ания...
     -- ТЮЗ -- не лекторий, -- сказала Зина. -- Нужно еще...
     -- Он все отдаст!
     -- Важно, чтобы было что отдавать... -- задумчиво произнесла Зина.
     --  Что  вы  имеете в виду,  Зиночка? Скажите мне. Я ему подскажу...  Я
всегда была его другом!
     --  Посоветуйте  ему  поскорей поставить  спектакль для  юных зрителей.
Поскольку наш театр так называется: Театр юного зрителя.
     -- Он это сделает! Я только хочу, чтобы вы были друзьями.
     "Угораздило их поселиться со мной на одной площадке! -- думала Зина. --
Теперь все время буду метаться между совестью и Ксенией Павловной..."
     -- У нас собираются ставить "Ромео и Джульетту", -- сказала она. -- Для
меня в  этой трагедии роли нет. Но  я все равно  буду  болеть  за спектакль.
Николай Николаевич мог бы поставить его... А он  отказался.  Кстати, я слышу
его шаги...

***

     На худсовете предложение комсомольцев тоже  было  одобрено. Все сошлись
на том, что уж если говорить со школьниками  о  любви, то о любви  огромной,
великой.
     --  Я -- "за",  --  сказала  заведующая педагогической частью Валентина
Степановна, -- но лишь  при условии, что на этот  спектакль о великой  любви
Иван Максимович не будет проводить первоклассников со служебного входа.
     Валентина  Степановна  считала,  что  ТЮЗ --  это  три  театра в  одном
помещении: один --  для малышей, другой  -- для  подростков и третий --  для
юношества.  Так  считали  и   все  остальные,  но  она  особенно  часто  это
подчеркивала.
     --  Вспомните  свое  детство,  --  как  обычно,  попросила  она  членов
художественного совета.
     -- Кто  же о нем забывает? -- задумчиво произнесла всеми уважаемая Анна
Гавриловна -- ветеран театра, когда-то игравшая мальчишек, а теперь бабушек.
     -- Кто забывает? Дирекция! --  воскликнула Валентина Степановна. -- Год
в нашем возрасте -- это двенадцать месяцев. А каждый год в детстве...
     --...  это  эпоха! -- закончил ее фразу  Иван  Максимович. -- Я  с вами
согласен.
     -- Теоретически!  А на практике вы каждый  вечер ходатайствуете за тех,
кто должен ходить в театр утром.
     Все в  театре разговаривали  с  Иваном  Максимовичем "на равных".  И не
потому,  что позволяли это себе, а потому, что к  этому располагали характер
директора,   и   его   лицо,  и  его  неуклюжая,  застенчивая   походка.  Но
непосредственней  и  резче   других   высказывалась   Валентина  Степановна,
поскольку пришла  в  театр  с ним  вместе,  лет двадцать тому  назад. И  еще
потому, что  она всех  убеждала: "Вот увидите: когда он уйдет на пенсию, все
кончится!"
     Члены худсовета посочувствовали  Тонечке Гориловской: на этот раз ей не
придется работать с автором над  текстом  произведения, что она очень любила
делать. И, расходясь, поздравили Костю Чичкуна с хорошей идеей.
     -- Это не я. Это товарищи, -- с мрачным видом ответил довольный Костя.
     Иван Максимович попросил задержаться главного режиссера, Костю и Зину.
     -- Сейчас позвоним в Москву и узнаем насчет молодых режиссеров!
     --  Лучше  пригласить  совсем молодого,  -- сказал  Николай Николаевич,
задумчиво проверяя и поправляя свои манжеты. -- Какого-нибудь дипломника!
     -- Таким легче будет руководить, -- шепнула Зина сидевшему рядом Косте.
     -- Мы  попросим  помощи  у  Терешкиной  из министерства, -- сказал Иван
Максимович и набрал номер междугородной.
     --  Терешкина  из  министерства!...  --  с  иронией   произнес  Николай
Николаевич.
     Зина вскочила со стула:
     -- Вы знаете Сусанну Романовну?
     -- Я столько слышал о ней, что, кажется, узнаю, если встречу на улице.
     -- Если встретите, передайте ей от меня привет!
     -- Вершит судьбы детского театра?
     -- Она не вершит. Она помогает...
     -- Терешкина нам  помо-ожет! --  мрачно подтвердил Костя Чичкун. -- Она
лю-убит нам помогать! -- Взглянув на часы, Костя добавил: -- Сейчас, правда,
обеденное время...
     --  Она  не  обедает,  --  сказал  Иван  Максимович.  Сусанна Романовна
оказалась на месте.
