слишком  большой  для  засохшей  сопли
комок. Исследовав его, я обнаружил, что это  кусочек  полученной  телеграммы,
которую по своей обычной нервозности я мял и месил и сунул в нос по  какой-то
мании, характерной для меня в то время.
   Гала раскрыла чемоданы и  торжественно  выгрузила  их,  чтобы  остаться  в
Торремолиносе, раз у нас были теперь деньги.
   - Нет. Погоди, мы уезжаем в Париж.
   - Зачем? Мы можем побыть здесь еще денька три.
   - Нет-нет. Вчера, после обеда, когда я ушел, хлопнув дверью, я видел,  как
желтый луч солнца пронзил облако. Как раз в эту минуту я был готов  потратить
свой жизненный сок. Потом я сломал свой молочный зуб, когда открыл у себя  во
плоти "великий миф" о Данае. Я хочу поехать в  Париж  и  сделать  так,  чтобы
прогремел гром и пошел золотой дождь! В Париже мы раздобудем деньги и достро-
им дом в Порт-Льигате.
   Ненадолго мы остановились в Мадриде, Барселоне - и Кадакесе, чтобы посмот-
реть там на наш дом. Мечта осуществлялась. Конкретная и прямая личность  Гала
воплотила здесь мой дефективный бред. Пока были только четыре стены и  дверь,
но уже и это было героизмом. Настоящий героизм ждал нас,  однако,  в  Париже.
Нам предстояло защищать свои личности в безвыходном положении, в самой жесто-
кой, самой длительной и самой великой борьбе. Все вокруг подло предавали нас.
По мере того, как мое имя внедрялось, как рак, в глубину общества, которое не
желало слышать и говорить обо мне, практическое существование становилось все
труднее. Все, кто выступал против  моего  интеллектуального  влияния  и  моих
идей, которые подрывали их в основе, заражали меня болезнью, которая тревожит
всех: денежные заботы. Я предпочел им эту болезнь. Я  знал,  что  выздоровею.
Бунюэль только что завершил "Золотой век". Я был  ужасно  разочарован.  Фильм
стал карикатурой моих идей. С первого же образа, безо всякой поэзии, атакова-
лось католичество. Все же он произвел некоторое впечатление. Особенно удалась
сцена неудавшейся любви, когда неудовлетворенный партнер жадно сосет  большой
палец ноги мраморного Аполлона. Бунюэль, который  спешно  уехал  в  Голливуд,
где, он думал, его ждут сказочные контракты, даже не был на премьере  фильма.
Публику нашли среди  сюрреалистов:  здесь  практически  не  было  инцидентов.
Несколько  смешков,  несколько  возражений  вскоре  потонули  в   единодушных
аплодисментах зала. Но через два дня все изменилось.  В  фильме  есть  кадры:
подкатывает  шикарный  автомобиль,  водитель  распахивает  дверцу  и  достает
ковчег, чтобы поставить его  на  тротуар  (крупный  план).  Потом  из  машины
появляются две прекрасные женские ноги. Это  был  момент,  выбранный  группой
хулиганствующих  молодчиков,  -  они  швырнули  в  экран  бутылки  с  черными
чернилами. В ответ на. крики "Долой бошей!" они стреляли  в  воздух,  бросали
вонючие бутылки и банки со  слезоточивым  газом.  Только  кончился  газ,  как
публику доконали сторонники "Французской акции". Полетели осколки стекла. Все
фойе студии 28,  где  размещалась  выставка  сюрреалистических  картин,  было
разгромлено. Одно из моих полотен спасла билетерша - спрятала его  в  туалет,
но остальные разорвали в клочья. Полиция прибыла  слишком  поздно.  Беда  уже
произошла.
