беспроигрышная ставка.
     -- Афоризмы, цитаты, формулы... -- пробормотала Зина.
     -- Что? Что?... -- не расслышал Иван Максимович.
     -- Да так... ничего серьезного.
     --  Шекспир  в  ТЮЗе?... --  вслух  размышлял  директор.  --  Это будет
новаторством.
     -- Что-о?  Новаторство?!  --  Зина  уставилась  на  директора.  --  Это
традиция. В Ленинграде поставили "Гамлета". А  "Двенадцатую ночь" показывают
днем и вечером в разных ТЮЗах!
     -- Я знаю... Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.
     --  По-моему,  театр,   который  ни   разу  не  поставил  Шекспира  или
Островского, -- это не настоящий театр, -- отрезала Зина.
     Костя с укором взглянул на свою заместительницу.
     -- Только что говорила о формулах... -- Он  покачал головой. -- Значит,
так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.
     --  Шекспиру  -- от комсомола! --  вставила Зина. Костя снова с  укором
взглянул на нее и продолжал:
     -- Значит, так... Актеры -- молодые, художник -- молодой, композитор --
молодой.
     -- Хотелось бы,  конечно,  чтобы и  постановщик тоже  был  молодой,  --
добавила Зина.
     -- Это было бы неэтично  по  отношению к главному режиссеру, --  сказал
Иван Максимович.
     --  Очень  сомневаюсь,  что   Николай  Николаевич   способен  поставить
спектакль о любви.
     -- Ну почему же? Такой красивый мужчина!...
     -- Хотя пусть  поставит! -- неожиданно согласилась  Зина.  --  А то все
лекции  да  беседы!  Пусть  совершит  на  наших глазах  прыжок от  теории  к
практике.
     -- Это  несправедливо, --  возразил ей  Костя Чичкун. --  На его лекции
ходят все. Многие даже ведут конспекты.
     --  Режиссер-наставник,  --  пробормотала Зина.  --  За  год  ни  одной
постановки!
     Иван Максимович заволновался:
     -- Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет  одна
позиция, а у тебя -- другая. Это она и есть?...
     Зина вскочила  и  заметалась по кабинету. От стены  до стены она делала
вдвое  больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это  расстояние
вдвое быстрее.
     -- Я дружу  с семьей Патова.  С его женой,  дочерью...  Они  прекрасные
люди.  Хотя  разные...  -- В  оценке  людей Зина любила точность.  -- Ксения
Павловна -- это домашний  ангел.  Домашний только потому, что сидит дома: ее
доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!
     -- У нас в театре такой характер уже есть, -- вставил Иван Максимович.
     -- Нет, мы с ней непохожи. Она острее!
     --  Бедный  Николай Николаевич... --  громогласно  вздохнул Костя.  Его
заступничество всегда  казалось  очень убедительным и  весомым,  потому  что
диссонировало с  его  внешностью  и голосом.  "Уж если  такой жалеет,  такой
заступается!..." -- думал тот, кто видел Костю впервые.
     -- Ну и что?! -- крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то
в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой  себе. -- Они обе --
прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?
     -- Скажи конкретно, объясни... О чем ты не можешь молчать? -- умоляющим
голосом произнес Иван Максимович.
     --  Врач должен  лечить людей, каменщик  -- строить дом,  а режиссер --
ставить спектакли. Разве это надо доказывать?
     -- Сядь, пожалуйста... Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!
     -- Но убеждения  и  взгляды  не всегда  совпадают с поступками. Вот вы,
Иван Максимович, как  директор, и Костя,  как  секретарь комитета, убеждены,
что  Патов  должен был за год проявить  себя...  как  режиссер. Но это  ваше
убеждение  остается  при  вас. А при  мне не  останется.  Я его  выскажу  на
комитете!