     Когда Иван Максимович изложил ей просьбу театра, она воскликнула:
     -- Вы как раз вовремя позвонили!
     -- В обеденный перерыв?
     -- Я не  шучу.  Есть  один  замечательный парень, Андрей Лагутин!... Он
ставил "Ромео". Это было его дипломной работой.
     -- Дипломник? То, чего хочет Николай Николаевич!
     -- Вот видите... Вы как раз вовремя позвонили. За Андрея дерутся!
     Иван Максимович не  часто обращался к Терешкиной. Но когда бы он это ни
делал,  она  обязательно  восклицала:   "Вы  как   раз  вовремя  позвонили!"
Создавалось впечатление, что Сусанна  Романовна сидела и  ждала его звонков,
стараясь заранее предугадать, что именно понадобится его театру.
     -- У Андрея есть, правда, одно небольшое условие...
     --  Наверное, квартира, а? Этого нет. Вы попросите его не настаивать на
квартире.
     --  Он может  спать  в  вестибюле. Или  у вас  в  кабинете. Это его  не
волнует.  Но  есть  одно условие, которое я прошу выполнить. Он сам вам  все
объяснит.
     -- Ну, если министерство нас просит...
     -- Это я прошу.
     -- Тем более!
     Повесив трубку, Иван Максимович торжественно сообщил:
     --  Есть режиссер.  И  как раз  дипломник! Терешкина  пришлет  его. Она
просила нас выполнить одно его небольшое условие. Мы выполним, а?
     Николай Николаевич нервно поправил манжеты.
     -- Начинающий режиссер с условием? Мы, помнится, начинали не с условий,
а с благодарности за то, что нас приглашали.
     -- Мы не знаем,  с чего начнет он, --  сказала Зина. -- Иван Максимович
разговаривал с Сусанной Романовной...
     -- А что она еще о нем сообщила?  -- пропустив мимо ушей Зинину  фразу,
обратился к директору Николай Николаевич.
     -- Сказала: "Замечательный парень!"
     -- Исчерпывающая характеристика для режиссера!...

***

     Валентина  Степановна поставила на стол в кабинете  директора тарелку с
бутербродами, вазу  с пирожными и  три  бутылки нарзана. Увидев это, Николай
Николаевич стал нервно поправлять манжеты, которые были в полном порядке.  В
общении с ними всегда проявлялось его настроение.
     --  Ну,  непедагогично   же,  право,   --  обратился  он  к  заведующей
педагогической частью. -- Он ведь не  в буфет  приходит,  а в театр. Детство
какое-то!...
     -- А вдруг он голодный? --  сказал Иван Максимович. -- С дороги-то! Это
я попросил Валентину Степановну...
     --  Цветы,  бутерброды, шампанское  --  все  это  после  премьеры,  мои
дорогие!  Если она, разумеется,  будет  успешной. А  такие авансы... Вообще,
Иван Максимович, я бы хотел вновь подчеркнуть: не мы должны  быть счастливы,
что он  приезжает,  а он должен быть благодарен, что его  пригласили. Кто из
великих начинал с Шекспира? Даже не припомню. По-моему, просто никто.
     В этот момент в комнату ворвалась Зина.
     --  Встретили! -- воскликнула она. -- Тут все в порядке? Действительно,
замечательный парень!
     -- Ну  вот!... --  Николай Николаевич безнадежно махнул  рукой и сел на
стул,  небрежно положив ногу на  ногу,  а  голову устало  откинув назад.  Он
приготовился к встрече.
     -- Представляете себе, -- продолжала Зина, -- он всем восторгается!
     -- Лакировщик, что ли? -- пошутил Николай Николаевич.
     -- Лакировщики --  фальшивые люди. А он от всего сердца!  И  вокзал ему
наш  очень понравился, и то, что мы его  встретили... "Как, говорит, это все
замечательно!" В данный момент восторгается рыбами.
     Вообще-то  восторженные натуры раздражали  Зину тем, что искажали порой
истинные  события  жизни, как  бы "подгоняли"  их  под  свое восприятие.  Но
молодой режиссер не раздражал ее. Наоборот,  по дороге от вокзала  до театра
он все время как бы обострял восприятие Зины: заставлял  ее радоваться тому,
чего она по привычке давно уже просто не замечала. На пороге появился Андрей
Лагутин. Он был с чемоданчиком, в свитере и кедах.
     Взглянув  на  его  лицо,  не  часто  улыбавшаяся  Валентина  Степановна
улыбнулась. И Иван Максимович улыбнулся. Лицо было доверчивое и приветливое.
