да... Попробуй назвать бессмертные имена! Сразу услышишь в ответ:
"Причисляете себя к этому  рангу?" Но ведь кто-то -- не помню уж кто сказал:
"Хочешь понять обыкновенное -- примерь на великое!"
     Катя  поняла, что, если дедушка прибегает к такому количеству  цитат  и
сравнений,  ему,  маме  и  Васе  грозит  нечто   опасное.  Признаки  тошноты
зашевелились  в желудке  и  неспешно  стали подкатываться к груди  и  горлу.
Словно грозя тому, кто  поднял свою  неопознанную  руку на любимых ею людей,
Катя стиснула кулаки: детству свойственно отстаивать справедливость в драке,
а не в словесных дискуссиях.
     -- И про Васю... тоже написано?
     -- Это уж вовсе  бессовестно!  -- возмутился  Александр Степанович  так
зычно, что эхо подхватило его возмущение. -- Накалякали, что Вася фактически
мой  сын.  Хотя отца  его  зовут  Григорием  Кузьмичом  и  он,  слава  богу,
жив-здоров. Выходит, что семейственность создалась вопиющая!...
     То, что Васю посчитали сыном Александра Степановича, Кате понравилось.
     -- И лизоблюдом его назвали, -- потише добавил Александр Степанович.
     Катя  подумала,  что  уж  лучше  бы  Васю  назвали  хулиганом  или  еще
кем-нибудь.
     --  Оказывается,  это  не  первый донос.  Был  еще  один.  Его  от меня
скрыли... И в обоих случаях Вася пострадал больше всех: согласись, считаться
покровителем, благодетелем приятней, чем лизоблюдом и прилипалой.  Таким,  я
уверен, макаром! -- Александр Степанович оглянулся, по привычке проверяя, не
слышит ли  его Юлия  Александровна. Хоть она была в городе. "Говори уж лучше
-- "таким Антоном", -- советовала ему дочь. -- Пусть думают, что ты имеешь в
виду Макаренко".
     -- Самое чудовищное, знаешь, что? -- спросил Александр Степанович.
     -- Что?
     -- Оба доноса  написаны  детской рукой. Одной  и той  же... Стало быть,
кто-то, называющий  себя педагогом  и  работающий  в нашем институте, вовлек
ребенка  в  интригу.  Неважно,  против  нашей  семьи  или  против другой, но
вовлек...  Ребенка!  Это  не  подлежит  прощению.  --  Александр  Степанович
беспощадно лупил  свою голову.  И она бы, вероятно, не выдержала, если б  не
была до такой  степени львиной.  --  Это  же патологический факт.  Повторяю:
прощению не подлежит!
     Он  продолжал нарушать педагогическую  теорию  о  необходимости  особой
манеры  разговора  с детьми.  Рассказывал  внучке  все как есть,  без купюр,
которых требовал ее возраст. И теми  же словами, какими рассказывал бы своей
взрослой  дочери,  если  б   не   боялся  снова  ранить   ее  хоть  малейшей
неприятностью  после того ранения, что  перенесла она  шесть  лет  назад,  и
последствие которого  -- женское  одиночество  --  грозило не  покинуть Юлию
Александровну никогда. Не излиться  огнедышащей откровенностью вулканический
малининский характер в тот вечер не мог.
     -- Неужели девчонка какая-нибудь сочиняла? -- захотелось уточнить Кате.
     --  Нет,  я уверен, что  в  обоих случаях писал мальчик. Не  сочинял, а
писал под диктовку.
     -- Почему ты уверен?
     -- Девичьи почерки сохраняются на всю жизнь. Особенно почерки отличниц,
аккуратисток... Тогда нелегко бывает по буквам и словам  определить возраст.
Мама, к примеру, выводит те же  четкие строки и с тем же умеренным наклоном,
что выводила в третьем классе или седьмом. А тут строчки разухабистые, буквы
отпускают поклоны в  разные стороны. Мальчишка  писал...  Это  я безошибочно
определяю!
     Помолчав, он сообщил:
     -- Вася включился в борьбу. Куда-то поехал...
     -- Он, конечно, и  вас с мамой защищает. А не только себя!  -- выразила
уверенность Катя.
     -- Тоже пытается доказать,  что от слова  "семья" не  могут происходить
слова с негативным... то есть плохим значением. Мы с Васей  думаем,  что для
неправедного...  то  есть нечестного использования родственных отношений  (а
это бывает!) надо бы изобрести другое обозначение. Ты согласна?