     --  Сядь,  пожалуйста, --  повторил свою просьбу Иван Максимович, --  и
послушай  меня... Верная  мысль  не существует абстрактно, сама по себе. Она
тоже существует  во  времени и пространстве. Вот  хирург,  например,  решает
сделать операцию на сердце.  Но практически приступает к  ней  только тогда,
когда  подготовит  себя и  больного. Родственники  не  могут  торопить  его:
"Поскорее! Мы очень волнуемся!"
     --  Родственники могут и подождать. Если  они  уверены, что этот хирург
умеет  оперировать  сердце.  А  если не уверены,  они  обратятся  к  другому
хирургу.
     -- Ты не  вполне объективна, --  вступил в  разговор Костя.  -- Николай
Николаевич никогда  не был  режиссером детского театра. Он хочет понять  его
специфику. Он вживается в коллектив.
     -- Вот именно!  --  обрадовался Иван  Максимович. --  Он  вживается.  И
довольно  успешно.  Происходит  процесс...  простите меня за  громкое слово,
взаимообогащения. Он дарит театру свои  теоретические  знания, а театр дарит
ему свой практический опыт работы с детьми.
     -- Только нужен ли ему этот подарок? -- сказала Зина.
     -- Ну, так нельзя! --  Костя с мрачным видом покачал головой. -- Где  у
тебя... основания?
     -- А вы заметили,  какое слово  он  чаще всего произносит в качестве...
ну, ругательства, что ли?
     Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
     -- Он ругается словом "детство"! Вы разве не слышали? Когда он особенно
возмущен, то восклицает: "Это какое-то детство!"
     Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь  комитета сразу
вспомнили  ее.  И  даже вздрогнули: им  показалось, что  они  услышали голос
Патова.
     --  Слово "детство" звучит как  нечто глубоко отрицательное  в устах...
режиссера детского театра! -- Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
     А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между  столом и креслом
и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине...
     Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали,
что актеры -- сложные  люди. "Преувеличивают!" --  думал он,  потому что как
зритель получал от театра одно только удовольствие.  Но потом оказалось, что
предупреждавшие его  друзья  не преувеличивали. Пожалуй,  даже преуменьшали.
Сложнее  всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил.
"В  жизни  всегда трудней с  теми,  кого  любишь!"  -- сделав это  открытие,
директор  нашел  для  своих  неприятностей  теоретическое  обоснование.  Оно
помогало ему обретать терпение и аргументы.
     -- Я знаю, что Николай Николаевич  очень любит своих  детей, --  сказал
Иван  Максимович.  --  У  него  в кабинете под  стеклом  вся  их биография в
фотографиях. Ты видала?
     -- Я видел, -- ответил Костя.
     -- Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня  под стеклом  нет
фотографий... моего Алеши...
     -- И о чем это говорит? -- спросила Зина.
     --  Может  быть,  ни о  чем. Но  все-таки...  Я  хочу,  чтобы  ты  была
справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
     --  Возобновили старые  работы  Петра  Васильевича.  Сделали  это  сами
актеры. А помогал ассистент режиссера.
     -- Но Николай  Николаевич каждый  раз объяснял ему  творческую  задачу.
Делал поправки, замечания.
     -- И  не принял ни  одной  новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская
переписывается  со  всеми  драматургами  нашей  страны.  Николай  Николаевич
прочитал  то, что она ему  предложила,  и  в каждой пьесе нашел непоправимые
просчеты  и  недостатки.  Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом  идут в
других театрах.
     --  Ну  что же, он  ищет...  Пойми: он должен сказать свое  слово, а не
просто  продолжить  то,  что  прекрасно  говорил  зрителям  Петр Васильевич.
Фактически  он  должен вступить  с Петром Васильевичем в соревнование. А это
нелегко!  Прости  меня  за громкие  фразы,  но я должен  доказать  тебе.  Ты
простишь меня, а?
     -- Прощу.
     --  Так  вот...  Он  стремился  создать  в  театре  атмосферу,  которая
необходима  именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера,  по-моему,
создана.