   На другой день в парижской прессе разразился скандал. Несколько дней газе-
ты спорили по поводу моего фильма, затем он был запрещен префектурой. Некото-
рое время я опасался, что меня выдворят из Франции. К  счастью,  общественное
мнение было на моей стороне. Скандал "Золотого века" остался висеть над  моей
головой  подобно  дамоклову  мечу,  поэтому  я  решил  больше  ни  с  кем  не
сотрудничать. Я отвечал за святотатство еще до того, как оно появилось в моих
планах.  Мне  казалось  абсурдным  и  неинтересным  вызвать  антиклерикальный
скандал, когда в фильме было столько более  подрывных  идей  (позднее,  когда
Бунюэль стал коммунистом, он  вырезал  из  "Золотого  века"  самые  неистовые
куски, желая подладить его к марксистской идеологии.  Не  спрося  даже  моего
мнения, он изменил название, позаимствовав новое у Маркса. Если  в  фильме  и
была какая-то ценность, это только анархия. Я никогда не видел второй версии.
). Мой отказ никто бы  не  понял.  Сделав  "Золотой  век",  я  смогу  создать
апологию  Месонье  (Эрнест   Месонье   (1815-1891),   французский   живописец
(прим.пер.) в  живописи.  Поскольку  никто  другой  так  и  не  мог  отделить
мистификацию от настоящего в моих идеях и произведениях, вскоре привыкли  мне
все позволять и говорили: "похоже, это Дали". Это значило мало, между тем как
Дали только что сказал нечто, .что хотел сказать, и это было наконец сказано,
а он тут же брался за то, что не  осмеливался  говорить  никто  другой.  Меня
считали  самым  сумасшедшим,  самым  губительным,  самым  неудержимым,  самым
сюрреалистом, самым революционным из всех. Их невежество  делает  лишь  более
взрывным мой день и  мое  небо,  в  котором  я  воздвиг  монумент  ангелам  и
архангелам классицизма. Это небо будет всегда более мощным  и  жизнеподобным,
чем идеальный ад "Золотого века", мой классицизм более  сюрреалистичным,  чем
их романтизм,  мой  реакционный  традиционализм  более  скандальным,  чем  их
недоношенная  революционность.  Все  современные  послевоенные  потуги   были
ложными и заслуживали смерти. Традиция же заставила признать себя в  живописи
и во всем, без чего любая духовная деятельность обречена на  небытие.  Больше
никто не умел ни писать, ни рисовать. Все  стало  на  одно  лицо  и  на  одну
национальность. Уродство и бесформенность были вскормлены  ленью.  Мастерские
слышали лишь разговоры в кафе. Музы вдохновения покинули их Парнас взамен  на
Пуссена. Выходили на улицу пройтись и пощупать девок. Художники  сотрудничали
с оппортунистическими демагогами, непомерные амбиции делали  их  буржуазными,
они пьянели от повального  скепсиса,  окунувшись  в  распутство  счастья  без
трагедии и без  души!  Таковы  были  мои  враги,  которые  ни  перед  чем  не
останавливались, как бешеные псы.

                  Глава одиннадцатая


                   Моя борьба - Участие в сюрреалистичес-
                   кой революции и моя позиция - Объект
                   сюрреализма против пересказанного сна -
                   Паранойольно-критическая деятельность
                   -Противавтоматизма

                                 Моя борьба:

         ПРОТИВ                         ЗА

         простоты                                сложность
         однообразия                             разнообразие
         уравниловки                             иерархию
         коллектива                              индивидуальность
         политики                                метафизику
         музыки                                  архитектуру
         природы                                 эстетику
         прогресса                               постоянство
         механичности                            мечту
         абстракции                              конкретность
         молодости                               зрелость
         оппортунизма                            фанатизм
         шпината                                 улитки
         кино                                    театр
         Будды                                   маркиза де Сада
         Востока                                 Запад
         солнца                                  луну
         революции                               традицию
         Микеланджело                            Рафаэля
         Рембранта                               Вермеера
         диких предметов                         ультрацивилизованные
         африканского                            предметы современного
         искусства                               искусства 1900 года
         философии                               Возрождение
         медицины                                религию
         призрака                                магию
         женщин                                  Гала
         мужчин                                  меня самого
         скептического Времени                   мягкие часы
         гор                                     Веру

   Приехав в Париж, я понял: главный результат успеха моей выставки у Гойман-
са - я нажил врагов. Кто это были? Почти все. Современное искусство  объявило
тотальную мобилизацию против сильного, смелого и непонятного произведения. И,
наконец, моя выставка не была современным  "молодым"  искусством.  С  первого
взгляда было ясна, что я ненавижу свою эпоху. "Художественные трагедии" долж-
ны были игнорировать  меня  до  последней  минуты,  когда  старые  господа  в
изъеденных  молью  гетрах,  с  усами,  пятнистыми  от  табака,  в   пиджаках,
украшенных орденскими ленточками Почетного  легиона,  тянулись,  чтобы  лучше
разглядеть мои картины, и чувствовали сильное искушение увезти их и  повесить
у себя в столовой рядом с  каким-нибудь  Месонье.  Старики,  которым  уже  за
пятьдесят, не ленились  любить  живопись,  они  любили  и  понимали  меня.  Я
появился, чтобы защитить их, - и они это чувствовали. На самом же деле они  в
этом не нуждались, так как сами по себе были силой, и я просто  пристраивался
рядом с ними, рядом с традицией, - это вело к победе.
