коем случае!... -- испуганно зажурчал  Наливин. -- Из-за меня?!
Если Виктор Макарович узнает... Что же он не пришел за кулисы?
     --  В антракте  увидитесь. В моем кабинете, -- услужливой скороговоркой
пообещал Дирдом.
     Виктор Макарович сидел  в девятом  или десятом ряду. Я думаю,  он хотел
показать всем, что хор справится с программой без всякого воздействия  с его
стороны. Но я решил доказать нечто совершенно противоположное!
     Я  вышел на сцену и, стараясь,  чтобы лицо  мое было  как  можно  более
открытым и приятным, сообщил, что концерт начинается, что дирижировать будет
Маргарита Васильевна. Объявил название первой песни и фамилии ее авторов.
     Маргарита  Васильевна взмахнула руками и как бы дала сигнал: "На старт!
Внимание... Марш!"
     Младшая   и  старшая  группы   рванулись  вперед.  А  средняя   немного
замешкалась на старте и вступила не вовремя. Зато  в другом месте она, будто
испугавшись  и стремясь наверстать упущенное,  начала  чуть-чуть раньше, чем
полагалось...
     Я наблюдал за всем этим из-за кулис. Но Маргариту Васильевну я старался
не замечать, чтобы не подпустить к себе чувство жалости.
     Мой план начал осуществляться!
     Потом я объявил второй номер. И опять вернулся  на  свой наблюдательный
пункт.
     На этот раз все началось  благополучно. Средняя  группа не отставала...
Хоровое многоголосье разливалось по залу. Но когда Маргарита Васильевна дала
знак к окончанию песни, средняя группа, внимательно смотревшая на нее, этого
знака не заметила и продолжала тянуть... У песни как бы образовался хвост.
     Когда я вернулся на свой наблюдательный пункт в третий раз, там уже был
Виктор  Макарович...  Он  опирался на палку, которую я  увидел  впервые,  и,
казалось, стал еще ниже ростом.
     -- Неужели я ничему не  научил вас  за  все  эти  годы?  --  напряженно
произнес он.
     -- Вы-то нас научили! Но вот без вас... Он перебил меня:
     -- В  одной стране, мне  рассказывали, есть такая традиция...  Главного
врача больницы обязательно отправляют  в длительную командировку. И если без
него все идет как  при нем,  он возвращается на прежнее место.  А  если хоть
что-нибудь  ухудшается,  его  переводят  в  рядовые  врачи. В  ординаторы...
Прекрасный обычай!
     -- Что вы хотите сказать?
     -- Я должен буду публично принести извинения залу,  вашим  родителям...
Маргарите Васильевне...
     Тут уж я перебил его:
     -- Ни за что! Я не пущу вас!
     Третья песня подходила к концу...  Я знал, что средняя группа  готовила
Маргарите Васильевне новый сюрприз.
     -- Одну минуточку!...  -- сказал я  Виктору Макаровичу.  И принял такую
позу, чтобы средняя группа обратила на меня внимание. Но она готовилась... И
на меня не глядела.
     В следующее мгновение Виктор Макарович  побледнел. И еще тяжелее оперся
на палку, потому что на сцене успешно продолжал воплощаться мой замысел.
     Я не знал, как поступить...  Но, вероятно,  мама  права, когда отрицает
безвыходные ситуации. Я вдруг придумал!
     Третья песня уже  закончилась. А я на сцене  не  появлялся...  Я быстро
царапал карандашом на газетном клочке: "Ребята! Кончайте!"
     Когда я вышел на сцену,  кто-то захлопал. Вероятно,  нервы не выдержали
долгого ожидания. Может быть, это были мои родители?...
     -- Уже поступают заявки... с мест! -- объявил я так громко, как никогда
еще не  объявлял  ни одного  номера.  -- Я  передаю  эту  просьбу хору. Она,
конечно, будет исполнена!
     На последних словах я сделал особое  ударение. И передал  записку... Но
не  Маргарите  Васильевне,  как полагалось,  а  своему  однокласснику Лешке,
который был моим главным союзником в средней группе.
     Вернувшись за кулисы, я сказал Виктору Макаровичу:
     -- Теперь все будет в порядке.
     Не поверив мне, он стал внимательно слушать и шевелить губами: весь наш
репертуар  он  знал  наизусть.  Я тоже  прислушивался...  Особенно к средней
группе.  Хотя можно было уже  не  волноваться:  просьба друга была для Лешки
законом!
