иль  отношений,
но ежели я что-то организовывал вроде банкета или выезда  за  город,  то
занималась этим, безусловно, именно она. А кто же  еще?  Не  я,  уж  это
точно. А больше некому. Муся посмотрит в свою замечательную  книжечку  и
все-все мне расскажет. Есть  у  моего  литагента  такая  книжулечка  под
названием  "органайзер",  да  не  маленькая,  а  полноценного   книжного
формата, по странице на каждый день года, и страницы эти у нее  исписаны
мелким почерком сверху донизу. Муся всегда  все  записывает,  вплоть  до
мелочей, именно поэтому никогда ничего не забывает и не упускает.  Очень
собранная дамочка.
   Что же будет с моим днем рождения в этом году? Как сделать так, чтобы
не общаться ни с кем, кроме самых близких - мамы, Лины, Женьки  и  Муси,
но в то же время не лишить себя  удовольствия  получить  поздравления  и
подарки? Да, я стыжусь порой этой поистине детской любви к  собственному
празднику, но я не стану корчить из себя усталого от жизни эстета и всем
рассказывать, как я не люблю свой день рождения. Люблю.  Я  не  страшусь
ежегодно возрастающих цифр, обозначающих  мой  возраст.  И  поздравления
получать я люблю. И подарки. Причем не меркантильно (у  меня  достаточно
денег, чтобы купить себе все, что  захочется),  а  именно  по-детски,  с
тайным  трепетом  ожидания  сюрприза.  И  хотя  мне,  мужику  не  первой
молодости, чаще всего дарят цветы и дорогие спиртные напитки, все  равно
меня это радует и греет мою восторженно-циничную душу старого  мальчика.
И даже потеря памяти, вселившая в  меня  страх  перед  внешним  миром  и
контактами со знакомыми людьми, не заставит меня забыть о самом приятном
дне в году.
   Удовольствие от  мыслей  о  дне  рождения  в  сочетании  с  радостным
ожиданием  Муси,  чьи  рассказы  должны  были  немедленно  и   полностью
заполнить царящую в моей памяти пустоту, ввергло меня  в  некое  подобие
эйфории, которая не давала обращать  особое  внимание  ни  на  брюзжание
сверх  обычного  со  стороны  Чертополоха  Петровича,  ни  на   какую-то
чрезмерную подавленность нашей нежной Мимозы - Елены. Я, конечно, не мог
не заметить, что настроение у обоих  моих  собеседников  сегодня,  мягко
говоря, хреновое, но не испытал ни малейшего желания ни  спросить  их  о
причинах, ни попытаться развеять мрачное  состояние  их  душ.  Мне  было
наплевать. На все вообще и на них в частности. Я слишком многого ждал от
сегодняшнего визита Муси, и все прочее уже не имело никакого значения.
   Муся явилась даже раньше, чем я ждал.  Осунувшаяся,  бледненькая,  но
веселая, с блестящими глазами и  трепещущими  от  готовности  улыбнуться
пухлыми губами.
   - Все, Корин,  я  отстрелялась  по  канадской  цели!  -  торжественно
заявила она, по-кошачьи уютно устроившись в кресле. - Теперь я  твоя  до
тех пор, пока ты во мне нуждаешься. Всех пошлю к чертовой матери и  буду
заниматься только твоими делами.
   Я деликатно усомнился в необходимости столь суровых  жертв,  но  Муся
решительно пресекла мои попытки быть благородным.
   - Корин, ты - мой автор номер один. И потом, ты особенный, ты  совсем
не похож на всех остальных моих подопечных. Если я  не  буду  заниматься
твоими делами, то кто будет это делать? Твоя жена занята своим бизнесом,
сын еще слишком мал, матушка слишком далека от современных требований  к
деловой активности, друзей у тебя нет,  секретаря  тоже.  А  сам  ты  не
умеешь. Ты в этом смысле  абсолютно  уникален,  все  прочие  мои  авторы
устраивают свои дела сами  и  без  меня  не  пропадут,  если  я  с  ними
расстанусь, они просто будут меньше зарабатывать, но жизнь  для  них  не
остановится. А ты без меня пропадешь. Согласен?
   Естественно, я был согласен.  И  тут  же  засыпал  Мусю  вопросами  в
надежде на то, что ее подробные ответы разбудят наконец  мои  впавшие  в
кому воспоминания. И снова надежды не оправдались, я ничего не вспомнил.