     Катя всегда соглашалась с дедушкой. И тем более с Васей!
     -- Вот если на заводе или на фабрике работают отец, мать и их дети, это
именуется трудовой династией.  А если то же самое в педагогическом институте
-- семейственность! Почему, а?
     Катя  в  свои двенадцать с  половиной лет  не смогла  ответить  на этот
вопрос. Но и Александр Степанович в свои пятьдесят восемь тоже не смог.
     -- А это письмо разорвать нельзя? -- простодушно поинтересовалась Катя.
     -- Что ты? Ни в коем случае!
     Дедушкина львиная голова вновь подверглась отчаянной трепке.
     -- Нельзя разорвать?
     --  Нельзя...  Потому что кое-кто  в  институте  именует  такие  письма
"письмами  трудящихся".  Нонсенс, конечно!  То  есть чепуха...  -- Александр
Степанович обычно находил синонимы слов, которые  внучка могла не понять. --
Под письмами трудящихся надо разуметь только письма людей порядочных. А если
столь  уважаемым именем  награждать доносы  и пасквили...  ну,  ложь,  одним
словом, не кощунство ли это?
     Отравленная стрела  была нацелена не только в него самого, не  только в
Васю,  но  и в Юлию  Александровну... И Катя поняла, что  дедушка  скоро  не
успокоится.
     --  Одного моего  знакомого, директора педучилища,  пятый год,  как раз
перед самым  его днем рождения, атакуют доносами. И что ж? На глазах у всех,
кого он  учит и  кем руководит, прибывают  комиссии. Обвинения в основном не
подтверждаются. Но как же он после этого может воспитывать, обучать? Кто ему
будет верить? Сама процедура почти следственного разбирательства -- уже тень
на репутации  человека.  А  она чистая...  Незапятнанно чистая! Я ручаюсь за
него, он мой бывший студент.
     -- "В основном не подтверждаются"? -- уловила дотошная Катя. -- Немного
он, значит, все-таки виноват?
     -- Что-нибудь, Катюша, обнаружить можно всегда. Ну, к примеру... Должна
на столе  быть одна чернильница, а стоят две. Излишество! Вот тебе и пункт в
заключительном документе... А если подсчитать, сколько народных денег уходит
на комиссии, которые обнаруживают "что-нибудь"?
     Катя  испугалась,  что  на  поляне,  окруженной   березами,  у  которых
гигантский рост не отобрал изящества, дедушка вновь, как поверженный витязь,
раскинется на траве. А Васи-спасителя рядом не было.
     -- Давай вернемся, -- попросила она.
     Но Малинин еще не все высказал.  Катя поняла, что он должен разрядиться
здесь, в лесу, чтобы протестующая энергия не осталась в нем и, мечась внутри
организма, не задела бы сердце.
     --  Раньше за  оскорбление  вызывали к барьеру.  На дуэль то есть... --
пояснил  Александр  Степанович.  --  "Две  пули -- больше  ничего  --  вдруг
разрешат судьбу его..." Пальбу устраивать, я  уверен,  не  следует. Но  ведь
пасквили даже бессмертных  до  отчаяния доводили. Нет уж...  За нападение на
человека с кастетом или с ложью отвечать надо.
     Дедушкины слова  были очень похожи  на те, которые два  года  назад при
подобной же ситуации  произносил  Вася. Катя  не могла про  себя не отметить
это.
     -- А вот здесь Вася тебя спасал, -- напомнила она.
     --  Нет, ты подумай... --  опять зарядился энергией протеста  Александр
Степанович. -- Давным-давно была такая история... В одной газете, областной,
кажется,  или в ведомственном журнале (до войны  это было, и  я запамятовал,
где именно!) напечатали  разоблачительное письмо.  Обвинили человека во всех
смертных  грехах.  Сначала  опубликовали,  а   потом   проверили.  Факты  не
подтвердились... Не оказалось грехов! Вызвали  в редакцию объект  нападок...
то есть человека этого, которого обвинили. Чтоб извиниться! А он не пришел.
     -- Обиделся? -- Нет, он умер.
     -- Как умер?...
     -- Обыкновенно... Кровоизлияние на почве острых переживаний.  И  что ты
думаешь? Сотруднику, который вовремя не проверил письмо  и оболгал человека,
объявили выговор. Даже строгий! Но ведь он совершил убийство.  А за убийство
что полагается?
     -- Смерть, -- со свойственной ей бескомпромиссностью заявила Катя.