     -- Что это значит? --  спросил  Виктор Макарович. Мама  просит  меня не
повторять в жизни ее ошибок,  Я  и не повторял...  Я  вообще не был  уверен,
ошибкой  ли   был  мой  план.  Просто  я  не  мог  допустить,  чтобы  Виктор
Макарович... И шепотом все объяснил ему.
     --  Значит,  это ты сделал?  -- медленно произнес  он.  --  Мой  добрый
мальчик?
     -- Мы не хотели расставаться с вами!
     В  этот  момент кончилась песня.  Я  вышел  на сцену  с лицом, которое,
думаю,  было  не таким открытым и приятным,  как обычно. А когда вернулся за
кулисы, Виктора Макаровича уже не было.
     В  антракте  я  помчался искать его.  Но  меня  все  время  задерживали
рукопожатия и похвалы. Почти все называли меня "молодцом". Но у  каждого это
звучало по-своему... "Ты -- молодец!" -- восклицал один. "Ну, сегодня ты был
молодцом!"  -- похлопывал меня по плечу второй.  "Молодец-то  ты молодец, но
впереди еще целое отделение!" -- предупреждал третий
     --   Вам  с  Мандолиной,  мне  кажется,  было  трудней  всего:  вы  оба
солировали, -- сказал папа. -- И делали это вполне талантливо.
     -- Только не  повторяй моей ошибки:  не выкладывайся до конца на первой
дистанции! -- предупредила мама. -- Ведь именно в конце второго отделения ты
будешь  пересказывать содержание  зарубежных песен!  Прошу  тебя: постарайся
оттенить  специфику каждой страны... -- Прижав мое  ухо к своим губам,  мама
спросила: -- А что это там происходило... вначале?
     -- Ничего не заметил! -- ответил я.
     -- Значит, Маргарита Васильевна  была права: у тебя не все благополучно
со слухом и чувством ритма.
     В фойе, в буфете и  в зрительном зале Виктора Макаровича я не  нашел...
Зато  я встретил  Димулю.  Он  вытирал платком свою  добрую круглую голову и
что-то искал.
     -- Как бы мне позвонить... Римме? -- спросил он.
     -- Телефон у директора!
     -- Прошлый раз я звонил оттуда. Но сейчас там...
     -- Автомат внизу, возле кассы! --  перебил  я. Потому что в эту  минуту
вспомнил, что Дирдом обещал Наливину встречу с Виктором Макаровичем у себя в
кабинете.
     Я помчался туда.
     Наливина  еще не было.  Виктор Макарович, Маргарита Васильевна и Дирдом
стояли  посреди кабинета. Мужчины нервничали,  а Маргарита Васильевна только
поправляла огромный пучок на затылке.
     --  Зайди, Миша, зайди, --  позвал Виктор Макарович, когда  я приоткрыл
дверь. Кажется, впервые он не назвал меня Мишенькой.
     Дирдом тоже, мне показалось, с нетерпением поджидал меня.
     -- Я убежден,  что это безобразие вначале... произошло  не случайно! --
сказал  Дирдом.  -- Это  была попытка  сорвать  наш отчет.  Ничего подобного
раньше, до  появления  вашей... или  вашего Мандолины  не было! Говорят,  он
родную мать уложил в больницу. А теперь уложит наш хор!
     -- Володя  тут ни при чем. Во всем  виноват  я... Дирдом  опять как  бы
проглотил стакан рыбьего жира:
     -- Ты?
     Маргарита Васильевна так  же неторопливо, как  она приводила  в порядок
свой огромный пучок на затылке, произнесла:
     -- Зачем...  чтобы  кто-то брал на  себя  вину? Все  было  естественно:
ребята не привыкли ко мне. Они волновались.
     Я хотел возразить. Но Виктор Макарович удержал меня за руку.
     В эту минуту из приемной донесся журчащий голос Наливина:
     -- Дирекция у себя?
     Диодом сразу же запил рыбий жир стаканом сладкого морса.
     Прямо с  порога  Наливин обрушился  на  худенького  Виктора Макаровича,
накрыл его собой.
     --  Фотографа  бы сюда!  Фотографа!... --  сладким  голосом  воскликнул
Дирдом.
     Потом Наливин стал обнимать меня, потом Дирдома. Когда с объятиями было
покончено,  я заметил, что мы, мужчины, остались одни: Маргарита  Васильевна
незаметно ушла.
     -- Десятилетия промчались,  как миг,  -- разводил  руками Наливин. -- И
вот  сегодня  меня  вернули  в  невозвратную  пору детства. Только  уже  вот
такого...  --  Он опять окинул себя  критическим взглядом,  опережая  в этом
смысле Виктора Макаровича. -- Поверьте, учитель, это не на почве переедания,
а от неправильного обмена веществ! За болезнь ведь не судят...