     -- Дело -- за творчеством! -- отрезала Зина.
     -- Может быть, и вы,  Иван Максимович, придете на комитет? -- предложил
Костя.
     -- Не  надо... Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я
думаю, что  ваш замысел очень  устроит  его: Шекспир, классика!... Коллектив
надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду...
на завтрашнем комитете.
     -- Посмотрим, -- сказала Зина.
     Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:
     -- Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.
     --  Чтобы найти с  человеком общий язык, не обязательно показывать  ему
свои зубы, -- мрачно сформулировал Костя.

***

     На комитете Зина не  выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича,
там, по сути дела, не выступал никто.
     Только  вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний
номер  областной комсомольской газеты с  заголовком на  полполосы:  "Зритель
проголосовал  за  любовь".  И   познакомил  главного  режиссера  с  замыслом
комсомольцев.
     Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он
поправил  свои манжеты, поднялся и протянул руки  навстречу членам комитета,
словно хотел заключить их в объятия.
     -- Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать  визитной
карточкой  молодежи нашего  театра.  И вот интересно:  Шекспир  написал  эту
трагедию тоже  будучи молодым. Это  одно из ранних его  творений. -- Николай
Николаевич сел  и задумался. -- Мы  говорим, что  сегодняшние  дети  "раньше
взрослеют". Смешно! Лермонтов написал "Маскарад" в двадцатилетнем  возрасте.
Добролюбов -- философ! -- в двадцать  пять уже умер. Писарев в двадцать семь
уже утонул... Джульетте  не было и четырнадцати!  А современные дети "раньше
взрослеют". Смешно...
     Зина  давно   заметила,   что  современные   дети  раздражали  главного
режиссера. Он не  прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале
номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно  осмотреть в
фойе фотографии, а некоторые потрогать  руками, обязательно попить фруктовую
воду в буфете, обязательно сходить в туалет.
     -- Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, -- сказал
он однажды Зине.
     -- Вы были ребенком? -- спросила она его. Николай Николаевич задумался,
словно бы вспоминая.
     -- Таким не был, -- ответил он. -- А эта их манера заглядывать в зал до
звонка?
     Когда Николай Николаевич погоревал на комитете  о том,  что современные
дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:
     -- И правильно делают. Куда торопиться?
     -- И все же чем  скорей они приобщатся к большим  философским мыслям  и
большим  человеческим  переживаниям,  даже  страстям,  тем  будет  лучше! --
воскликнул Николай Николаевич. -- Тем скорее они станут людьми!...
     Он часто говорил  о том,  что дети с годами должны  стать людьми.  Зина
однажды возразила  ему: "Они  давно  уже  люди, Николай  Николаевич!"  Но на
комитете она промолчала.
     А  Николай Николаевич  заговорил о ранней  трагедии  Шекспира.  Он знал
имена всех актеров, которые когда-либо с успехом  исполняли роли Джульетты и
Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских
и итальянских актеров он произносил так, как они  произносятся  в  Англии  и
Италии, поэтому Зина известные ей имена либо  узнавала  с трудом, либо вовсе
не узнавала.
     Члены комитета притихли:  слушать Николая Николаевича  было  интересно.
"Он был бы прекрасным гидом!" -- подумала Зина.
     -- И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, -- сказал
в заключение Николай Николаевич. --  Хоть отказаться от него нелегко...  Да,
нелегко, но пусть уж в будущем  спектакле все будут  молоды:  автор,  герои,
актеры...  И  режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой  возрастной
отрыв от вас всех?
     "Почему он  отказался  ставить  этот  спектакль? -- размышляла  Зина по
дороге  домой. -- Что  его пугает? Быть может,  не что, а  кто?  Все еще  не
решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?