     -- Ну  суд хотя бы... А тут выговор. Непостижимо! Ненаказуемое убийство
получается.  А у человека, между  прочим, жена, дети... И старая  мать. Я об
этом в своей последней монографии написал.
     Эхо начало повторять мысли дедушки -- и он приглушил голос.
     --  Ложь, клевета... Они же разъединяют людей. А людей надо объединять!
Вася об этом  две  диссертации  защитил. И  даже, я  бы  сказал,  защитил не
столько  диссертации, сколько законы дружбы и братства. Честное разоблачение
--  это  очистительная волна. Она  благородна, необходима! Но если с помощью
псевдоразоблачений   сводят   личные    счеты   или   прокладывают    дорогу
корыстолюбию?... Когда разоблачают клеветники и демагоги...
     Александр Степанович не мог с ходу подобрать синоним к слову "демагоги"
и замолчал.
     Хотя вообще-то был убежден, что ребенок способен понять все на свете! С
внучкой  да  еще  в  лесу  он мог  не сдерживать себя,  не  оглядываться  по
сторонам... Его устраивали  и моментальность Катиного  восприятия, и то, что
"утечки информации" быть не могло.
     Все же он сказал:
     -- Умолчание -- разумеется, форма лжи. Но в некоторых случаях  наиболее
допустимая. Так что маме ни слова. Договорились? Довольно с нее...

4

     Юлия Александровна часто сравнивала  Васину жизнь  с жизнью  Александра
Степановича.
     --  Ты  прошел  путь от  учителя  до ученого...  А  он от института  до
института!  Студент, аспирант,  заместитель  декана,  декан...  С  учителями
общался лишь тогда, когда сам был школьником.
     Малинин сперва преподавал в школе литературу и русский язык, потом стал
директором школы и лишь после этого  пришел в институт. Точнее  сказать, его
туда  привел  ректор,  которого  все  называли  по  фамилии:  Туманов.  Юлия
Александровна ступень в ступень прошла той же лестницей.
     -- У каждого своя дорога, -- возражал дочери Александр Степанович. -- А
ты  хочешь, чтобы все считали нашу с тобой  стезю единственно возможной.  На
каком основании?
     --  На  основании  правил  закономерности,  -- негромко, но  кропотливо
отстаивала свою точку зрения Юлия Александровна. -- Воспитатель, не ведавший
школы? Это все равно, что агроном, не ведавший поля.
     О ректоре института Туманове все говорили  с  восторженным придыханием.
Он   был   легендой:  старые  учителя  города  при  упоминании  его  фамилии
мечтательно закатывали глаза, словно  он  олицетворял  лучшие и невозвратные
годы их жизни.
     --  Будучи  ректором, по сути, остался  учителем,  -- рассказывала Юлия
Александровна. -- Каждый деятель педагогической науки обязан продолжать быть
учителем. Хотя бы в душе! Иначе какой же он воспитатель?
     Александр   Степанович  тоже  восторгался  Тумановым,  но  без  обычной
бравурности, а с какой-то беспомощной грустью.
     -- Всем помогал... Никому и ни в чем  не  отказывал. Но,  всем помогая,
здоровью  своему этим помощи не оказал.  А никому  не отказывая, самому себе
отказывал не  то  что в отдыхе, а  даже  в кратковременной  передышке. И вот
результат...
     Институтом  Туманов в  последние  годы  руководил  главным  образом  из
больницы. В таких обстоятельствах Александр Степанович болеть не имел права.
     --  Тяжело  раненный  командир  доверил  мне   свою  боевую  часть!  --
по-военному подтягиваясь, заявлял Малинин.
     Он не  случайно  употреблял такую терминологию:  они с Тумановым вместе
ушли на фронт летом сорок первого года.
     --  Он  в  ту  пору  не  раз  прикрывал  меня,  -- вспоминал  Александр
Степанович. -- Теперь я должен прикрыть его.
     Ректора  Катя  впервые  увидела  в  больничном  парке,  когда  вместе с
дедушкой навещала  Туманова. Он был  умным,  маленьким  и веселым... Называл
дедушку Сашей, а Саша его, Алексея Алексеевича, -- Алехой.
     Алеха,  Саша и Катя бродили среди людей в одинаковых унылых халатах. Но
сам ректор был в модном густо-синем костюме, возмещавшем своей элегантностью
нестройность  фигуры.   Рубашка  с  вроде   бы  отлитым  из  синего  металла
воротничком, безупречно завязанный галстук, подстроившийся под цвет  костюма
и рубашки, -- все это свидетельствовало о жизнелюбии Алексея Алексеевича. Но
настойчивей  всего  об  этом напоминали  его  глаза  --  ничуть не уставшие,
азартно подмигивавшие проходившим мимо медсестрам.
