пуговица? -- спросил Лешка.
     -- От заднего кармана брюк оторвем. Там никто не увидит.
     Он оторвал и пришил.
     Когда я сообщил об этом маме, она сказала:
     -- Значит,  в будущей  своей  семье  он  будет играть  те же две  роли,
которые я исполняю в нашей.
     -- Какие две? -- спросил я.
     -- Мужчины и женщины!
     Володька  не любил  восклицаний и  суеты.  Когда в  день  концерта  его
вызвали на "бис", он вышел так, будто ребята из нашей школы не надрывались и
не  выходили  из  себя  от  восторга.  Казалось,  он  был  наедине  со своей
мандолиной. Сел, снова склонился над ней,  как над ребенком, и во второй раз
заиграл "Дунайские волны".
     Я,  конечно, не сказал ему о том, что  наша школа  выполняла данное мне
обещание. Он бы этого не простил...
     Мне хотелось, чтобы в момент, когда я буду объявлять  свою новость, все
были в сборе.  Поэтому я  подождал в коридоре, пока Володька  не  появился с
огромной кастрюлей в руках.
     -- Будем есть суп, -- сказал он. -- Есть хочешь?
     -- Сейчас вам  будет не до еды. Не до супа! -- сказал я. -- Вот если бы
было шампанское!...
     Володька взглянул на меня с недоумением.  Мы вошли  в комнату... Виктор
Макарович и Димуля на диване играли в шахматы.
     -- Мишенька! -- воскликнул Виктор Макарович. -- Как раз я выигрываю.
     -- Хоть  бы  раз  мне удалось  не проиграть... -- с досадой, поглаживая
свою круглую голову, сказал Димуля.
     -- Сегодня мы все победили! -- сказал я.
     -- Кого? -- спросил Виктор Макарович.
     -- И ваш консилиум... И Дирдома!
     -- Что ты имеешь в виду?
     -- Будет создан ансамбль  "Взвейтесь кострами!...".  А у ансамбля будет
художественный руководитель. Догадайтесь  кто? На фотографии мы видим сейчас
его спину! -- Все уставились на фотографию. А я продолжал: -- Художественный
руководитель  не  должен сидеть и не  должен  стоять  --  он  должен  только
руководить!
     Володька поставил кастрюлю на стол так тяжело, что я понял: моя новость
произвела на него впечатление.
     -- Осталось только выбить штатную  единицу. Ее выбивают Лукьянов и  моя
мама. Так что можно не сомневаться!
     Все молчали.
     -- А Маргарита Васильевна будет дирижировать... -- сказал я.
     И  тут  понял, что  поговорка  "Как гора с  плеч"  очень точная. Виктор
Макарович встал, распрямился.
     -- Если так... -- сказал он. -- Если так...
     И заходил по комнате. А  я ходил за ним и объяснял, что если Лукьянов и
мама за что-нибудь берутся, можно быть абсолютно спокойным.
     --  Как  это хорошо!  Как хорошо!... --  повторял Димуля.--  Значит,  и
Володя  останется... А  то  директор  говорит: "Когда  исправишь  тройки  по
математике, тогда и будешь играть..." А если он их никогда не исправит?
     -- Не в этом дело, -- пробурчал Мандолина.
     --  Я   твой  отец...  Я  за  тебя  радуюсь...  Надо  Римме  позвонить.
Рассказать...
     Он поднялся с дивана.
     -- Суп остынет, -- остановил его Мандолина.
     --  Хозяйственный он у тебя! -- похвалил Виктор Макарович. Ему хотелось
говорить людям приятное.
     -- Если быть объективным... -- начал Димуля.  Володька сразу отправился
за чем-то на кухню.
     -- Очень заботливый! -- повторил Виктор Макарович.
     -- Мать часто в больнице. Так что приходится...
     -- А вот пусть Римма... -- начал я. И приостановился.
     --... Григорьевна, -- подсказал мне Димуля.
     -- Пусть Римма Григорьевна расскажет этому вашему соседу... Сама  пусть
расскажет! Тогда все во дворе...
     -- Она говорила. А он  в ответ: "Что  же еще мать может сказать о своем
сыне!" Даже вспомнил какую-то  старую притчу.  В ней сын, стараясь  доказать
одной  жестокой девчонке свою  любовь,  вырывает у  матери из груди  сердце.
Бежит с ним, спотыкается, падает... А сердце спрашивает: "Мой сын, не больно
ли тебе?"
     -- До чего же  люди иногда умеют  видеть в других только то, что  хотят
видеть! -- сказал  Виктор Макарович. -- И  статьи тянут  себе  на  помощь, и
старые притчи...
