемся обратно! И сообщим...
     -- Я могу сам зайти.
     -- Нет, я должен сделать официальное приглашение! Мы побежали обратно.

4

     Трудно  было  определить, кто готовится к  отчетным концертам --  я или
мама.
     Мама  вслух произносила фамилии композиторов и названия песен, стараясь
подсказать мне, как они должны прозвучать со сцены.
     Она заставляла  меня по  вечерам пить валерьяновый чай, чтобы я  хорошо
спал и вообще привел в порядок свою нервную систему.
     -- Ни один годовой  бухгалтерский отчет не стоил мне такого напряжения,
как отчеты вашего хора! -- говорила мама. И тоже пила этот чай.
     О предстоящих концертах мама регулярно напоминала всем  нашим знакомым.
И если оказывалось, что кто-то  болен или уезжает  в командировку, она очень
расстраивалась.
     Возле телефона лежал  разделенный  надвое красной чертой лист бумаги. В
одной графе значилось --  "Дети", в  другой --  "Взрослые".  Мама записывала
имена всех, кого следовало пригласить на утренник и на вечерний концерт.
     -- Подведем баланс! -- заявляла она. -- Практически я включила всех!
     А через минуту она бежала дополнять список  новыми именами. Из-за этого
маме  приходилось  то  и  дело  обращаться  к  администратору Дома культуры,
который распределял пригласительные билеты.
     Собираясь наполовину заполнить зал своими знакомыми, мама  тем не менее
предупреждала:
     --  Не  повторяй моих  ошибок: не  смотри  в нашу сторону. И вообще  не
вспоминай о  том, что  мы  тебя  слушаем. Сразу  же возникнут натянутость  и
неестественность. А это практически все сводит на нет! Поверь моему опыту...
     Мама часто перенимает у людей, которые ей нравятся, их любимые словечки
и  выражения.  "Практически"  --  это  было  слово  Лукьянова. Еще  он любил
говорить -- "пройденный этап" и короткое слово "дело".
     Я никогда не видел Лукьянова, но мне казалось, что я узнал бы его, даже
встретив где-то на улице. Особенно если б это было поблизости от  управления
строительством,  где  Лукьянов  работал.  Я  бы  сразу понял,  что  это  он:
солидный,  стремительный, никогда  не  оглядывающийся назад.  И  его  манера
говорить, его любимые выражения тоже были мне хорошо известны, потому  что у
мамы  есть  еще  одна  интересная   особенность:  разговаривая,  она  иногда
повторяет  последние  фразы  своего  собеседника. Ну, например,  обсуждая  с
Лукьяновым по телефону разные финансовые вопросы,  она  задумчиво  повторяла
его последние  мысли:  "Значит, вы  считаете, что это практически пройденный
этап?", "Для пользы  дела мы должны  считать  это  пройденным этапом? Вы так
считаете?..."
     Повторяя за собеседником  его последние слова, мама как бы  обдумывает,
верны  они  или  нет, может  ли она  согласиться  или  должна  возразить.  С
Лукьяновым мама порою вступала в решительный спор. И чем больше  горячилась,
тем чаще употребляла его словечки:
     "Практически вы не правы! Если думать о пользе дела, мы должны..."
     Споры иногда  заканчивались  и маминой победой. Но  она  не ликовала по
этому поводу: она уважала Лукьянова.
     -- Ну  что  ты волнуешься?  --  сказал я маме  в день первого отчетного
концерта,  на  который  были  приглашены  дети.  --   Ведь  я  всего-навсего
объявляю...
     --  Всего-навсего объявляешь?  -- повторила мама. --  Нет  уж! На  этих
концертах  ты  должен  доказать  всем  и  самому  себе,  что   ты  вовсе  не
"объявляла", что ты -- артист!
     Наверно,  из-за того, что я должен был это  доказать, мама и испытывала
такое большое нервное напряжение.