     -- Победителей  вообще судить не положено, -- сказал Виктор  Макарович.
-- Я счастлив, что ты -- знаменитый и заслуженно заслуженный!
     -- Но это и вами  заслужено! -- ответил Наливин. --  Ведь это вы у меня
обнаружили... -- Он погладил  себя по горлу. -- Если б не  вы!...  Вы первый
услышали мою увертюру. Мою прелюдию... А сейчас уже опускается занавес.
     -- Ты сошел  с ума! --  весело воскликнул Виктор Макарович.  --  Карузо
тоже был полным! А Джильи?
     -- Врачи советуют перейти на концерты. Или на педагогическую работу.
     -- И у тебя тоже... врачи?
     --  Что  день   грядущий   мне  готовит?  --  пропел  Наливин.   Дирдом
зааплодировал.
     -- Ну, голос твой абсолютно здоров! -- обрадовался Виктор Макарович
     --  Увы... Извечный конфликт  между формой  и содержанием.  Хотя  у вас
никакого  конфликта  не  происходит: вы  --  в  образцовой форме.  --  Он  с
добродушной завистью  оглядел худенького Виктора  Макаровича. --  Общение  с
ними не дает вам стареть! -- Наливин ткнул пальцем  в мою сторону. -- А  мне
бы сейчас петь басом! Или, в крайнем случае, баритоном...  -- Оглядев  себя,
он вновь зажурчал: -- Вас,  учитель, сегодня  не хватало на сцене! -- Дирдом
стал усиленно копаться в бумагах. -- Кстати, где наша бестрепетная Маргарита
Васильевна? -- Наливин оглядел кабинет.
     -- Она не виновата, -- твердо сказал я.
     Виктор Макарович опять удержал меня за руку.
     --  Я  всегда  восхищался, учитель, что  вы столько лет... среди  этого
бушующего океана! -- Наливин указал на меня. -- Я бы и дня не выдержал.
     -- Как же ты собираешься переходить на педагогическую работу?
     -- Буду учить вокалу. Только вокалу... А ваше призвание -- весь их мир!
-- Наливин опять ткнул в меня пухлым пальцем.
     Дирдом совсем  зарылся в бумаги. "Есть люди, которые воспринимают чужой
успех как большое  личное горе!"  --  как-то  сказала мама. Не  знаю, был ли
Дирдом  таким  человеком, но  авторитет  и  успехи  Виктора  Макаровича  его
раздражали. Я давно уж заметил.
     -- И вдруг сегодня вы покинули пост, -- продолжал Наливин. -- Почему?
     -- Ноги, Женечка... Все  тот же  неправильный обмен, который производит
время: обмен здоровья  на нездоровье!... И мне  тоже придется поискать новое
место в жизни.
     -- Оно только  здесь, в этом Доме! -- уверенно заявил Наливин. -- Среди
них! --  В который уж раз он ткнул  в меня пальцем. -- Без вас  Дом культуры
утратит первое слово  в  своем имени: он перестанет быть домом.  По  крайней
мере, для них!
     Тут я захлопал.
     -- Маргарита Васильевна по образованию дирижер. И педагог по призванию,
-- четко проговорил Виктор Макарович. -- Я в  какой-то степени преграждал ей
путь... Теперь она  быстро найдет с  ними общий язык!  -- Он тоже указал  на
меня.
     Я  напоминал  самому  себе  экспонат,  который принесли  на урок или на
лекцию.
     -- У нее есть этот талант, -- уверенно закончил Виктор Макарович
     -- А у меня нет! -- признался Наливин. -- Но она не будет играть с ними
в чехарду, показывать фокусы... Помните, как я через вас перепрыгивал?

6

     Часа  через полтора  мы с Виктором Макаровичем, как всегда не торопясь,
возвращались  домой.  Мои родители не сочли возможным  разлучить нас в такой
вечер и ушли после концерта с Димулей и Мандолиной.
     -- Мы хотели, чтобы  все было,  как  прежде, --  объяснял я  по  дороге
Виктору Макаровичу.  --  Чтобы вы остались главным  дирижером -- сидящим или
стоящим... Мы только этого и хотели!
     -- Во-первых, есть средства, которые могут убить благородную цель... --
медленно  произнес  Виктор Макарович. -- Это ты запомни  на всю свою  жизнь.
Чтобы  когда-нибудь тебе  не сказали, что  "благими намерениями дорога в  ад
вымощена". А во-вторых...  -- Он  так понизил голос, что я еле расслышал: --
Во-вторых, я любил Маргариту Васильевну.