   Когда я приехал в Париж, гнилые интеллектуальные круги были под неизбежным
влиянием уже отвергнутого мной интуитивизма - его апология инстинкта, жизнен-
ного  импульса  привела  к  крупным  эстетическим   потерям.   На   парижскую
интеллигенцию набросилась дикая Африка. Все восторгались  черным  искусством,
благодаря Пикассо и сюрреалистам. Я краснел от стыда и бешенства, увидев, как
наследники Рафаэля упиваются уродством.  Мне  надо  было  найти  противоядие,
поднять знамя против плодов духовного  рабства  и  узости  мышления.  У  меня
появилась  идея  бросить  против  диких   предметов   декадентский   предмет,
цивилизованный европейский "стиль модерн". Я всегда рассматривал  эпоху  1900
года как следствие  психопатического  грекороманского  декаданса.  Я  говорил
себе, что эти. люди глухи к эстетике и увлечены только жизненным импульсом, -
и собирался доказать им, что в малейшей орнаментальной детали  предмета  1900
года  больше  тайны,  поэзии,  эротики,  безумия,  муки,  пафоса,  величия  и
биологической глубины, нежели в  их  диком  уродливом  фетишизме.  Однажды  в
центре Парижа я обнаружил вход в  метро  1900  года,  который,  к  несчастью,
собирались снести и заменить ужасными безликими постройками. Фотограф Брассай
сделал серию снимков декоративных элементов этих маленьких антре - и никто не
поверил своим глазам, насколько "стиль модерн"  показался  сюрреалистическим.
Стали  искать  предметы  1900  года  на  Блошином  рынке.  И   вскоре   стало
чувствоваться влияние 1900 года. Максим приостановил работу и  модернизировал
свой ресторан. Вошли в моду песенки и  костюмы  того  времени.  Отчасти  даже
стали спекулировать духом и анахронизмами 1900 года, изображая его в  наивных
и юмористических фильмах.  Кульминация  была  достигнута  несколькими  годами
позже Эльзой Скиапарелли,  которой  удалось  ввести  в  моду  подобранные  на
затылке волосы.
   Так я увидел, как Париж меняется у меня на глазах по моему повелению.  Но,
как всегда, мое влияние настолько превзошло меня самого, что я не мог  никого
убедить, что оно исходит от меня. Тот же феномен случился несколько лет спус-
тя, когда я второй раз высадился в Нью-Йорке и понял, что большинство  витрин
больших универмагов вдохновлено находками сюрреалистов  (и  моими,  в  первую
очередь). Вечная драма моего влияния - оно всегда ускользает из моих рук и  я
не могу ни управлять им, ни пользоваться. Итак, я находился в Париже, который
вслушивался  в  мои  лозунги.  Если  я  читал  статью,  направленную   против
функциональной архитектуры, я знал, что это  исходит  от  меня.  Если  кто-то
произносил невзначай: "Боюсь, что это модерн", я также знал, что это идет  от
меня. Публика еще не решалась следовать за мной, но я  рассеял  ее  сомнения.
Модернистские художники имели все основания ненавидеть меня.