     -- Я думаю, они просто не любят музыку. Мандолина  их раздражает...  Не
Володька, а инструмент, -- застенчиво согласился Димуля.
     Он  махнул рукой и ушел в коридор звонить по  телефону. Володька тут же
вернулся. И разлил  суп по  тарелкам.  Когда человек волнуется, у  него  нет
аппетита... Мандолине было неудобно  напоминать нам, что суп остынет. А мы с
Виктором Макаровичем  стояли  и смотрели на фотографию, на  которой  Дима  и
Римма пели.
     --  Почти  для  всех них это было вроде  игры... --  неожиданно  сказал
Виктор  Макарович. -- Но я всегда думал: человек,  который  любит  песни, не
может  быть  злым  человеком. Это для меня  было  главным... Давайте-ка и мы
устроим игру! Поскольку все хорошо, что хорошо кончается. Вот  сейчас Димуля
вернется, и тогда...
     Димуля  вернулся  и сказал,  что  дежурная  медсестра уже направилась к
Римме в палату с радостным сообщением.
     -- Я предлагаю  устроить концерт, -- сказал Виктор Макарович -- И чтобы
каждый  исполнял  привычную  для  него роль. Ты, Мишенька,  объявишь. Я буду
дирижировать. Димуля по старой памяти будет  петь,  а  Володя --  играть  на
мандолине... -- Он  обратился  к Володьке и  его отцу:  -- Вы ведь наверняка
исполняли что-нибудь вместе?
     -- Было... -- сознался Димуля. -- Мы с Риммочкой в два голоса, а Володя
аккомпанировал. Но так... для себя.
     -- Что же вы пели?
     -- Вспоминали репертуар нашего хора. Ну, вот гурилевский "Колокольчик",
к примеру...
     -- Прекрасно! Володя, бери мандолину! -- Володька взял. -- Мишенька, на
авансцену!
     Второй раз в этот день мне предлагали вести себя дома, как на концерте.
     "Доставлять радость одному  человеку или целому залу -- большой разницы
нет.  Была бы, Мишенька, радость... -- объяснил мне как-то Виктор Макарович.
--  Настоящий артист никогда  не откажется выступать  из-за  того,  что  нет
полного  сбора. Даже  если пришло  всего  насколько зрителей,  он  выйдет на
сцену. Они же не виноваты!"
     Передо мной были три зрителя и  одновременно -- три участника. Я сделал
свое  лицо  еще более приятным  и  открытым, чем  это было сегодня  дома.  И
объявил:
     -- Композитор Гурилев... "Колокольчик"!
     Виктор  Макарович  по-настоящему, как  на  концерте,  взмахнул  руками.
Володька склонился над мандолиной и стал баюкать ее.
     Димуля запел застенчивым, нежным голосом:

     Однозвучно гремит колокольчик,
     И дорога пылится слегка...

     Я переводил взгляд с фотографии на Димулю. Я люблю с помощью фотографий
наблюдать, как с годами меняются лица людей. Но выражение лиц с годами почти
не меняется. По крайней мере у Димули характер остался тем же...

7

     После того как мне стало ясно, что Виктор Макарович никуда не уйдет,  я
полюбил Маргариту  Васильевну. А она, мне кажется, полюбила меня. Потому что
знала, что это моя мама  вспомнила  про  Дом культуры  "Горизонт",  где  был
детский ансамбль и художественный руководитель.
     Раньше я не  очень хорошо  представлял себе, как  Маргарита  Васильевна
разговаривает   на  обычные  человеческие  темы.  В  моем   присутствии  она
произносила  лишь  те  фразы,  которые имели  непосредственное  отношение  к
репетициям или концертам. "Мы можем начинать, Виктор Макарович?", "Ты, Миша,
произносишь  фамилию  Мусоргский  так,  будто  это твой  товарищ  по  школе.
Никакого благоговения... С гениями так обращаться нельзя!"
     И вдруг она  изредка  начала улыбаться, чего  я раньше почти никогда не
видел. А один раз даже потрепала меня за волосы. Я наклонил голову, чтобы ей
удобнее было трепать. Такое я получал удовольствие!
     --  А ловко ты это придумал -- сорвать  мой дебют!  --  сказала она. --
Значит, ты любишь Виктора Макаровича?
     -- Мы все его  любим, -- ответил я и пристально на нее посмотрел. -- А?
Разве не так?...
     Но она опять стала, как говорится, непроницаемой.