Но зато узнал о себе много нового и весьма любопытного.
   Во-первых, выяснилось, что я так и остался кобелем, несмотря на новый
виток в отношениях с женой. В прошлом году  во  Франкфурте,  куда  мы  с
Мусей приехали на книжную ярмарку, я познакомился с прелестной  женщиной
и  впал  в  страстный  роман,  по  ею  пору  поддерживаемый  телефонными
разговорами и ее двукратными  приездами  в  Москву  по  делам  фирмы,  в
немецком представительстве которой она работает.  Ай  да  я!  Вообще-то,
меня это не красит, если судить с точки зрения общественной морали,  но,
с другой стороны, это обычный для меня  стиль  жизни,  и  я  никогда  не
мучился вопросом, правильно ли  это  и  прилично  ли,  когда  мужчина  с
одинаковым  удовольствием  спит  с  двумя  разными  женщинами  и  каждую
по-своему любит. Не знаю, прилично ли, но в том,  что  это  правильно  и
нормально, я ни разу  не  усомнился  с  тех  пор,  как  мне  исполнилось
двадцать пять.
   Во-вторых, мои финансовые дела находятся в  полном  порядке,  никаких
непредвиденных крупных трат зимой у меня не было, и  Муся  не  имеет  ни
малейшего представления о том, почему я не дал дочери  обещанных  денег.
Проблемы Светкины я  со  своим  литагентом  не  обсуждал,  хотя  однажды
спросил, нет ли у нее знакомых в среде музыкальных продюсеров.  Якобы  я
хотел о ком-то навести справки. Вероятно, о новом Светкином возлюбленном
Гарике. Хотел выяснить, какова его репутация в мире  шоу-бизнеса,  знает
ли  его  кто-нибудь  и  как  оценивают   степень   его   одаренности   и
перспективность грандиозных проектов моей дочери.  Но  об  этом  я  могу
только догадываться, потому что Муся  сама  ничего  толком  не  знала  и
знакомых в той среде у нее не оказалось, хотя она,  со  свойственной  ей
исполнительностью и обязательностью, взялась отыскать нужных мне  людей.
Но я ответил, что, мол, не стоит напрягаться, это не  так  уж  и  важно.
Просто если бы такие знакомые были, то я поговорил бы с ними, а коль нет
- так и нет.
   В-третьих, я затеялся писать книгу о том, что  в  нашем  Министерстве
внутренних  дел  окопались  воры,  коррупционеры,  пособники   всяческих
негодяев и откровенные бандиты. Я действительно (тут Лина  не  ошиблась)
собирался делать привычный для  меня  производственный  роман  о  буднях
сотрудников  министерства.  Толчком  же  послужила   встреча   с   неким
человеком, который обратился ко мне со своей бедой. Ко  мне  и  в  самом
деле многие пытаются обратиться с просьбами о помощи, в частности, чтобы
я помог разобраться в их деле. По представлениям этих  людей,  писатель,
особенно популярный, это человек, который ногой открывает двери в  любые
кабинеты, и уж  если  он  придет  с  бумагами  и  скажет,  что  человека
незаслуженно обидели, то все тут же, ломая  ноги,  кинутся  разбираться,
искать правду и непременно решат дело в  пользу  просителя.  Может,  при
советской власти так оно и было, но сейчас -  нет.  Каким  бы  известным
писателем я ни был, лично мне могут пойти навстречу и сделать что-нибудь
побыстрее или без очереди, но не более того. А уж на людей, за которых я
буду просить, чиновничьи милости никак не распространяются. Поэтому  мое
заступничество абсолютно бессмысленно. Кроме  того,  где  гарантии,  что
поиски правды, то есть законного и  справедливого  решения  вопроса,  не
обернутся во  вред  просителю?  Нет  таких  гарантий,  ибо  проситель-то
уверен, что прав в своих притязаниях, но у закона  на  этот  счет  может
быть совсем другое мнение, вот и окажется в итоге, что мое вмешательство
привело к нежелательному результату. А виноватым будут считать меня. Мне
оно нужно?