   Пользоваться   моими   открытиями   было   невозможно,   меня    постоянно
обворовывали. Стоило мне объявить "стиль модерн" - и достаточно было выйти на
улицу,  чтобы  убедиться  в  его  распространении:  кружева,  фильмы,  ночные
сорочки, обувь - все тяготело к нему.  Сотни  ремесленников  зарабатывали  на
жизнь, мастеря все это, в то  время,  как  я  слонялся  по  Парижу,  не  имея
возможности что-то делать. Все могли осуществить мои идеи, кроме меня! Я даже
не буду знать, куда и как обратиться,  чтобы  стать  безвестным  статистом  в
одном из фильмов а 1а 1900 год, в котором снимались кинозвезды и  на  который
затрачены миллионы!
   Это был период, когда я разочаровался в своих изобретениях.  Продажа  моих
картин  упиралась  во   франко-каменно-строительные   работы   модернистского
искусства. Я получил письмо от  виконта  Ноайе.  Он  готовил  меня  к  самому
худшему. Надо было решаться зарабатывать на жизнь подругому. Я уточнил список
бесспорно моих изобретений.
   Я изобрел:
   искусственные ногти с маленькими зеркальцами, в которые можно смотреться;
   прозрачные манекены для витрин. В них наливали воду, в  которой,  имитируя
кровообращение, плавали рыбки;
   мебель из бакелита, отлитую по эскизам самого покупателя;
   вращающиеся скульптуры-вентиляторы;
   очки-калейдоскоп - их следует  надевать  в  машине,  если  вокруг  скучные
пейзажи;
   фотографические маски для современных репортеров;
   комбинированные макияжи, позволяющие стереть с лица все тени;
   туфли на пружинках для облегчения ходьбы;
   осязательное кино, которое посредством очень простого механизма  позволяет
трогать все, что видишь: ткани, меха, устрицы, мясо, сабли, собак и пр.;
   предметы для самых загадочных психических и  психологических  наслаждений:
одни неприятны настолько, что покупатель  разобьет  их  о  стенку  на  тысячи
осколков, другие издают  противные  звуки  -  так  вилка  сильно  скребет  по
мраморному столу, царапая нервы и доводя до  зубовного  скрежета,  покупателю
только остается грохнуть такой предмет о стену и услышать приятный мелодичный
звон; предметы, которые не знаешь куда  девать  и  испытываешь  удовольствие,
когда от них избавляешься, -  мазохисты  обеспечат  огромный  успех  торговле
подобными предметами;
   платья  с  фальшивыми  накладными  деталями,  с  анатомической   точностью
соответствующие тому, что внутри, - чтобы создать образ  женщины,  отвечающий
эротическим представлениям мужчины;
   дополнительные фальшивые  груди  на  спине,  которые  могли  бы  совершить
переворот в моде лет на сто;
   ванны всевозможных форм- и даже ванна без ванны, с искусственно подающейся
водой;
   каталог автомобилей аэродинамической формы - такие через десять лет  взяли
на вооружение все создатели машин.
   Эти изобретения были нашим мучением. Особенно  страдала  Гала:  во  второй
половине дня одержимо и преданно она пускалась в крестовый поход с моими про-
ектами под мышкой. Ее терпение превышало все границы человеческой выносливос-
ти. Она возвращалась вечером осунувшаяся, чуть живая от усталости, - и с теми
же рулонами, плодами моего увлечения.
   Я спрашивал:
   - Не пошло?
   Она рассказывала мне обо всем терпеливо и в мельчайших деталях.  Мы  часто
плакали, а потом, чтобы забыть про заботы, отправлялись в  полумрак  местного
кинотеатрика. Повторялась одна и та же история: сперва находили мои изобрете-
ния бессмысленными и не имеющим коммерческой ценности. Затем, когда Гала нас-
тойчиво убеждала их  в  практической  ценности,  ей  возражали:  вещь  внешне
эффектна, но ее невозможно создать  или  она  стоила  бы  сумасшедших  денег.
Приговор был беспощадным. Подавленные, мы должны были отказываться от  одного
проекта и приниматься за другой.
   - Раз не пошли искусственные ногти, может,  попробуем  осязательное  кино,
очки-калейдоскоп или аэродинамические автомобили?
   Гала наспех обедала и отправлялась на автобусе в новый крестовый поход. Но
перед этим крепко  целовала  меня  в  губы  и  говорила  :  "Мужайся!"  И  я,
расстроенный, полдня писал свою антимодернистскую картину, в то время  как  у
меня в голове кружились тысячи неосуществимых проектов.
