-- Но вы же из-за этого не перестаете его уважать?
     --  Не  перестаю...  Петр Васильевич создал любопытный репертуар. "Трех
мушкетеров" поставил очень своеобразно. И катаевский "Парус" забелел у  него
как-то по-новому.
     -- А "Горе от ума"?
     -- Этот спектакль я видел в исполнении великих и величайших. Поэтому  к
нему у меня особое  отношение... Но в  общем Петр Васильевич оставил по себе
добрую память.
     -- Петруша?... -- Иван Максимович прислушался к звуку своего голоса. --
Это звучит очень ласково.
     -- И все-таки  я не могу представить  себе, чтобы Всеволода  Эмильевича
Мейерхольда у  него в театре звали Севочкой. Хоть это тоже звучит не  грубо.
Или чтобы Владимира Ивановича Немировича-Данченко называли Володенькой... Не
представляю себе!
     -- Да, это трудно себе представить.
     --  По-моему,  невозможно!  --  Николай Николаевич  встал и  заходил по
комнате. От  одной стены до другой он делал не более трех  шагов. -- Все эти
факты  сами  по  себе не имеют  большого  значения. Но  в  сумме  с  другими
(подобными же!) они создают атмосферу клуба или Дома культуры. Одним словом,
непрофессиональную,   самодеятельную   атмосферу.   А   самодеятельность   в
применении к профессионалам знаете как называется?
     -- Как, интересно?
     -- Дилетантством.  Это опасное заболевание.  --  Вам  кажется,  что наш
театр... болен?
     -- Нет еще.  Но  профилактика  заболеваний  всегда предпочтительней  их
лечения.
     -- Профилактику надо начать с меня. Я ведь главный носитель вирусов...
     Иван Максимович произнес это серьезно, задумчиво.
     -- Я бы вас так  никогда не назвал! Вы -- создатель этого  коллектива и
пользуетесь, как говорится, вполне заслуженным авторитетом. Вам подражают...
     -- Мне?
     -- Вам, Иван Максимович.  Вам! И это, мне думается, надо учитывать. Вот
Зина  Балабанова, например...  Ведущая актриса! Она должна быть для зрителей
кумиром.  Загадкой, непостижимостью... А  она приглашает их к  себе на чай и
спрашивает,  какие  у  них возникли  критические замечания. Устраивает  дома
конференции юных зрителей. Я  знаю, потому что  живу на той же площадке. Это
уж даже не клуб. А Дом пионеров... Детство какое-то!
     -- Вы бы ей об этом сказали.
     -- Я сказал.
     -- А она?
     -- Ответила мне:  "Я не сомневаюсь, что встречаться со зрителями -- это
хорошо, а не плохо".
     -- И все?
     -- И все!

***

     Зина  знала, что  всякий уважающий  себя  человек  обязательно должен в
чем-нибудь сомневаться.  Но  у  Зины, к сожалению, почти никаких сомнений не
возникало. "Я не сомневаюсь, что  поступаю правильно",  --  говорила она.  А
если ошибалась, то говорила: "Я не сомневаюсь, что поступила неправильно!"
     Зина знала  также,  что нормальные люди не высказывают  вслух все,  что
думают. Особенно если речь идет о спорных  и острых  проблемах. Но  именно в
этих случаях Зина думала вслух.
     "Какая ужасная прямолинейность!" -- говорили  ей. А  она никак не могла
понять, почему прямая линия хуже ломаной. "Что на уме, то и на языке!..." --
сетовали  по ее адресу. А она не понимала, почему на уме должно быть одно, а
на языке что-то другое.
     "Все в лоб! Все в лоб!" -- упрекали ее. "Вот и хорошо: быстрее дойдет!"
-- отвечала Зина.
     Год назад, когда происходила  первая встреча Николая Николаевича Патова
с коллективом ТЮЗа, Зина поднялась и сказала:
     -- Вам будет трудно. Потому что мы все очень любили Петра Васильевича.
     Кто-то хихикнул... Зина повернулась в ту сторону и добавила:
     -- И я тоже его очень любила.
     -- Это меня радует!  -- торжественно произнес  Николай  Николаевич.  --
Коллектив,  который  благодарен своему  режиссеру,  подобен  детям,  которые
благодарны своим родителям. То и другое бывает не часто.
     Зал проникся к нему доверием.