     Зина  вспомнила  фразу, которую произнес в ее  присутствии один молодой
журналист: "Лучший редактор журнала -- это тот, который не мешает коллективу
делать журнал!"  Фраза показалась  Зине циничной, и она ответила  журналисту
что-то такое,  после чего  он весь вечер называл ее "блаженной". Прозвища  с
непостижимой   быстротой  приобретают   популярность:   уже   через   неделю
"блаженной" Зину стали называть многие.
     "Журнал  без редактора? -- думала Зина  по дороге домой. --  Не знаю...
По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без  режиссера  не может существовать,
как дети  без  матери.  Если  родной  матери  нет,  ею становится  другая...
приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?"
     После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе  и другой вопрос:
"Неужели никто, кроме  меня,  не испытывает  тревоги? Вот хоть  Ванечка  или
Костя?"  И  сама  себе  отвечала:  "Трево-ожатся... Но  у  них просто больше
терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык..."
     Со вчерашнего  дня Зина  ощущала настойчивую  потребность встретиться с
Ксенией  Павловной  и Лерой.  Она хотела высказать им  все то же  самое, что
сказала Ивану  Максимовичу и  Косте, чтобы  не получилось, что она действует
втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома...
     Поднявшись на третий  этаж,  Зина подошла к  двери Патовых. По привычке
заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть
письмо  Петру Васильевичу:  все  друзья  Петруши давно  уже  знали его новый
адрес.
     Ксения Павловна  была дома одна. Она встретила Зину  с какой-то  особой
тревожной радостью.
     -- Заходите! Скоро  придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание
комсомольского комитета...
     -- Пригласили, -- поправила Зина.
     -- Ну да...  Конечно же пригласили. Я волновалась... Я всегда волнуюсь,
когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!
     Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и
думала, что ни  за что не сможет  стать злым гением  этой  женщины. "Зачем я
нападаю  на Николая Николаевича?  --  неожиданно  подумала она.  -- Ведь еще
ничего неизвестно.  У Ивана Максимовича опыт общения  с главными режиссерами
гораздо больше, чем у  меня. И он ждет... Он  надеется. А меня,  как всегда,
заносит!"
     --  Пойдемте  ко  мне,  --  предложила она  Ксении  Павловне. -- Ничего
существенного  у  меня дома  нет.  Но есть  чай  с конфетами и пряниками.  Я
переняла  у  своих  дорогих  зрителей  любовь  к дешевым  конфетам и  мятным
пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!
     --  И  мне все  равно, --  сказала Ксения Павловна.  -- Но скоро придет
Николай Николаевич... Мы  бы все втроем  посидели.  Это  было  бы  для  него
сюрпризом!
     -- Не  сомневаюсь,  --  сказала  Зина.  И  тут  же подумала:  "Зачем  я
опять?..."
     -- Я очень  хочу,  чтобы вы  были друзьями,  --  почти  что  с  мольбой
произнесла Ксения Павловна.
     --  Я плохо училась  по математике,  -- сказала  Зина.  -- Но некоторые
формулы запомнила на  всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные
третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас,  и
это залог наших с ним будущих дружеских отношений.
     -- Я знаю...  вы ко мне хорошо относитесь, -- тихо и благодарно сказала
Ксения Павловна.
     -- Поэтому идемте ко мне пить чай.
     --  А если  вернется  Николай  Николаевич?  Он с  утра ничего не ел!  Я
приколю к двери записку...
     -- Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.
     Зина любила, когда Ксения Павловна  приходила  к ней. В такие вечера ей
казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная,
как располагает к отдыху и спокойствию.
     -- Если бы  я  была мужчиной, я  женилась бы только на вас,  -- оказала
Зина,  ставя  на стол хлебницу с  белыми, словно обсыпанными  мукой, мятными
пряниками  и вазочку с "Театральными" конфетами.  --  Николай Николаевич  --
счастливец!
     Ксения Павловна обрадовалась,  что Зина  упомянула  о Патове: ей  очень
хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.
     -- А  я, если  бы заново  начала свою  жизнь, вышла  бы  опять за него.