   Однако некоторым просителям все же удавалось прорваться сквозь мощный
заслон Мусиных решительных отказов и терпеливых объяснений. И это не  ее
вина, просто они каким-то неведомым мне образом  узнавали  мой  домашний
телефон или даже адрес и настойчиво  звонили  или  подкарауливали  возле
дома. Вот и этому просителю удалось прорваться. Во всяком случае, Мусе я
рассказывал, что он пришел ко мне домой. Уважаемый  человек,  профессор,
доктор   каких-то   точных   наук,   не   то    технических,    не    то
физико-математических. У него погиб внук, шестнадцатилетний мальчик. Его
нашли в лесу повешенным, и милиция после  наспех  проведенного  дознания
пришла к выводу, что он повесился сам и что  оснований  для  возбуждения
уголовного дела нет.  Вскрытие,  по  мнению  убитого  горем  деда,  было
проведено поверхностно,  а  если  не  поверхностно,  то  его  результаты
сфальсифицированы. Мальчик был  повешен  на  чьем-то  чужом  ремне,  его
собственный  так  и  оставался  на  джинсах.  Родные  пытались  обратить
внимание милиции на  эту  деталь,  но  безрезультатно.  Более  того,  за
несколько месяцев до этого в том же городе  был  найден  повешенным  еще
один подросток, и тоже на чужом ремне, и тоже было  вынесено  решение  о
том, что это самоубийство. Дед погибшего мальчика не допускал и мысли  о
том,  что  внук  мог  покончить  с   собой,   это   был   жизнерадостный
уравновешенный юноша, и никаких изменений в его настроении или поведении
близкие не замечали. При этом дедушка  как  настоящий  научный  работник
перелопатил гору литературы о подростковых суицидах и пришел  к  выводу,
что если бы ребенок  в  таком  возрасте  захотел  уйти  из  жизни  путем
самоповешения, то в девяноста девяти процентах случаев сделал бы  это  у
себя дома. А  не  в  лесу.  Причину  же  столь  халатного  и  бездушного
отношения милиции к своим обязанностям дед  видел  в  нежелании  тратить
время на раскрытие тяжких преступлений, потому что время это нужно нашим
доблестным милиционерам совсем для других дел, например, для того, чтобы
заниматься поборами с местных предпринимателей и торговцев или ездить по
указанным  бандитами  адресам  и  устраивать,   прикрываясь   формой   и
удостоверениями, все различные разборки, в том  числе  и  с  применением
физической силы. Что же касается прокурора, равнодушно взирающего на это
беззаконие, то его позиция объясняется тем, что  он  сильно  зависит  от
благорасположения  милиционеров,  однажды  застукавших  его  с  поличным
просто-таки  при   совершении   преступления.   И   они,   по   взаимной
договоренности, будут молчать ровно до тех пор, пока он дает им  дышать,
иными словами - самовольно решать, что является преступлением, а  что  -
нет, по какому факту работать, а какой замарафетить.
   Еще Муся рассказала, что история эта  показалась  мне  уж  слишком...
Короче, я не был уверен, что все происходило именно так и за  всем  этим
стояли именно такие мотивы. Однако Муся мои сомнения развеяла,  объяснив
мне, что  я  оторвался  от  жизни,  живу  в  башне  из  слоновой  кости,
передоверив окружающим все организационные моменты своего существования,
и просто не  имею  представления  о  том,  какой  бардак,  безобразие  и
беззаконие царят сегодня в  правоохранительных  структурах.  А  когда  я
заговорил о том, что, может, мне  попробовать  об  этом  написать,  Муся
горячо меня поддержала, высказав со своей стороны  ряд  вполне  разумных
аргументов, которые она мне сегодня снова повторила. Мои последние книги
- о дизайнерах и о риэлтерах  -  рассказывают  о  жизни  "новых  молодых
русских" и, соответственно, интересны  в  первую  очередь  именно  этому
социально-биологическому слою. Людей, которым сегодня за пятьдесят,  мои
герои с их  бизнес-проблемами,  фьючерсными  сделками,  консалтингами  и
лизингами  не  очень-то  волнуют.  Пора  написать  книгу,  обращенную  к
старшему поколению, чтобы завоевать и эту часть читательской  аудитории.