     -- Здравствуйте, я приехал, -- сказал Андрей.
     Какое-то  мгновение  все молчали,  предоставляя первое слово для ответа
Николаю Николаевичу. Но так как он медлил, Зина воскликнула:
     -- Мы вас так ждали! Знакомьтесь, пожалуйста...
     Понимая, что в присутствии Зины паузы очень  опасны, Николай Николаевич
встал и первым протянул руку. Представившись, он сказал:
     -- Я слышал, вам у нас нравится?
     -- Очень! -- ответил Андрей. -- Со мною в купе ехали трое мужчин. Самый
молодой из них был не моложе пятидесяти лет. Но все они говорили: "Наш ТЮЗ!"
Это замечательно! Я был горд, что меня сюда пригласили.
     --  Наш город  славится металлургическим заводом,  курортом, на котором
лечатся от ревматизма, и ТЮЗом, -- сообщил Иван Максимович.
     --   Я  уверен,  что  серьезный  экзамен,  который  вам  предстоит,  вы
выдержите. С нашей помощью, разумеется, -- опять вступил в разговор  Николай
Николаевич.
     -- Все экзамены он уже сдал в институте, -- сказала Зина.
     Костя, стоявший  за спиной у  Андрея,  посмотрел  на нее  выразительным
взглядом  одного  из своих  персонажей.  Зина и  сама  понимала,  что первая
встреча  должна  быть  бесконфликтной  и  радостной. "Не  удержалась!" --  с
досадой подумала она.
     -- Первый спектакль -- всегда экзамен, -- сказал Андрей. -- Что такого?
Я понимаю.
     Валентина Степановна  жестом гостеприимной хозяйки указала на тарелку и
вазу.
     -- Именно Николай Николаевич предложил,  чтобы  молодой режиссер ставил
этот спектакль, -- сообщил Иван Максимович. -- Правда ведь?
     -- Правда, -- сказала Зина.
     -- Мне повезло!  --  воскликнул  Андрей  и  взял бутерброд.  Одобренный
директором,  Патов налил себе немного  нарзана, сделал один глоток  и, держа
стакан в руке, начал:
     -- Я много  думал об этой трагедии. И раньше и сейчас, зная, что должен
буду, как старший товарищ, время от времени протягивать вам руку помощи!
     -- Он заранее  уверен,  что Андрей будет  тонуть?  -- прошептала Зина в
Костино ухо.  Готовность  броситься  на защиту  доверчивости  и  доброты  не
покидала ее ни на минуту.
     Андрей принялся за второй бутерброд.
     -- И  вот  интересно,  -- продолжал Николай Николаевич, -- эта повесть,
которой нет "печальнее на свете",  была известна задолго  до Шекспира. Он-то
создал ее в... -- Патов запнулся.
     -- Примерно в 1595 году, -- подсказал Андрей.
     -- Было два варианта. Они отличались  друг от друга... ну, допустим, --
чтобы  всем  здесь  было   понятно!  --  как   "Ганц  Кюхельгартен"  Николая
Васильевича Гоголя от его  же "Ревизора"  или "Мертвых душ".  Как  фельетоны
Антоши Чехонте от творений Антона Павловича Чехова!
     Великих Николай Николаевич всегда называл по имени-отчеству.
     -- Как видим, даже гении не сразу находили себя. И  почти всегда  рядом
были проводники, которые помогали им отыскать дорогу.
     -- Кажется, он хочет, чтобы Андрей написал "Ревизора" с его помощью, --
шепнула Зина в Костино ухо.
     -- Лишь бы получился "Ревизор"! -- ответил ей Костя.
     --  И вот интересно, -- продолжал Патов, -- если  сейчас в одной  пьесе
сын  не уважает отца и  в другой не уважает, авторов  обвиняют  в отсутствии
оригинальности. А то и в плагиате! Раньше же, в эпоху Возрождения, например,
традиционность  сюжета  считалась большим достоинством. Как вам  кажется?...
Простите, не знаю вашего отчества!
     -- Просто Андрей.
     -- Не очень удобно: вы меня...
     -- А вы меня -- просто Андреем!
     --  Так вот, как  вам  кажется, Андрей,  почему  оригинальности  сюжета
раньше не придавали такого большого значения?
     -- Я не знаю.
     --   Потому  что   гораздо   большее   значение   придавали   средствам
художественного выражения! От похожести сюжетов  произведения не становились
похожими  друг на друга.  Потому  что художники в ту пору были по-настоящему
самобытны!