     ...  В тот день  у  нас была  репетиция концерта "Перелистаем  страницы
опер!...".  Эту  программу   придумала  Маргарита  Васильевна.  Наши  ребята
становились то крепостными девушками из "Евгения Онегина",  то охотниками из
оперы  "Волшебный стрелок",  то  свитой  грузинского  князя из  "Демона", то
казаками из "Тихого Дона"...
     Все эти песни наш хор  исполнял  и раньше, при Викторе  Макаровиче.  Но
Маргарита Васильевна объединила  их все  в  отдельную программу. И  сочинила
пояснительный текст, который я должен был произносить.
     Маргарита Васильевна объясняла нам, что нет,  по ее  мнению,  профессии
"певец",   а  есть   профессия  "артист".  Только   артист  обладает   даром
перевоплощения,  которым  все   участники  нашего  хора  обязательно  должны
обладать.
     -- Бывают  не артисты, а  исполнители арий. Вы  не  должны брать с  них
пример, -- убеждала нас Маргарита Васильевна.
     С тех пор как Виктор Макарович ушел из хора, она все время ссылалась на
него, цитировала то, что он  говорил  тридцать лет  назад,  и  двадцать  лет
назад, и совсем недавно.
     -- Представьте себе, что  нас слушает  Виктор  Макарович! -- восклицала
она.
     Ребята представляли себе это, и Маргарита Васильевна хвалила их:
     -- Вот так... Совсем  другое дело. Вы чувствуете? "Должно быть,  раньше
она просто не хотела отвлекать наше внимание от Виктора Макаровича, -- думал
я. --  И поэтому  вела себя незаметно. Выходит,  он действительно  чуть-чуть
преграждал ей дорогу?"
     Особое внимание  Маргарита Васильевна уделяла  средней группе. Она даже
высказала мнение, что Лешка может иногда запевать.
     -- Вот видишь, -- сказал я  Лешке. --  Как хорошо,  что  вы  не вовремя
вступали на отчетном концерте!...
     -- Сознаться, что ли? -- ответил мне Лешка.
     -- Я уже сознался. Так что запевай абсолютно спокойно!
     У  нас с  Маргаритой Васильевной  было  хорошее  настроение:  мы  ждали
художественного руководителя.
     Маргарита  Васильевна требовала, чтобы программа на репетиции выглядела
точно так  же,  как на  концерте. Поэтому я выходил на  авансцену,  объявлял
номера и произносил  объяснительный  текст. Когда  я объявил  "Ноченьку"  из
оперы Рубинштейна  "Демон" и сказал все, что нужно было, о поэме Лермонтова,
которая "легла в основу", в Малом зале появился Дирдом.
     -- Я пришел, чтобы  сообщить  вам наиприятнейшее известие! -- начал он.
Испугался, что  мы не  поняли, и  пояснил: --  Если перефразировать  реплику
Городничего  из комедии "Ревизор". --  Потом  он гордо оглядел нас всех:  --
Только  что я подписал приказ о  создании ансамбля "Взвейтесь кострами!...".
Он органично включит в себя вас, всю нашу хореографию и оркестр.
     -- Ура! -- крикнул я. Меня поддержала средняя группа.
     -- Вы  на репетиции, -- произнесла  Маргарита  Васильевна,  взглянув на
меня.
     -- Продолжайте работать, -- сказал Дирдом. И удалился.
     -- Маргарита Васильевна, разрешите мне выйти, -- сказал я.
     -- Но ведь репетиция не окончена.
     -- Я должен выйти.  Простите,  пожалуйста... Она сделала вид, что очень
удивлена.
     Я вышел из Малого зала и помчался по  коридору. Внизу, возле кассы, был
автомат... Я должен был сообщить Виктору Макаровичу о том, что мы победили!
     Пробегая мимо доски приказов, я притормозил, остановился...
     В центре доски висел новенький приказ  по  Дому культуры. Он сообщал  о
том, что создается пионерский ансамбль "Взвейтесь кострами!...".
     А   во  втором  пункте  было  написано:  "Художественным  руководителем
утвердить Евгения Аркадьевича Наливина, заслуженного артиста республики".
     -- Ты что, уснул? -- спросила меня уборщица, подметавшая коридор
     Я  десятый  или двадцатый раз перечитывал второй пункт приказа.  Нельзя
сказать, что я не верил своим глазам... Я  не верил тому, что это кто-то мог
написать, кто-то напечатать на машинке и вывесить в коридоре.
     "Как же  так?  -- спрашивал я себя. --  Как же  так?!" Я без разрешения
вошел в кабинет. Дирдом разглядывал афиши, висевшие на стене.