     -- Особое внимание  обрати  на  пересказ содержания песен,  которые  вы
исполняете  на  иностранных  языках,  --  предупредила  мама. --  Мы  должны
почувствовать, что с твоей помощью путешествуем по земному шару...
     Путешествовать наша семья привыкла! А папа волновался за Мандолину:
     -- Если будет провал...
     -- Виктор Макарович тоже  за него  беспокоится,  --  сказал  я.  --  Вы
садитесь, пожалуйста, рядом с Димулей!
     -- Ты  бы  узнал все-таки  его  имя и отчество. Нам с  мамой  не  очень
удобно... Ведь мы с ним не пели в хоре!
     Чтобы Володька  недолго мучился, Виктор Макарович выпустил его в начале
программы. "Дунайские волны" были нашим четвертым номером.
     Я  громко назвал  Володьку "Владимиром" и  "солистом". Он  вышел,  сел,
склонился над своей мандолиной, как над ребенком... И словно бы стал баюкать
ее.
     Как только я вернулся за  кулисы, на меня налетел Дирдом. Каким образом
он успел за две минуты  добраться из ложи до  меня -- до  сих пор понять  не
могу.  Вид у Дирдома был  такой,  будто он  только  что выпил стакан рыбьего
жира.
     -- Ему... -- он указал на Виктора Макаровича, который, казалось, плыл в
этот момент по  Дунаю,  -- ему я не могу сейчас высказать... Но  у тебя же в
руках программа,  которая  утверждена!  Где  тут "Дунайские  волны"?  Покажи
мне...
     -- Это идет сверх программы, -- объяснил я.
     -- А кто это "сверх" утвердил?
     --  Мандолина -- одаренная личность! -- сказал я. -- Послушайте, как он
играет...
     -- Есть правила приема в хор! Есть утвержденный порядок! Я объяснил это
его родителям. А они, значит, с черного хода?
     У  Дирдома была манера  долго втолковывать людям  то, что они уже давно
поняли. Он продолжал объяснять мне, что правила на  свете для всех одни, что
не  может  быть  исключений...  Проверил,  не вписано  ли  в  программу  еще
что-нибудь такое, чего он не слышал.
     -- У нас во дворе... -- начал я.
     -- Здесь не двор! -- вскрикнул Дирдом.
     И тут "Дунайские волны" кончились. Как Володька играл, я,  к сожалению,
не услышал. Но важней для меня было другое...
     -- Послушайте! -- снова воскликнул я.
     Я  знал,  что ребята  из  нашей  школы  сейчас  будут кричать "бис!"  и
скандировать. Об этом мы твердо договорились.
     Они начали кричать... И даже слишком громко.  Некоторые стучали ногами,
о чем уговора не было.
     -- Триумф! -- сказал я.
     Но Дирдом испарился. Он не хотел быть свидетелем нашей победы.
     Володька  заиграл снова...  На  "бис"  в первом  отделении  исполнялись
только  "Дунайские волны".  А  Виктору  Макаровичу Дирдом ничего не сказал о
Мандолине. Ни слова... "Значит, мы действительно победили!..." -- ликовал я.
     Но главным в тот день было не это...

5

     Главным  было  то,  что  я  услышал от  Виктора  Макаровича,  когда  мы
возвращались домой.
     Он очень устал. Останавливался чаще, чем всегда, и  дольше, чем всегда,
растирал икры ног.
     Мы шли  и молчали... Потому что все восторги по поводу концерта я успел
высказать ему еще в Доме культуры.
     Когда мы  уже  подходили к дому Виктора  Макаровича, он  вдруг печально
сказал:
     -- Я счастлив.
     -- Да! Мы сегодня рванули!
     --  Не в этом дело. Я слышал, как Димуля  звонил в больницу жене. Ее не
позвали. Тогда он попросил  сестру передать, что Володю вызывали на "бис". Я
счастлив...  -- Он помолчал. И добавил:  --  Но как этот Мандолина похож  на
Димулю!  Когда  он  первый раз  пришел на репетицию, мне  показалось, что  я
помолодел лет на тридцать. Вот  сейчас, думал  я, появится  Римма  в красном
галстуке, встанет рядом -- и они запоют!