     "А ведь он называет по имени-отчеству только тех великих, которых давно
уже нет..." -- вдруг подумала Зина. Она хотела поделиться этим наблюдением с
Костей. Но сдержалась.
     Николай  Николаевич  еще  раз  глотнул  уже  выдохшегося   нарзана.  И,
подкрепившись, продолжал:
     -- Первым этот столь  близкий сейчас нашему коллективу  сюжет обработал
Мазуччо. Это было примерно...
     Патов запнулся.
     -- Во второй половине пятнадцатого века, -- сказал Андрей.
     -- Как на экзамене! -- воскликнула Зина.
     Патов  взглянул на нее, как смотрят на зрителя, вдруг заговорившего  во
время спектакля. Остальные  зрители молчали. Хотя по всему было видно, что и
Валентине   Степановне   очень   хотелось  заговорить:  она   несколько  раз
приподнималась со стула.
     Патов не обращал на это внимания.
     -- Но у героев Мазуччо были другие имена и фамилии, -- продолжал он. --
А  вот у  Луиджи да  Порто в  "Истории двух  благородных любовников"  мы уже
встречаемся с Ромео и Джульеттой. Представляете себе, если бы сегодня в двух
пьесах были  не  только одинаковые  сюжеты,  но  и  одни  и  те  же имена  у
действующих лиц?!
     -- Не представляю себе, -- сказал Андрей.
     -- А  раньше это было  возможно! В силу того, о чем я уже  говорил... У
Данте  же,  как  вы  все помните,  фамилии  враждующих семей --  Монтекки  и
Капулетти! Это  в  "Чистилище"...  Ну,  разумеется,  как и  почти во  всякой
истории  с  бродячими сюжетами, не  обошлось  без курьезов. Джироламо  делла
Корта в своей  известной "Истории Вероны" выдал  старый сюжет  за подлинный.
Или, как сейчас говорят,  за  документальный! А потом уж  в Вероне соорудили
явно фальшивую гробницу Ромео и Джульетты. Никто из вас не был в Вероне?
     Валентина Степановна не выдержала.
     -- Лично я не была, -- сказала она.
     -- И я, как ни странно, тоже, -- добавила Зина.
     --  Ну зачем  вы  иронизируете? Сейчас  столько зарубежных поездок! Мне
довелось... Так вот, всем туристам  показывают эту гробницу. Я видел Верону!
И потом расскажу вам, Андрей, и художнику спектакля о своих непосредственных
впечатлениях.
     -- Это замечательно! -- воскликнул Андрей.
     -- А уж потом сюжет  добрался  до Англии. Появилась поэма Артура  Брука
"Ромео и  Джульетта".  Представляете,  если  б  сейчас...  Да  что говорить!
Существуют разные мнения о том, откуда заимствовал сюжет Вильям  Шекспир. Но
я-то уверен, что он взял его из поэмы Брука. Известно, однако, что из одного
и того  же камня  один высекает безделушки,  а  другой --  чудеса! Когда вы,
Андрей, читали поэму Брука, то, наверно, заметили...
     -- Я ее не читал.
     -- И ничего, как говорится,  не  потеряли. Но  вот интересно:  у  Брука
действие  продолжается  в  течение   девяти  месяцев,  а  у  Шекспира  --  с
воскресенья до пятницы.  То есть всего пять дней. Как вы  думаете, почему он
так сократил время действия?
     -- А вы как думаете? -- спросила Зина.
     -- Я думаю, он  хотел, чтобы  напряженность и  стремительность  событий
были под стать напряженности юных чувств!
     --  Может  быть,  --  сказал  Андрей.  Он  обвел  своими  добродушными,
доверчивыми глазами всех присутствующих, как бы советуясь с ними.
     "Чем-то он похож на Зину Балабанову, -- подумал Иван Максимович. --  Но
чем  именно?  -- И  ответил себе:  --  В  нем  тоже  есть что-то  детское! И
улыбается безмятежно, как наши зрители младшего возраста..."
     Андрей вернулся взглядом к Николаю Николаевичу:
     -- Но все равно эта  любовь должна казаться зрителям вечной. Не имеющей
конца и начала... -- Он обратился к Валентине Степановне: -- Как вы думаете?
     "Недавно тот же  самый  вопрос -- "Как  вы  думаете?" -- задал  Николай
Николаевич.  Но Патов  экзаменует, -- размышляла Зина. --  Хотя ему не нужен
ничей ответ. Он  все сам  знает заранее. А этот советуется... Ему  интересно
мнение Валентины Степановны!"