     -- Как-то  ты резко! -- сказал  Зине секретарь комитета комсомола Костя
Чичкун, когда встреча с главным режиссером закончилась.
     Зина вытаращила на него свои изумленные детские глаза.
     -- Резко? Наоборот! Я предупредила его. --  Она повернулась к  главному
режиссеру: -- Разве я обидела вас?
     -- Когда это  кончится?! -- простонала  Галя  Бойкова, которую в театре
называли "поющей актрисой". У нее  было и более длинное прозвище: "Так пойди
же попляши!"
     Николай Николаевич галантно нагнулся и взял Зину под руку.
     -- В  жизни вы непосредственны,  как на  сцене.  Это очень приятно! Тем
более что мы с вами будем соседями. Я въезжаю в квартиру Петра Васильевича.
     -- Да ну?! -- Зина вытаращила свои немигающие глаза.
     Через несколько дней, возвращаясь домой после спектакля, Зина увидела у
подъезда   грузовик  с  крытым  верхом.  Николай  Николаевич  и  девушка   в
расклешенных  брюках и  пестрой  блузке  тащили  массивную крышку старинного
письменного стола. Зина бросилась помогать.
     -- Что  же  вы сами?!  -- воскликнула она, тоже  хватаясь  за старинную
крышку. -- Надо было сообщить в театр. Мы бы все вместе...
     -- Это папины отклонения! -- объяснила девушка в брюках.
     -- Вот вы и познакомились с моей дочерью, -- сказал Николай Николаевич.
-- Давайте-ка отдохнем...
     Крышку прислонили к стене. И дочь Патова представилась:
     -- Лера.
     -- А это Зинаида Балабанова! -- торжественно, как со сцены,  представил
Зину Николай Николаевич. -- Актриса нашего театра!
     Лера внимательно и недоверчиво взглянула на Зину.
     -- Я  играю девчонок, -- сказала та. И опять набросилась на  Патова: --
Что же вы нам не сказали?! Когда уезжал  Петр Васильевич, мы погрузили его и
тут... и на станции.
     -- Он имел право на ваши заботы. А я этого права еще не имею.
     -- Понесли крышку! -- сказала Лера.
     --  Она  этого  не  понимает.  --  Патов  кивнул на  дочь. -- Узнавание
актерами главного  режиссера  не  может начинаться с его  корзин, матрацев и
кухонных принадлежностей. Есть грузчик, шофер... Они нам помогут.
     -- И я!
     -- Что ж, соседи должны помогать друг  другу,  -- согласился  Патов. --
Это положено.
     Словно  выбивая чечетку, скатился  по лестнице грузчик и  один  схватил
доску, которую только что они тащили втроем. Николай Николаевич, Лера и Зина
вернулись на улицу и взяли по чемодану.  Предварительно  Патов определил вес
каждого из них и взял самый тяжелый.
     Дверь квартиры была  открыта. Но Зина остановилась и поставила  чемодан
на площадку. Каждый день она видела эту дверь и  даже  вынимала из почтового
ящика письма,  которые  все еще приходили  на  имя  Петра  Васильевича.  Она
пересылала  их  в далекий южный город,  куда он  уехал...  Ей казалось, что,
может быть, он вернется: не сможет  жить без их театра и приедет. Теперь все
становилось абсолютно определенным и окончательным. Это чувство неотвратимой
определенности  возникло  у  нее  в  тот  день,  когда  Николай   Николаевич
знакомился с их коллективом. Но еще острее оно стало сейчас.
     -- Вам тяжело? -- спросил Патов.
     -- Да... То есть нет, -- ответила Зина и взялась за ручку чемодана.
     В этот момент из квартиры вышла женщина, взглянув на которую Зина вновь
опустила  чемодан на площадку.  В присутствии красивых женщин она смущалась,
начинала  ерошить свои короткие волосы, поправлять платье. Сейчас  она  тоже
принялась за свои  волосы,  хотя красота жены  Николая  Николаевича  была не
дерзкой, не вызывающей, а доброй и мягкой...
     -- Моя  супруга! Ксения Павловна,  -- сказал  Патов. --  А  это Зинаида
Балабанова. Актриса и наша соседка.
     -- Играю девчонок, -- поспешила объяснить Зина.
     -- Заходите,  пожалуйста, -- сказала  Ксения Павловна  так, будто  Зина
пришла к ним в гости на ужин.