     -- Голова такая же круглая, -- согласился я. -- Только с волосами и без
очков. А Дирдом, говорил,  что  его лицо  нам  не  подходит. Он считает наши
дневники нашими лицами!
     -- Пушкин тоже не мог овладеть математикой, -- сказал Виктор Макарович.
-- И что же, если бы Пушкин поступал к нам в литературный кружок...
     -- Дирдом бы его не принял! Потому что его лицо могло бы испортить лицо
Дома культуры...
     -- И  мое лицо  может испортить. А  верней,  мои  ноги,  -- с печальной
улыбкой сказал  Виктор Макарович. -- Поэтому  я  сегодня  дирижировал  вашим
хором последний раз.
     Виктор   Макарович  умел  показывать  фокусы  и  любил  розыгрыши...  Я
посмотрел на него с недоверием.
     -- В последний раз, -- повторил он.
     -- Как... последний?!
     -- Был  консилиум, --  продолжал он. -- Это  грозный  совет докторов! И
самое страшное,  когда он выносит  решение единогласно. Неизлечимая  болезнь
ног...
     -- Отчего это?
     -- Говорят, от курения. Но я никогда не курил. Говорят, от неподвижного
образа жизни.  Но я  всю  жизнь двигался.  А теперь...  Долго ходить нельзя,
долго стоять нельзя. Дирижировать можно сидя...
     -- Ну и что  же? -- воскликнул  я.  -- Ну и что же?! Это будет отличать
вас от всех  остальных. Вы  сидите,  а они перед вами  стоят! Учитель, когда
разговаривает с учеником, тоже сидит, а ученик перед ним стоит.
     -- Но Дирдом считает, что  сидячий дирижер пионерского хора --  это для
его  Дома  культуры  не  подойдет.  И  думаю,  в  данном случае можно с  ним
согласиться.  Я и так невысок... А если сяду на стул, меня  и вовсе не будет
видно. Так  что приходи  теперь  ко мне домой...  Времени  будет  много -- в
шахматишки сыграем.
     -- Но ведь вы можете выздороветь!
     -- Добрый мой мальчик... -- сказал Виктор Макарович.
     -- Ведь есть же какие-то средства?
     -- Меньше  стоять, не  перегружать  свои  ноги...  Перехожу на "сидячие
игры". Пора уже: я ведь вошел в пенсионный возраст.
     "Вбежал!"  --  захотелось  мне  поправить  его. Потому  что  он  всегда
порывисто двигался. -- Как же... теперь? -- спросил я.
     --  Будете  "под управлением"  Маргариты  Васильевны. Она  вас знает  и
любит.
     -- Маргариты Васильевны?! Но ведь она тоже... немолодая.
     -- Разве это заметно? -- медленно и  с удивлением  спросил он. Я ничего
не  ответил.  --  Пусть  она,  как дирижер, проявит себя прямо  на следующем
отчетном  концерте! В присутствии общественности и ваших родителей. Чтоб они
были спокойны.
     -- Через неделю?
     -- А что же тянуть?
     "Нет! Лучше он -- сидящий, чем она --  стоящая!" -- твердо решил я в ту
минуту.
     Мои родители были потрясены этой новостью не меньше, чем я.
     -- Он не должен уйти: он же талант! -- тихо воскликнул папа.
     -- Неужели ничего нельзя придумать? -- сказала мама. И выпрямилась.
     Когда  она произносит эту фразу, мы  с отцом сразу начинаем верить, что
выход найдется. Безвыходных ситуаций мама не признает.
     -- Я буду думать... -- произнесла она.
     -- Очень прошу тебя, -- сказал я.
     --  Надо доказать, что без него ваш хор  петь  не сможет! -- решительно
заявила мама.