     -- Ее?! --  Я остановился от неожиданности. -- Наверно... давным-давно?
Когда вы еще молодым были?
     -- Неважно, когда это было. Важно, что было.
     -- И прошло?
     -- Прошло -- не значит  кануло, Мишенька. Это во-первых. А во-вторых...
Что-то я сегодня все раскладываю по полочкам. Видимо, потому, что ты задаешь
слишком много вопросов.
     И все-таки я осмелился прошептать:
     -- А почему вы на ней... не женились?
     -- Это сделали до меня.
     -- А она... вас?...
     -- Она  любила со мной работать. И, если  говорить словами Дирдома,  не
думала о своем собственном творческом лице. Теперь наконец... Это в какой-то
степени было моим долгом.
     -- Может быть, вы уходите из-за этого?!
     -- Из-за "неправильного  обмена"... Но нет худа без добра, как говорят.
Пойми: она  была в  моей  жизни целой эпохой. Ты скажешь: прошлой эпохой. Но
прошлое и забытое -- разные вещи. Вообще помнить всегда лучше, чем забывать,
Мишенька. Плохое иногда  еще можно вычеркнуть. Но хорошее... -- Он помолчал,
потер ногу. -- Тот, кто не помнит вчерашнего, тот и сегодняшнее забудет... А
на самом деле позавчера и послезавтра в жизни неразделимы!
     Виктор Макарович заметно  устал. Но, мне показалось,  не оттого,  что у
него были больные ноги, а от своих мыслей. Мы с ним присели.
     --  Если из  книги, Мишенька, выбрасывать прочитанные страницы и главы,
вся книга рассыплется. Впрочем, вернемся к Дому культуры... -- сказал  он. А
сам вернулся к Маргарите Васильевне: -- Сколько черновой работы она брала на
себя! А  лавры  в основном доставались хору и мне. Говорят, что  в  один  из
самых  страшных кругов ада... того самого, дорога к которому вымощена твоими
рухнувшими  намерениями, попадают "предатели  своих  благодетелей". То  есть
люди, не помнящие добра... Не будем принадлежать к их числу, Мишенька!
     -- Не будем!... Я вот вас никогда не забуду!
     --  Спасибо  тебе...  Память  может  продлить  человеческую  жизнь.  Ты
понимаешь? Даже угасающую или давно угасшую...
     Мы помолчали. Потом я сказал:
     -- А моя мама помнит все даты в жизни наших родственников и знакомых. И
всех поздравляет. Я даже смеюсь над ней.
     -- А что тут смешного?
     -- Все и всех  помнить?... Это надо иметь такой склад!  --  Я  постучал
пальцем по голове.
     -- Память -- не склад и не хранилище, -- возразил Виктор Макарович.  --
Это -- святилище... Прости за громкое слово.
     Мы еще помолчали.
     -- Хорошо, что Дирдом ничего  об этом не знает, -- сказал я. -- А то бы
он не назначил Маргариту Васильевну дирижером... с таким удовольствием.
     -- Может быть.
     -- А детей у вас никогда не было? -- спросил я.
     -- Я всю  жизнь был таким многодетным отцом  в нашем Доме культуры, что
построить свой  собственный  дом... не успел как-то. А  Маргарита Васильевна
заплакала, когда узнала, что я должен уйти.
     -- Заплакала? Она?! Не представляю себе.
     -- Тем дороже для меня это событие!
     Мы поднялись со скамейки и пошли дальше.
     --  Но  вот кто мне поможет отыскать... как  говорится,  новое место  в
жизни? -- ни к кому не обращаясь, сказал Виктор Макарович.


     Как раз одна из замечательных особенностей моей мамы  состоит  в умении
отыскивать  то, чего другие  найти  уже  не надеются:  достать  какое-нибудь
редчайшее  лекарство, или  принести друзьям книгу, изданную лет сорок назад,
или разыскать боярские костюмы для самодеятельного спектакля, хотя спектакли
про бояр в городе вообще никогда не  шли. Она может починить пробки вечером,
когда  уже все приготовились  сидеть в темноте, потому что у монтера рабочий
день кончился.
     -- Я нашла выход из положения! -- через несколько дней сообщила мама.
     Мы с папой притихли.
     -- Я вспомнила, что в Доме культуры "Горизонт" был детский  ансамбль. В
него  входили и  хор,  и хореографическая труппа,  и  струнный оркестр. А  в
ансамбле, кроме дирижеров, балетмейстеров и прочих, был еще и художественный
руководитель. Он все объединял. Вы помните?