     -- На вас трудно смотреть, -- сказала Зина.
     -- Почему? -- негромко удивилась Ксения Павловна.
     -- Вы очень красивая.
     -- Еще одна  такая фраза, и я навсегда ваша! -- сказала Лера. -- Только
не вздумайте высказываться о папиной внешности. Во-первых, для мужчин это не
имеет значения, а во-вторых, я на него похожа.
     -- Ле-ерочка... -- всплеснул руками Николай Николаевич. -- Это какое-то
детство!
     Ксения Павловна с трудом пришла в себя и  попыталась помочь Зине внести
чемодан.
     -- Тебе нельзя носить тяжести! -- остановил ее Николай Николаевич.
     -- Хорошо, хорошо... Только  не  начинай рассказывать  о моих болезнях.
Умоляю тебя!
     -- Твоими болезнями он может  защититься от мужчин, но не от женщин, --
сказала Лера. И первая вошла в квартиру.
     -- Они очень любят друг друга, -- стала объяснять Зине Ксения Павловна.
-- Но часто пикируются. Не принимайте это всерьез...
     Зина  знала, что  летом в квартире  был ремонт. Она на это время уехала
отдыхать,  но, когда  вернулась, увидела  на плитках, возле  закрытой двери,
засохшие алебастровые брызги, штукатурную  пыль. Все теперь  в квартире было
другое: обои,  потолки...  А  главное, было пусто.  Она оставила  чемодан  в
коридоре и прошла на кухню.
     У Петра Васильевича была большая семья. Жизнь в квартире затихала рано:
кому-то утром нужно было на работу, кому-то в школу, кому-то в детский сад.
     Петр Васильевич звонил в Зинину дверь и приглашал:
     -- Пойдем-ка на кухню, поговорим об искусстве!
     ... Из коридора раздался горестный шепот Николая Николаевича:
     -- У нее будет абсолютно искаженное представление о нашей семье. А ведь
это моя актриса. Где она, кстати?
     -- На кухне, -- громко ответила Лера. -- Вы здесь? -- Она  заглянула на
кухню. -- Самое уютное место в квартире!
     "Внешне  она  похожа  на  отца,  -- подумала  Зина.  --  А  характером,
по-моему,  на меня... Говорят,  что одноименные  заряды отталкиваются. Жаль,
если всегда так..."
     Лера ей нравилась. Черты  ее  лица,  правильные  и  значительные,  были
чертами  отца. Но, как это часто случается, дочь, похожая на красивого отца,
была некрасива.
     --  Жаль,  что вы  не  похожи на Ксению Павловну,  --  сказала  Зина. И
замолчала, устыдившись собственных слов, что случалось с ней крайне редко.
     -- Все так думают. А сказали вы первая.
     Зина сказала  так,  потому  что  Лера  не  могла  вызывать жалости  или
сочувствия.  В ней не  было  самоуверенности, но была  уверенность,  которая
никогда не свойственна неудачницам.
     -- Чем вы занимаетесь? -- спросила Зина.
     -- Поступила в медицинский.
     -- У нас хороший мединститут.
     Все опять вышли  на  площадку  лестницы.  По дороге Зина успела сказать
Ксении Павловне:
     -- Вам нужно было бы сниматься в кино.
     -- Я когда-то снималась...
     -- Вы? Да ну?! -- Зина вытаращила глаза.
     --  Разгружаться! Разгружаться!... -- поторопил Николай Николаевич.  --
Надо ведь совершить еще один рейс на станцию. За остатками нашего имущества!
     Вскоре он с Лерой уехал на станцию. Зину он в грузовик не пустил...
     -- Зайдите, пожалуйста, ко мне, -- пригласила она Ксению Павловну.
     Зина  занимала небольшую комнату в  двухкомнатной квартире. Ее соседкой
была заведующая литературной частью Тонечка Гориловская. Тонечка участвовала
в работе всех литературных объединений города, ходила на  все вечера молодых
прозаиков и  поэтов, на  все читательские  конференции, которые созывались в
библиотеках.  Поэтому  у Зины было  впечатление,  что она  живет в отдельной
квартире.
     Вся комната  была увешана фотографиями, на которых был  запечатлен Петр
Васильевич во время репетиций.