     Эта фраза натолкнула  меня на  неожиданную  и  смелую  мысль.  "Да,  мы
докажем, что  без него  петь невозможно! -- решил я. -- Пусть мама ищет свой
выход из положения. Но и я не буду сидеть сложа руки!"
     План, который родился  у  меня  в голове,  я открыл участникам  средней
группы нашего хора. Средней группа была не по качеству, а по возрасту: в нее
входили ребята,  которые  учились  в  четвертых,  пятых и  шестых классах. С
представителями  этого возраста договориться мне  было легче  всего. Младшие
могли мой план не понять, а старшие -- не принять.
     Средняя группа, как я  и предполагал,  поняла меня сразу! Хотя план был
рискованный и опасный...
     Мама как-то сказала, что ребята в моем возрасте очень смелы, потому что
у них  нет опыта и они  еще не успели  набить себе шишек. Мама очень  хочет,
чтобы я учитывал ее опыт, ее ошибки. Но я все больше убеждаюсь в том, что на
ее шишках мне трудно будет чему-нибудь научиться. "И вообще, -- рассуждал я,
-- не очень-то получится благородно, если один будет набивать себе синяки, а
другой на этих синяках, на чужом, значит, горе будет учиться!"
     И вот наступило то самое воскресенье.
     Взрослые собрались в фойе Дома культуры задолго  до  начала концерта...
Родители и родственники наших хористов были очень возбуждены. Некоторые мамы
целовались и неизвестно с чем поздравляли друг друга.
     Пришли и бывшие  участники нашего хора.  Среди них,  как успел сообщить
Дирдом, были и такие, которые очень многого в жизни  достигли! Ну, например,
заслуженный  артист   республики,  о   котором   однажды   упоминал   Виктор
Макарович... Фамилия его была Наливин. Эту фамилию знали все в нашем городе.
И поэтому, когда Дирдом привел Наливина за кулисы, все очень переполошились.
     Только Маргарита Васильевна встретила Наливина хмуро. Он  торжественно,
раскинув   руки,   поплыл  ей  навстречу.  Но  она  увернулась,  еле  слышно
пробормотав:
     -- Здравствуйте, Женя.
     И после этого внятно произнесла:
     -- Уже был первый звонок!
     Она, должно быть, боялась,  что Наливин  отвлечет нас  от  предстоящего
выступления. "Хочет проявить себя!" -- подумал я о Маргарите Васильевне.
     Наливин был рыхлым, бесформенным. И было странно, что от его массивного
тела  отрывался и как  бы журчал  в воздухе тонкий  женский  голос. Когда он
первый раз открыл рот, я  даже вздрогнул и огляделся:  мне  показалось,  что
говорил кто-то другой.
     --  А где же  наш бесценный  Виктор  Макарович?  --  спросил Наливин. И
развел руки в стороны, готовясь обнять его.
     --  Он, вероятно, в  зале, --  скороговоркой сообщил Дирдом. -- Сегодня
будет дирижировать Маргарита Васильевна.
     -- Значит, мы с ним в антракте увидимся? -- зажурчал голос Наливина. --
Боюсь только, он  опять будет журить меня, как  в те невозвратные  годы.  --
Певец  обмерил  взглядом свою фигуру. -- Молодых влюбленных  мне играть  уже
трудно: за кресло не спрячешься, с балкона не спрыгнешь!
     Он снова обмерил себя осуждающим взглядом.
     Я  заметил,  что есть люди, которые в шутку торопятся  сказать  о своих
недостатках, опасаясь, что другие сделают это всерьез.
     Наливин обращался сразу ко всему нашему хору. Он делал это очень легко:
привык делиться своими переживаниями с огромным залом театра оперы и балета!
     --  Напоминаю:  уже  был  второй  звонок!  --  деловито  проходя  мимо,
произнесла Маргарита Васильевна.
     -- Но третий  мы можем  и  оттянуть. Все в нашей власти!  -- ответил ей
вдогонку Дирдом.
     -- Ни в