     -- Художественным руководителем должен был быть Виктор  Макарович... --
сказал я -- Это ведь было решено!
     -- Кем решено? -- спокойно спросил Дирдом.
     -- Об этом все знали. И мама и я...
     --  Вы  с мамой? --  рассмеялся Дирдом. -- Вы назначили художественного
руководителя? Исходя из чего?...
     -- Виктор Макарович всю свою жизнь... Он сорок лет...
     -- Стаж работы -- это еще  не все, -- ответил  Дирдом. -- Исходить надо
из интересов Дома культуры. Заслуженный артист, всему городу известный певец
приходит к детям! Руководит нашим ансамблем!... Неужели ты не понимаешь, как
это прекрасно? Для афиши, для лица нашего Дома, для зрителей...
     -- Это невозможно, -- сказал я
     -- То есть как... невозможно? В коридоре висит приказ.
     -- А Наливин? Неужели он согласился?!
     --  Я  ему  объяснил. И  он понял.  В  отличие от тебя...  Искусство --
жестокая вещь.
     -- Это вы -- жестокая вещь! -- сказал я.
     Дирдом  испугался.  Наверно,  у меня  было  такое лицо...  Он ничего не
ответил, не выгнал меня из комнаты.
     --  Но ведь Наливин  сказал, что  не хочет  работать с  детьми.  Я  сам
слышал.
     -- Он пошутил. Кто же не  любит детей? Ты пойми... Виктор Макарович  --
это пройденный этап. Будущее -- за Наливиным!
     -- Потому что он -- заслуженный?...
     --  Заслуженно  заслуженный! Как  сказал  Виктор Макарович,  которого я
уважаю  не  меньше,  чем  ты.  К  тому  же  и  молодой!  Или,  как  говорят,
перспективный. На таком имени наш "костер" взовьется гораздо выше и ярче.
     Очень довольный последней  фразой, Дирдом как бы опять проглотил стакан
сладкого морса и заулыбался.
     -- Но Наливин собирался идти туда, где учат... вокалу. Я сам слышал.
     -- На наше счастье, там не оказалось вакантного места!
     -- А Лукьянов?
     -- Откуда ты знаешь Лукьянова? -- Дирдом внимательно взглянул на меня.
     -- И он согласился?
     -- Он всегда исходит из интересов дела. А откуда ты его знаешь?
     Мне  казалось, что  ждать  нельзя, что дорога каждая минута.  Как будто
речь  шла  о  спасении  тяжелобольного.   "Надо  разыскать   маму  и   папу!
Немедленно!..." -- решил я. И выбежал из кабинета.
     Бухгалтерия  находилась на  втором  этаже управления  строительством, а
отец работал  на третьем.  Но я не только поэтому  решил сперва  побежать  к
маме.  Просто я  знал,  что  она-то  уж  не  растеряется  и найдет  выход из
положения. И потом... в  трудные минуты мама всегда умеет взять себя в руки.
"Собраться", как говорит отец.
     "Этого не может быть!  --  рассуждал я сам  с собой по дороге. --  Мама
придумала  все  это  ради  того, чтобы  Виктор  Макарович...  не  уходил, не
расставался с  нами.  Разве сможет  Наливин?... Но он согласился!  А  Виктор
Макарович обнаружил у него голос... Наливин сам говорил. Называл учителем...
Он, должно быть, не знает, что в ад попадают "предатели своих благодетелей".
Люди, не помнящие добра... Но не в этом  дело! Надо исправить... Пока Виктор
Макарович не узнал!"
     Нужен  был  пропуск.  Я  стал звонить снизу... Но  телефон бухгалтерии,
конечно, был занят.
     И вдруг я увидел  маму.  Она  шла как ни в чем не бывало, держа в руках
пачку бумаг.
     -- Что случилось? -- спросила она, заранее беря себя в руки.
     -- Вывесили приказ! Его Дирдом написал... Художественным  руководителем
будет Наливин!
     -- Что? Что?!
     -- Наливин...  Он согласился!  Дирдом ему  объяснил, что это хорошо для
афиши. А Виктора Макаровича... мы обманули.
     -- Не повторяй моей обычной ошибки. Не паникуй раньше времени!
     На самом  деле  мама никогда не  впадает в панику.  Просто  в последнее
время она все  чаще  стала приписывать  себе  то,  чего я, по  ее мнению, не
должен  был  делать. Маме  кажется, что до меня быстрее  дойдет, если я буду
знать, что она  испытала эти  ошибки на  себе самой и  сама  убедилась  в их
ужасных последствиях.