     Войдя,  Ксения  Павловна  не  стала  с  любопытством   оглядываться  по
сторонам, как это часто делают, приходя в незнакомый дом.
     -- Сюда можно сесть? -- спросила она.
     -- Садитесь куда хотите!
     Ксения Павловна присела на диван.
     -- Это Петр Васильевич, -- сказала Зина, не указывая на стену: никакого
другого мужчины там не было.
     --  Говорят,  он был очень  милым,  талантливым человеком... -- сказала
Ксения Павловна.
     -- Второго такого нет! -- ответила Зина.
     -- Я верю вам...
     --   В  туристских  справочниках   пишут,   что  наш   город   славится
металлургическим  заводом, курортом, на котором  лечат ревматизм,  и Театром
юного зрителя. А до его приезда город славился только заводом и курортом...
     Вдруг Зина вспомнила  о чем-то,  плюхнулась на диван  рядом  с  Ксенией
Павловной и уставилась на нее:
     -- Так вы снимались в кино?
     -- Это было сто лет назад. Я тогда еще училась в институте.
     -- В каком?
     -- В театральном.
     -- Не может быть! Значит, вы тоже актриса?!
     -- Сейчас уже нет.
     -- Ушли из театра?
     -- По сути дела, я в него и не приходила.
     -- Ничего не пойму... И вы так спокойны?
     Зина схватила  Ксению Павловну за руку. По-детски  изумленные глаза  ее
требовали ответа.
     -- Это получилось  как-то  само  собой,  --  задумчиво,  но без  грусти
сказала  Ксения Павловна.  --  Играть роли, которые  мне  когда-то  хотелось
играть, я не могла.
     -- Почему?
     -- Николай Николаевич всегда  был главным режиссером театра. И мне, его
жене, исполнять  главные роли... В общем, он этого не мог допустить. И я его
понимала. Люди с принципами и правилами заслуживают уважения. Вы согласны?
     -- А другие театры? -- допытывалась Зина.
     --  В  городах, где мы  жили,  обычно был только  один  театр. Сперва я
работала на  радио... Читала стихи.  Но потом перестала...  Появился сын. Он
сейчас учится в Ленинграде.  Потом Лера...  О Николае  Николаевиче надо было
заботиться.  Они  стали  главными действующими  лицами  пьесы, в  которой  я
участвую до сих пор. И с большой радостью...
     Зина  по-детски  быстро  переходила  от  одного  настроения к  другому.
Неожиданно она вскочила с дивана и всплеснула руками:
     -- Вы же, наверно, голодная? И они тоже! Сейчас я устрою ужин.
     Зина,  словно  готовясь к праздничному приему,  забегала  по  квартире,
захлопотала.
     -- Я вам помогу, -- предложила Ксения Павловна.
     -- Ни в коем случае!
     -- Вы любите заботиться о других людях, да? Устраивать чужие судьбы?...
     -- Как все одинокие  женщины! -- весело  ответила Зина, Ксения Павловна
помолчала немного,  наблюдая за Зиной, которая, накрывая  на стол, то и дело
отвлекалась от предстоящего ужина, о чем-то задумывалась и даже положила сыр
в хлебницу.
     -- Вы, значит, играете девочек? -- спросила Ксения Павловна.
     -- А самой двадцать  семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об
этом все знают.
     -- Как... все?
     -- Те, которые  ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить,  сколько
лет актрисе,  играющей  тринадцатилетних. Сперва  начинают восклицать: "Нет,
это не артистка! Не обманывайте нас... Это девочка! Не может быть, чтобы это
была женщина. Сколько ей  лет?..." И  тогда билетерши, гардеробщицы и вообще
все, кому  так говорят,  с  гордостью сообщают:  "Ей  двадцать  семь лет!" В
будущем году  скажут: "Двадцать  восемь!"  И чем  больше мне  будет лет, тем
больше в их голосе будет гордости.
     -- Значит, вы хорошо играете... этих девчонок?
     -- Говорят, хорошо,  -- машинально ответила Зина:  в  этот  момент  она
опять о чем-то задумалась.
     -- Может быть, у вас  какое-то дело?  -- встревожилась Ксения Павловна.
--  Не стесняйтесь,  пожалуйста.  Мы  можем  поужинать завтра!  Вероятно, вы
должны подготовиться к репетиции?
     -- Да нет... Я думаю о другом.
     -- О чем-нибудь неприятном?