     -- Здоровые  у меня только глаза  и уши, -- сообщил Алексей Алексеевич.
-- Все остальное -- утиль! Да еще на фоне прогрессирующего диабета.
     Он расхохотался по этому поводу.
     --  А как тебе разрешили щеголять  по больнице  в костюме? --  удивился
Александр Степанович, на время превратившийся в Сашу.
     -- Как  разрешили?  В  порядке  сочувствия!  Знаешь,  Саша,  безнадежно
больным позволяют все пить и все есть. А мне позволили это... Как известному
в  городе пижону! Кстати,  запомни... Я все  обдумал: если,  как  говорится,
откину  копыта, ректором будешь ты.  Я написал...  Не завещание, нет!  Зачем
такой реквием?  А  веселую докладную  записку.  Дескать,  в виде шутки  хочу
забежать вперед события, которое  неминуемо. Рано или поздно, Саша! Только в
этом смысле: рано или поздно... И ты,  Катя, подтвердишь: старик, скажи, так
хотел. Слышала собственными ушами! -- Он снова расхохотался. -- Жить надо до
конца жизни!
     Оспаривать то, что  он говорил, возражать было глупо. И Малинин с Катей
тоже расхохотались, но не так естественно, как Алексей  Алексеевич, а нехотя
и натужно. Чтобы скрыть это, Катя спросила:
     --  Почему  вы  к  нам  в  гости  никогда не  приходите?  --  Приходил!
Случалось... Но то заваливался чересчур поздно, и ты,  маленькая, уже спала.
То была  в пионерлагере, то в каком-нибудь туристском походе... У  меня даже
создавалось впечатление, что ты меня избегаешь.
     -- Ну, что-о вы? --  от смущения  с  непривычной  для  нее  манерностью
возразила Катя.
     -- А если  по правде  сказать... мы с Сашей предпочитали гулять вдвоем.
Сначала в дружеских компаниях... -- Он подмигнул, с наслаждением вспоминая о
той лихой поре жизни. --  А в более поздние  годы -- на свежем  воздухе. Мне
давно уж предписано поглощать кислород в максимальных количествах.
     Катя   ко   времени   прогулки  по   больничному  парку   успела  стать
семиклассницей -- и неожиданно для себя подумала, что  могла бы влюбиться  в
Алексея  Алексеевича.  Но  тут же  вспомнила  Васю  --  и  устыдилась  своей
ветрености, пусть даже мгновенной.
     Семьи  у Туманова  не было: ее  унесла  блокадная  зима  в  Ленинграде.
"Заводить вторую мать или вторую семью  не считаю возможным", --  пересказал
как-то Александр Степанович слова своего друга. И добавил:
     --  Это  единственное его убеждение,  которое я полностью  разделить не
могу.
     -- Откуда  же  у  него такой  оптимизм?  --  размышляя, произнесла Юлия
Александровна.
     -- От уважения  к  окружающим. Не  считает возможным взваливать  на них
свои беды. Все загнал внутрь... пожертвовав при этом здоровьем.
     --  Ты  любишь  ходить  в  школу?  --  спросил  вдруг  у  Кати  Алексей
Алексеевич. И взглянул на  нее глазами, которые вытягивали честный  ответ. В
них было прямодушие, от которого бы ложь не смогла увернуться.
     -- Люблю, -- ответила Катя.
     -- Молодец ваш классный руководитель! Или руководительница?
     -- Руководительница.
     --  Это особого значения не  имеет... Сейчас ратуют за призыв мужчин  в
школу.  И я ратую!  Не могу выбиваться  из хора.  Да и солист  должен петь с
хором в унисон! Но учительский дар полом не определяется. Женщина может быть
с твердым  характером, а мужчина --  с  дряблым.  Вообще же женщины ближе  к
детству...  Я  не настаиваю на этой  позиции. Но и  противоположную не стоит
слишком канонизировать. Стало быть, классная руководительница у вас молодец?
На заводе есть директор, начальники цехов --  от них в глобальных измерениях
зависит главное. Но чтобы рабочий с удовольствием шел к станку, должен  быть
душа-бригадир. В человеческом ракурсе!  Я знаю, что нет ничего  сомнительней
аналогий... Но тут некоторое сравнение возникает.