     Мы  с папой  не  помнили этого,  потому что  мама  увлекалась в ту пору
драматическим кружком и никакие другие  самодеятельные коллективы нас  тогда
не интересовали. Альбом "Мама в ролях" относился как раз к тому времени.
     --  Так вот... мы с Лукьяновым придумали, как  учредить эту должность в
нашем  Доме  культуры!  Дирдом уже  знает.  Потому  что  должен  подготовить
кое-какие  бумаги. Я  и  имя  ансамблю придумала:  "Взвейтесь  кострами!..."
Лукьянов одобрил.  Конечно, не в имени дело. Надо пробить штатную единицу! Я
объяснила  Лукьянову,  что это нужно "для  дела". Он быстро изучил  вопрос и
сказал, что "практически это возможно". Художественный руководитель ансамбля
"Взвейтесь кострами!...". Звучит, а? Ну-ка, Миша, выйди и объяви!
     Я  вышел  на середину комнаты, сделал  свое лицо открытым  и приятным и
произнес.
     --  Начинаем концерт ансамбля "Взвейтесь кострами!...".  Художественный
руководитель   --   Виктор   Макарович   Караваев!  Дирижер   --   Маргарита
Васильевна...
     --  Все  равно  прозвучало  очень  эффектно, --  сказала мама.  --  Да,
Лукьянов у нас -- голова! Сразу вошел в контакт с профсоюзами. Все  поставил
на деловую основу. Я думаю, дней через пятнадцать наш проект осуществится.
     -- Я  был  уверен, что мама отыщет выход, --  сказал отец. -- Если надо
помочь, для нее не существует непреодолимых джунглей и лабиринтов!
     Когда  маме удается в очередной раз  "починить  пробки" (так у нас дома
называются  все мамины действия, связанные с починкой, помощью и розысками),
отец  выглядит именинником. Он  бывает счастлив и  оттого,  что мама  что-то
исправила, кому-то помогла, но  главным образом,  мне  кажется, оттого,  что
мама опять проявила себя одаренной натурой, чем он так гордился.
     --  Только не  повторяй  моей  обычной  ошибки: не рассказывай об  этом
Виктору Макаровичу  раньше времени, -- продолжала мама. -- Ты знаешь, что  я
суеверна!
     -- А мне кажется, надо  ему сказать,  -- возразил папа. -- Пусть знает,
что кто-то волнуется за него, хлопочет. Сам этот факт будет ему приятен. Для
него  важны не  только результаты  наших усилий,  но  и наши  намерения.  Он
понимает, что результаты могут от нас не зависеть...
     -- Говорят, благими намерениями дорога в ад вымощена! -- сказал я.
     -- Это когда благие  намерения осуществляются не благими средствами, --
ответил отец.
     -- Как раз это и было...
     -- Когда? -- удивился отец.
     Я не ответил на его вопрос. Вместо этого я воскликнул:
     -- Сейчас же надо сообщить Виктору Макаровичу!  Чтобы он не страдал  ни
одного лишнего часа. Мама с Лукьяновым своего добьются. Я абсолютно уверен!
     -- И я, -- сказал папа.
     Виктора Макаровича  дома не оказалось.  К двери была приколота записка:
"Я у Димули". Значит, он ждал кого-то...
     Не кого-то, а только меня! Потому что только я знал,  что Димулю  зовут
Димулей.
     Я ринулся обратно к своему дому. Ведь Димуля, Римма и Мандолина  жили в
соседнем подъезде.
     Дверь мне открыл Володька.
     Он не  упал  в  обморок от радости,  что увидел меня. Он посмотрел так,
будто я  приходил к  нему  каждый день в это самое время. У меня же вид был,
наверно,  такой  торжественный, я так горел нетерпением поскорей  рассказать
всем мамину новость, что Володька спросил:
     -- Что с тобой?
     -- Ничего... Сейчас узнаешь!
     -- Проходи, -- сказал он. -- Есть хочешь? -- И пошел на кухню.
     -- Куда ты?! -- воскликнул я. -- Сначала послушай...
     --  Подожди немного. У  меня пригорит...  Мандолина  был  хозяйственным
парнем.
     Перед первым отчетным концертом он очень волновался, конечно, но все же
заметил, что у Лешки из средней группы на куртке оторвана пуговица.
     -- Хочешь, пришью? -- спросил он.
     -- А нитки с иголкой?
     -- Найдутся.
     Оказалось, у Маргариты Васильевны действительно есть и то и другое.
     -- А