Опять... Поверьте: он идеальный муж.
     -- Идеальный муж -- это понятие  не столь положительное. Если вспомнить
классику  зарубежной драматургии! -- сказала Зина.  С нежностью взглянув  на
Ксению Павловну, она добавила: -- Я шучу. И не слишком удачно!
     -- Между друзьями возможны любые шутки,  -- сказала Ксения Павловна. --
Важно  знать, что  человек этот  --  твой  друг,  тогда уже  слова не  имеют
значения.
     -- Это верно, -- согласилась с ней Зина. -- На друзей обижаться смешно.
Я вообще обидчивых людей не люблю.  Чаще всего  это  недалекие  люди. Они не
понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если
плохой... то что же на него обижаться?
     Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:
     -- Николай Николаевич умеет быть выше обид!
     "И вообще выше всего, что вокруг него происходит!" -- про себя добавила
Зина.  Кажется,  Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее
кое-что произносить мысленно, про себя.
     --  Вы  знаете, почему  мы приехали в  этот  город?--  спросила  Ксения
Павловна.
     -- Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?
     -- Не совсем так... И все же наш приезд связан с его любовью к детям.
     -- Интересно! -- сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на
Ксению Павловну.
     --  Юра, наш сын,  уехал  учиться в  Ленинград: у  него ярко выраженные
математические способности. И он поступил на физмат.
     -- Это правильно!
     -- Что?...
     --   То,   что  человек  с   математическими   способностями  идет   на
математический факультет! А не на биологический, например...
     Ксения Павловна взглянула на Зину непонимающими глазами. И продолжала:
     -- Это было  ударом для  Николая:  он не  представляет  себе жизни  без
ребят. Без наших детей!  Потом пришло время и Лере поступать в институт. Она
мечтала быть врачом. С детства!... Представляете себе, любила болеть.
     -- Чтобы не ходить в школу?
     -- Не-ет!... Для  того, чтобы к  ней пришла женщина в белом халате. Она
задавала врачам столько  разных вопросов,  что мне становилось неудобно... В
нашем городе не  было медицинского. А тут как раз наш с Николаем приятель по
институту предложил переехать  сюда. Он занимается театрами здесь, в  отделе
культуры.
     -- В управлении, -- уточнила Зина.
     -- Ну  да... Я плохо разбираюсь в этих названиях. Николай узнал,  что у
вас есть медицинский. И это имело решающее значение.
     -- Я так и думала!
     -- Так и думали?... -- удивилась Ксения Павловна.
     -- Я понимала, что Николай Николаевич...
     С Зиной происходило что-то невероятное:  она подыскивала слова! "Милая,
наивная Ксения Павловна, -- думала она. -- Как бы мне вам все объяснить?..."
     -- Я рада за ваших детей,  -- сказала она.  -- У них есть призвание.  И
они будут ему служить.
     --  Безусловно!... Этому учил их отец. Он стремился, чтобы  они поняли,
чего хотят от жизни.
     -- А чего вы хотели, он понял? Тогда, после театрального института?...
     --  Он не виноват, что  так получилось. Он никогда  не умел переступать
через свои принципы... Это достойно уважения. Поверьте мне, Зиночка!
     Она  защищала  его  с   одержимостью  матери.  "Человек,  которого  так
защищают, наверно, достоин защиты!  --  подумала Зина.  -- Чего-то  я в нем,
может быть, не разглядела?"
     Она хотела  напомнить  Ксении  Павловне о том,  что они еще  год  назад
составили подробный  план ее  возвращения в театр. Во взрослый,  где главный
режиссер  не состоял с ней в  родственных отношениях. Зина хотела  спросить,
почему Николай Николаевич до сих пор не помог подготовить какую-нибудь сцену
для пробы в театре. Но спросила совсем о другом.
     -- А чего он сам хочет... в данный момент?
     -- Отдать все свои зн