А  старшее  поколение  в  нынешнее  время  весьма   обеспокоено   именно
проблемами беззакония и произвола. Ведь они, в отличие от молодых, очень
хорошо помнят то время, когда звание милиционера звучало гордо, работать
в милиции было престижно и считалось, что "она их бережет". Кроме  того,
на фоне  моей  демонстративной  аполитичности  неплохо  бы  хоть  как-то
высказаться  критически  в  отношении  существующих  порядков,  чтобы  у
читателей не возникло  ощущения,  что  я  зажрался  и,  получая  высокие
гонорары, живу в полном ладу и согласии с тем  самым  миром,  в  котором
столько  нищих,  голодных,  безработных,  разоренных   и   несправедливо
обиженных. Я, по мнению многоопытной Муси, много лет  эксплуатирую  жанр
производственного бытописательства, и пришло уже время впустить  в  свое
творчество свежую  струю,  дабы  не  быть  однообразным  и  не  надоесть
читателям.
   Мусе  я  верил,  у  нее  действительно  был   и   огромный   опыт   и
фантастическое чутье. Ну и кроме того,  в  глубине  души  я  не  мог  не
признать, что она права.  Впрочем,  как  всегда.  Моя  Пушистая  Кошечка
никогда не ошибалась, во всяком случае, за  те  годы,  что  работала  со
мной.
   Так вот, приняв принципиальное  решение  о  том,  что  по  завершении
"Треугольного метра" я возьмусь за роман  о  безобразиях,  творящихся  в
МВД, я стал потихонечку собирать материал. Не целенаправленно, чтобы  не
отрывать внимание от книги о риэлтерах, а от случая к случаю,  используя
для этого всяческие удобные оказии. Например, когда ездил  во  Франкфурт
или в Париж, попутно заезжал и в другие города Германии  или  Франции  и
встречался с людьми, которые могли  бы  рассказать  кое-что  любопытное.
Откуда я узнавал об этих людях? Оказывается, среди  моих  многочисленных
знакомых были и некоторые чиновники Министерства внутренних дел, и  один
из них,  горячо  болеющий  душой  за  утрату  любимым  ведомством  своей
безупречной репутации, вызвался поделиться тем, что знает сам,  и  найти
надежные источники информации о том, чего сам он не знает или  знает  не
точно. Кстати говоря, моя новая пассия из Франкфурта как раз и  была  из
числа тех людей, которые должны были помочь  мне  установить  контакт  с
кем-то, проживающим в Кельне. И пока Муся оттаптывала огромные павильоны
книжной ярмарки, выполняя поручения  российских  издателей  и  отдельных
авторов,  я  успел  не  только  дать  все  запланированные  интервью   и
поучаствовать в мероприятиях ярмарки, но и смотаться  в  Кельн.  Прыткий
какой, однако...
   Мы проговорили с Мусей до позднего вечера,  я  даже  ужин  пропустил,
чтобы не прерывать разговор. Благо холодильник в палате  оказался  забит
фруктами и деликатесами, принесенными мамой и Линой. Муся заверила меня,
что займется моим раненым автомобильчиком, до сих  пор  скучающим  возле
здания талдомской милиции, и завтра же постарается заехать ко мне домой,
переписать из компьютера на дискету все наработки  к  новому  роману,  а
также привезти мой ноутбук, чтобы я смог эти материалы  посмотреть.  Что
же касается грядущего дня рождения, то самым оптимальным, по ее  мнению,
было бы оставить все как есть. Пусть те, кто  захочет  поздравить  меня,
приносят цветы и подарки либо ко мне домой, либо к Мусе в  офис,  а  она
потом привезет мне все скопом.
   Напоследок я после  некоторых  колебаний  все  же  задал  ей  вопрос,
который продолжал раздражающе зудеть в моем сознании:
   - Ты не знаешь, что могло выбить меня из  колеи  настолько,  чтобы  я
поддался на матушкины уговоры написать книгу о сестре?
   Муся глянула удивленно и недоверчиво.
   - Неужели ты согласился? Ты же так не хотел, ты много раз мне об этом
говорил...
   - В том-то и дело, - я удрученно вздохнул. - Не хотел - не  хотел,  а
вот сломался. Знать бы, на чем именно. Может, я  был  чем-то  расстроен,
удручен или, наоборот, сильно радовался, пребывал в радужном настроении.
А? Не знаешь?
   - Когда это случилось? - Муся слегка нахмурилась, снова открыла  свой
органайзер, приготовилась листать.
   - Не могу сказать точно, но судя по всему, в феврале  или  марте.  То
есть после того, как я закончил "Треугольный метр".
   Муся пошелестела страницами, побегала глазами по  строчкам,  усеянным
плотными мелкими буковками, покачала головой.