     --  Я  думаю,  --  сказала  заведующая  педагогической  частью, --  что
тюзовский вариант  трагедии должен быть прежде  всего  гимном первой  любви,
которую именно  сейчас, в это самое  время, испытывают наши зрители старшего
возраста.  Нельзя научить их  любить. Нельзя заставить  их  подражать  чужим
чувствам, но восхититься силой и красотой этих чувств они просто обязаны!
     -- Да...  --  задумчиво  произнес Андрей,  --  хотелось  бы,  чтоб  они
восхитились!
     --  Ваша  задача облегчается  тем, что  наши зрители старшего  возраста
очень восприимчивы,  -- сказала Валентина  Степановна. --  Хотя в отличие от
малышей они стесняются проявлять это.
     Почувствовав, что он перестает быть центром беседы, Николай  Николаевич
поднялся -- статный, элегантный, красивый. И все опять повернулись к нему.
     -- Вы знаете, что Белинский и Пушкин писали об этой трагедии?
     Зина, как на уроке, подняла руку:
     -- Можно мне?
     --  Пожалуйста,  --  осторожно,  предвидя  подвох,  проговорил  Николай
Николаевич.
     -- Я не знаю, что писал Пушкин, но я знаю, что есть опера Гуно "Ромео и
Джульетта",  а  также  фантазия  Чайковского  и  балет  Прокофьева  того  же
названия.
     -- Ну, это уже какое-то детство!... -- с досадой воскликнул Патов. -- У
нас идет серьезный, профессиональный разговор...
     -- Может быть, ты пойдешь на репетицию? -- шепнул Зине Костя Чичкун.
     -- Его одного я тут не оставлю!
     --  Я  уверен,  --  сказал  Иван  Максимович, привстав  из-за  стола  и
примиряюще  разводя  руки  в стороны,  -- абсолютно  уверен:  во  всем,  что
касается  сути   будущего   спектакля,  вы,  Андрей,  найдете   с   Николаем
Николаевичем общий язык.
     Патов решил высказаться о сути будущего спектакля немедленно.
     -- Мне  видится  все  это... как  рассказ  о смелой  и гордой личности,
порывающей с оковами косных средневековых норм.
     -- Это, видимо,  совпадает и  с вашей, Андрей,  точкой зрения, а? --  с
надеждой спросил Иван Максимович.  Его взгляд  просил Николая Николаевича  и
Андрея: "Ну, подойдите друг к другу!"
     --  Мне  кажется,   что  оковы  средневековья  не  тяготят  сегодняшних
зрителей,  -- сказал Андрей.  -- И вопрос о  косности средних  веков  их  не
волнует.
     "Ну  что  ты  будешь  делать!"  Это  восклицание  не вырвалось  у Ивана
Максимовича, но как бы возникло у него на лице. Директор опустился в кресло.
     -- А  что  такого?  -- с добродушным  удивлением  спросил Андрей.  -- В
великом произведении каждый открывает что-то свое.
     -- И  что же открыли вы? --  устало  проведя рукой  по тяжелым,  густым
волосам, спросил Николай Николаевич.
     -- Я хотел бы поставить спектакль современно.
     -- Новое прочтение?... Это  сейчас модный  термин. Но добавлять себя  к
Шекспиру... Удобно ли это?
     -- А разве только в  средневековье могла быть  такая битва  истинного и
мнимого? Такая схватка любви и добра с ненавистью, ханжеством и лицемерием?
     -- Любовь и ненависть -- это я помню.  Но ханжество? Лицемерие?...  Кто
же там является носителем этих качеств?
     -- Кто?...  --  Андрей  обвел  всех своим добродушным взглядом,  как бы
спрашивая: "И вы тоже не помните?"
     Зина тут же откликнулась на этот вопрос.
     -- А враждующие семьи?! -- воскликнула она.  -- Которые даже не помнят,
из-за  чего возникла их ссора, но  делают  вид, что  в  своей  злобе  ужасно
принципиальны!
     --  Я  думаю,  что  нашим   зрителям  старшего  возраста  такой  аспект
действительно ближе, -- сказала Валентина Степановна.
     --  Может  быть, мы  зря  затеяли  этот  разговор?  --  сказал  Николай
Николаевич. -- Такие проблемы на форумах не решаются. Мы  соберемся вдвоем и
выработаем общую концепцию...  Я, думается, буду полезен  вам,  Андрей, и  в
подборе кандидатур на  главные роли. Ну, в частности, я уже определенно вижу
в нашей труппе двух неплохих Джульетт и одного неплохого Ромео...
     -- А вам разве не сказали о моей просьбе? -- спросил Андрей.
     -- О просьбе? -- удивленно вскинул брови Николай Николаевич.