     --  Надо идти к Лукьянову, -- сказала мама. -- У него совещание. Но это
неважно. Пойдем... Ты скажешь свое мнение от имени хора!
     -- И папу захватим.
     -- Он разволнуется. А впрочем...
     Отец  переводил  взгляд с мамы  на  меня, будто  спрашивал:  "Правда ли
это?..."
     --  А Лукьянов разве  не  знал?  -- уже  вслух  спросил папа. -- Ты  не
говорила ему о Викторе Макаровиче?
     -- Говорила...  Но не акцентировала на этом. Я знаю Лукьянова.  У  него
свои принципы. Ставку надо было выбивать не ради определенного человека, тем
более  пенсионного возраста,  а ради  дела. Но ведь другой  кандидатуры и не
было!
     -- Идем к нему! -- решительно заявил отец. И пошел впереди, хотя обычно
в таких случаях нас за собой ведет мама.
     У Лукьянова шло совещание.
     -- Я загляну... -- сказал папа.
     Секретарша защитилась от него обеими руками:
     --  Ну, это  уж на  вашу ответственность! Через минуту Лукьянов вышел в
приемную.
     Как я и  предполагал, он был  напряженным, стремительным. Лицо его было
не просто приятным и открытым, как у меня на концертах, но еще и красивым. И
мужественным.
     -- Что такое? -- не здороваясь, спросил он.
     -- Надо вам рассказать... -- начала мама.
     -- Это срочно?
     -- Да! -- сказал я.
     Он взглянул на меня с удивлением, но даже не спросил, кто я такой.
     -- Давайте!
     Он распахнул дверь, которая была напротив его кабинета.
     -- В чем дело?
     -- Речь идет о художественном руководителе ансамбля, -- сказала мама.
     -- Этот вопрос решен положительно.
     -- В том-то и дело, что нет!
     -- Как нет? Единица утверждена.
     --  Но персональное назначение...  неверное,  --  продолжала  мама.  --
Утвержден не Виктор Макарович, а другой человек.
     -- Ну, в такие детали я вникать не могу...
     Тут произошло неожиданное: папа повысил голос:
     -- Нет,  вы прекрасно знаете, что любой проект, любая машина состоит из
деталей.  И  вы постоянно вникаете... Но  и  художественное произведение,  и
человеческая жизнь -- все, все состоит из деталей!
     --  Директор  Дома  сообщил мне вчера, что Виктор  Макарович  сам решил
отдохнуть. Что ему врачи запретили...
     -- Дебет с кредитом явно не сходятся! Он обманул вас, -- сказала мама.
     Отец передвинул письменный прибор на столе.
     --  Тот  же  самый  директор Дома  сказал, что  Виктор Макарович -- уже
"пройденный  этап". Это ваше  любимое  выражение.  Но человек не может  быть
пройденным этапом! --  Отец решительно вернул письменный  прибор на  прежнее
место. -- И вообще я должен сказать... Что значит "пройденный  этап"? Наша с
вами  жизнь покоится на "пройденных этапах". Как на фундаменте! Не надо быть
строителем, чтобы знать, что без фундамента здание рухнет.
     Недавно  я  слышал что-то очень  похожее. Но Виктор Макарович говорил о
книге, а отец --  о фундаменте. Потому что был  инженером.  Лукьянов папу не
узнавал.
     -- А я считал вас чересчур деликатным человеком. Это мне нравится!
     Отца многие считают чересчур деликатным.
     "Ты немного недопонимаешь", -- говорит мне папа в тех случаях,  когда я
вообще  ничего  не   понимаю.   Например,  если   он   помогает  мне  решать
математические  задачки. "Вот видишь, как у тебя все получилось!" -- говорит
он. А на самом деле все получилось не у меня, а у него. "Это не совсем так",
-- говорит папа, когда что-нибудь совсем уж не так.
     Он умеет подсказать,  вроде  бы  не подсказывая.  Так бывает и с  моими
задачками, и со звонками Лукьянова.
     -- Вот видите, как  вы  отлично  придумали! -- говорит  он Лукьянову по
телефону.
     -- Это же ты придумал, -- возражает мама, когда папа вешает трубку.
     -- Он и без меня все это знал.
     -- Знал бы, так не звонил!.
     И  возражает  папа  людям  так,  что кажется,  он просто  дополняет  их
собственные мысли.
     А тут он почти кричал. И на кого? На Лукьянова!...
     --  Разве  можно  не  ценить  людей,  которые уже  сыграли  свою  роль,
выполнили, так сказать, свою функцию? -