     -- Наоборот! Я думаю о том, что  в нашем  городе два  театра. Два! Один
детский и один взрослый... Вы понимаете?

     С тех пор прошел год.

***

     Узнав,  что Николая Николаевича приглашают  на заседание комсомольского
комитета, Иван Максимович  заволновался: заместителем секретаря  была  Зина.
Она могла нарушить  священные традиции  театра,  к  которым  привык  Николай
Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван
Максимович мечтал о том, чтобы "пересадка"  главного  режиссера из организма
взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно,
чтобы не обнаружилось  вдруг какой-нибудь  несовместимости.  Он  с  радостью
наблюдал  за  тем,  как  беседы  Николая  Николаевича, его лекции, даже  его
внешний  вид и манера  общаться с людьми облагораживали  коллектив приметами
высокого искусства.
     "Приживается! -- думал Иван Максимович. -- Приживается..."
     И   вдруг   это   приглашение   на  комитет!  Иван   Максимович   решил
провентилировать обстановку.  Он попросил Костю Чичкуна  и  Зину  Балабанову
зайти к нему после спектакля.
     Костю  Чичкуна  считали  "актером  с  отрицательным  обаянием".  Трудно
сказать,  что  было  тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос  или
бас, который  звучал хрипло  из-за  не совсем здоровых голосовых связок? Так
или иначе, но Костя  Чичкун был  непревзойденным  исполнителем отрицательных
ролей  в   спектаклях   для  самых  маленьких.   В   театре   его   называли
"профессиональным  Бармалеем". Но  еще больших высот  он  достиг в  "Золотом
ключике", где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом  Барабасом. Дети
города  его боялись  и обожали.  Они  узнавали его  голос по радио. А  когда
встречали его на улице, прятались за мамину спину.
     Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.
     А для того, чтобы доброта сочеталась  с  остротой и  принципиальностью,
заместителем выбрали Зину.
     Костя   и  Зина  пришли  к  директору  раскрасневшиеся  от  только  что
пережитого спектакля, аплодисментов и  плохо смытого  грима. Иван Максимович
очень  любил  артистов.  Он  всячески  подчеркивал,  что  они  без  дирекции
обойдутся, а дирекция без них -- никогда; что не они для него, а он для них,
что главное место в театре -- это сцена, а не его кабинет.
     --  Простите,  пожалуйста,  что мне  пришлось  вас,  несмотря  на  вашу
занятость... --  начал он, поднимаясь  навстречу.  --  Вот  тут у  меня есть
нарзан...  Я  бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но  здесь просто  удобнее.
Никто не будет мешать.
     -- Что-нибудь случилось? -- спросила Зина, наливая себе нарзан.
     --  Нет...  Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра
на комитете.
     -- Значит, так... Мы пригласили  Николая Николаевича, -- загудел Костя.
О чем  бы он  ни говорил, лицо его оставалось мрачным,  и  голос звучал так,
будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
     -- Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
     -- С самой высокой, -- сказала Зина.  -- Хотим поговорить о  репертуаре
нашего театра.
     -- А с каких позиций? Если не тайна...
     -- С разных  позиций, -- сказала Зина. -- Костя --  с  одной, а  я -- с
другой.
     Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
     -- Нет,  пусть  лучше основной доклад делает секретарь.  А я выступлю в
прениях, -- сказала она.
     --  Значит,  так...  --  начал   Костя.   --  Педчасть  раздала  анкеты
зрителям-старшеклассникам.  Вопрос  был  один:   "О  чем  должна  рассказать
ближайшая премьера нашего театра?"
     Старшеклассники ответили: "О любви". Не все, конечно... Но большинство.
     -- Я  знаю, --  сказал  Иван Максимович. --  Валентина  Степановна была
немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.
     -- Значит, так, -- продолжал Костя. -- Старшеклассники  быстро ответили
на анкету, потому что мы  обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в
театре не оказалось.  Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов --
столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.
     -- И что же вы выбрали?
     -- "Ромео и Джульетту", -- ответил Костя.
     Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край
стола.
     --  Окончательное  слово, конечно, за  худсоветом.  Но я  согласен  уже
сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.
     -- Почему вы уверены? -- спросила Зина.
     -- Потому что совсем недавно... буквально  сегодня  вечером,  он сказал
мне, что ставка на молодежь -- это