   И все же... И все же раньше или позже мои проекты были осуществлены - дру-
гими людьми и так отвратительно, что я больше не мог вернуться к ним. Однажды
мы узнали, что кто-то выпустил искусственные ногти, в другой  раз  -  что  по
улицам разъезжают аэродинамические автомобили. Както утром я прочел в газете:
"Недавно в витрине поместили прозрачные манекены,  служащие  аквариумами  для
рыб. Это напоминает Дали". Еще хорошо, что меня хотя  бы  упомянули.  А  ведь
множество раз мне высказывали претензии, что я копирую в своих картинах чужие
идеи. Мои идеи начинали любить с того момента, когда неизвестно кто обесчещи-
вал их под предлогом улучшения. О ужасный французский добрый  здравый  смысл!
Он  сделал  из  моего  имени,  обретшего  известность,  какое-то  пугало  для
воробьев. "О, Дали! Это необыкновенно, но безумно и нежизнеспособно". А я так
хотел, чтобы было жизнеспособно! У  общества,  которое  восторгалось  мною  и
пугалось меня, я хотел всегонавсего отобрать немного золота. Тогда мы, Гала и
я, могли бы спокойно жить, без страха перед призраком нищеты, угрожавшим  нам
еще с Торремолиноса. Если я не заработаю денег, Гала опять  придется  творить
чудеса из того немногого, что  у  нас  еще  остается.  Никогда  грязные  уши,
цыганская жизнь и засаленные простыни не вступали  к  нам  на  своих  длинных
лапах. Мы  не  знали  жареной-пережареной  картошки  и  унизительных  визитов
служащих с неоплаченными  счетами  за  газ  и  электричество  и  безнадежными
звонками у запасного входа пустой кухни.  Никогда  не  сдавались  мы  бытовой
прозе. Мы  выкручивались  благодаря  чудесам  стратегической  ловкости  Гала.
Располагая небольшими средствами, мы питались скромно, но хорошо.  Мы  никуда
не ходили. Гала сама шила себе платья, а я работал  в  сто  раз  больше,  чем
любой посредственный художник. Я полностью  выкладывался,  готовясь  к  новым
выставкам и продавая работы редким товарищам. Гала иной  раз  упрекала  меня,
что я работаю за низкую плату, а  я  отвечал  -  удивительно,  что  есть  еще
товарищи, ведь я гений, а гениям предназначено умирать с голоду.
   - Мы изо дня в день находимся в постоянном, нечеловеческом  напряжении,  и
кончится тем, что мы не выдержим.
   А рядом -  забытые  ныне  художники  жили  на  широкую  ногу,  "тиражируя"
далинийские идеи. Если Дали вырабатывал неусваиваемую, слишком перченую пищу,
их рецепт зато заключался в том, чтобы  тошнотворные  холодные  блюда  слегка
присолить Дали и пустить на продажу. Щепотка Дали в  облаках  и  пейзажах,  в
меланхолии, в фантазии, в беседе, но всегда лишь щепотка - только  так  можно
добиться острого и пикантного вкуса. И чем более все это становилось приятным
и коммерческим, тем становилось ужасней, чем больше Дали лишался своей  доли,
тем больше свирепел. Я говорил себе: спокойно, продолжай свое.  Вместо  того,
чтобы отступить на шаг, я делал пять шагов вперед, поддерживаемый Гала, такой
же упрямой и несгибаемой, как  я.  В  день  успеха  все  крысы,  все  грязные
цыганские уши, все розовые щеки легкой жизни были бы у наших ног. Строгость и
само ограничение держали нас в  постоянной  форме,  в  то  время  как  другие
утопали в легкой  жизни.  Кокаин,  героин,  алкоголь  и  педерастия,  повсюду
кокаин, героин, пьянствография, опиум и педерастия  стали  средством  достичь
легкого успеха. Франкмасоны порока  помогали  друг  другу  с  сентиментальной
привязанностью из общего страха перед одиночеством. Все жили  вместе,  потели
вместе, мочились вместе в ожидании, пока кто-то упадет и можно будет  вонзить
ему в спину др