     Потом он спросил у Кати:
     -- А ты кем хочешь быть? Прости за надоевший вопрос.
     -- Я? Как дедушка и как мама...
     -- Таким  образом,  и как я?  Ну,  Саша, если  б не было поздно,  я  бы
воспользовался  твоим   опытом  семейного   воспитания:  ни   один  из  моих
родственников  в  учителя не  подался.  Наверно,  решили, что  труд педагога
обязательно  сочетается  с  диабетом.  И другими болезнями,  не  подлежащими
излечению. -- Он помолчал и добавил: -- О  намерениях сына  и дочери  ничего
сказать  не  могу. Они  не успели их высказать... Возникло молчание. Туманов
задумчиво прервал его:
     --  Они  бы,  пожалуй,  могли  пойти  в  педагоги. Чтобы  сделать  папе
приятное. Как ты думаешь, Саша?
     -- Так же, как ты.
     -- У нас все сотрудники говорят, что думают так же,  как  ректор. А что
на самом деле думают, не всегда разберешь. Но мы-то друг в друге уверены?
     -- Да, Алеха...
     Ректор вновь обратился к Кате.
     --  Коль  решила  идти  нашим  путем,  запомни:  главное -  воспитывать
человека  и  специалиста  одновременно! Не  отрывая  одно  от другого  ни на
мгновение. Даже прекрасный человек без дела --  не  человек. Но  и блестящий
специалист без душевных достоинств -- тоже учительский брак. Поняла?
     -- Поняла.
     --  Это  тебе мое педагогическое завещание. Опять я про смерть...  Хотя
поэты, например, всегда думали о любви и смерти!
     Он азартно подмигнул  медсестре. Но она  по  молодости  слишком  строго
предупредила, что время посещений уже истекло.
     -- Вскормленный в неволе орел молодой!... -- посочувствовал себе самому
Алексей Алексеевич.
     И бойко зашагал по  больничному парку.  Потом обернулся и, сложив  руки
рупором, точно был где-то на фронтовой переправе, крикнул:
     -- Саша, будь  на посту!  Но так,  будто на  посту двое...  Создай этот
мираж!
     -- Спи спокойно, Алеха! Тьфу ты...
     Александр Степанович оборвал  себя и подумал, что дочь права: в русском
языке каждое  слово и все ходячие выражения имеют  смысл остро определенный.
Надо думать, что говоришь!
     -- Это ты правильно сформулировал! -- все  еще  сквозь рупор согласился
Алексей Алексеевич.
     Расхохотался и пошел дальше.


     -- Ты  не  рассказывал  ему  о своих...  приступах?  --  спросила  Катя
дедушку, когда они возвращались от Алексея Алексеевича.
     -- Зачем? Пусть думает, что я в силах действовать за двоих.
     --   Но  ведь  у  тебя  тоже  есть...  прогрессирующий  фон.  Фронтовая
контузия...
     -- Ну и что? -- по-ректорски бодро ответил Александр Степанович.
     Катя знала, что стоять  на  посту  за двоих  ему помогает  Вася.  И что
именно  он  создает впечатление, будто  на посту  стоит  человек не только с
львиной внешностью, но и с львиным здоровьем.
     В  отсутствие  ректора Александр  Степанович  считался  исполняющим его
обязанности.
     -- Но не следует принимать временные права и обязанности за постоянные,
за свои,  -- говорил он дома. -- Поэтому я не покидаю проректорской комнаты,
-- и в кабинет Алехи перебираться не собираюсь. Хотя предлагают. Говорят, из
проректорского кабинета распоряжения и звучат всего-навсего по-проректорски.
     -- Правильно  делаешь,  --  согласилась  Юлия  Александровна  --  Зачем
садиться в чужое кресло? Сиди на своем стуле.
     Дедушка  продолжал сидеть  на своем стуле...  Но когда чувствовал,  что
может сползти с  него на пол, как с  того березового пня  на траву, поспешно
звонил Васе и говорил:
     -- Мне что-то не по себе.
     И  Вася, по-деловому  вытянув шею, не выдавая  тревоги,  поднимался  со
второго этажа на третий, где располагалось высшее институтское руководство.
     В минуты сердечных приступов,  "усугубленных  последствиями  контузии",
Александру   Степановичу  непременно  виделся   пень,   вызывавший  ощущение
обезглавленности,   утерянной   мощи.   "Почему   бесчувственного   человека
сравнивают с деревом,  а  дурака  с  пн