   - Ничего такого... В феврале у тебя было пять интервью  газетам,  еще
два для журналов, два выступления по телевидению и три по радио. В марте
поспокойнее,  всего  четыре  интервью  для  прессы,   одна   запись   на
телевидении,  и,  насколько  я  помню,  никто  тебя  не  разозлил  и  не
расстроил, никаких скандалов. Еще мы с тобой ездили в Лейпциг на книжную
ярмарку, у тебя там были две встречи  с  читателями,  все  прошло  очень
спокойно и достойно. Между прочим, в  Лейпциг  приезжала  твоя  дама  из
Франкфурта, повидаться. Ты был очень доволен. Плохих  рецензий  на  твои
книги тоже не было.  Нет,  внешне  ничего  такого,  что  могло  бы  тебя
подкосить, я не нахожу. Но, Андрей, -  Муся  закрыла  органайзер,  сняла
очки, аккуратно вложила их в дорогой кожаный футляр с эмблемой  Версаче,
- я не могу быть авторитетным источником информации  в  таких  вопросах.
Твоя внешняя жизнь проходит на моих глазах, но  что  происходит  у  тебя
внутри, знаешь только ты сам. Со мной ты не  делишься.  У  тебя  нередко
бывает плохое настроение, ты впадаешь в депрессии, но  ни  разу  за  все
годы, что мы с тобой работаем, ты не поделился  со  мной,  не  сказал  о
причинах. Ты это не обсуждаешь. Ради бога, пойми меня правильно, это  не
в упрек я говорю, я только констатирую, что мы с тобой добрые  товарищи,
деловые партнеры, но не друзья. Может быть,  тебе  лучше  поговорить  об
этом с Линой?
   - Не хочу, - разочарованно буркнул я.
   - Почему же?
   - Потому что как только Лина узнает, что я  согласился  работать  над
книгой о Верочке, она меня поедом съест. Лина  -  нормальная  баба,  тем
более крутится в бизнесе. Она прекрасно понимает, что книга о сестре  не
будет иметь и не может иметь коммерческого  успеха.  И  потом,  Лина  не
только нормальная баба, но  и  нормальная  невестка.  Она  не  придет  в
восторг от того, что матушка имеет на меня влияние  большее,  чем  жена.
Одно дело, если я скажу, что принял решение сам. И совсем другое -  если
придется признаваться, что маман мне это решение навязала, и при этом  я
даже не представляю, каким образом.
   - Сочувствую, - Муся кивнула, но губы  ее  не  смогли  скрыть  своего
намерения растянуться в насмешливой улыбке. - Когда свекровь и  невестка
не пылают друг к другу нежными  чувствами,  мужчина  всегда  оказывается
крайним. Ему приходится выбирать, кого из них  двоих  он  любит  больше.
Если сможет выбрать - навлечет на себя гнев отвергнутой стороны. А  если
не сможет, будет вертеться, как уж на сковородке, чтобы для  обеих  быть
хорошим.
   - То есть ты считаешь, что я веду себя не правильно? -  с  сарказмом,
как мне показалось, спросил я. - Верчусь, как уж  на  сковородке,  чтобы
всем угодить?
   - Что ты, Корин, как я могу тебя осуждать? - рассмеялась  она.  -  Ты
такой, какой есть, и я тебя таким полностью принимаю.  Если  бы  ты  был
другим, если бы у тебя был другой характер и другой  менталитет,  ты  бы
писал совсем другие книги, и совершенно неизвестно, были бы  они  такими
же популярными и любимыми или нет. Ради бога, не вздумай меняться, иначе
читатели потеряют своего  любимого  автора,  а  я  -  основной  источник
материальных средств.
   Вот что меня всегда умиляло в Мусе, так это ее умение быть циничной с
такой неподражаемой и интеллигентной откровенностью, что даже  обижаться
невозможно. Ну скажите, кому вы позволили бы сказать, что  вас  любят  и
ценят только за то, что вы даете заработать?
   Я пошел провожать Мусю к воротам больничного парка, рядом с  которыми
она оставила машину.  Задумчиво  постоял  пару  минут,  глядя  вслед  ее
тающему в сумерках белоснежному  авто,  и  прислушался  к  себе.  Может,
прогуляться, сделать пару кругов по аллеям? И снова нахлынул страх. Если
бы  рядом  были  Павел  Петрович  и  Елена  -  тогда  другое   дело.   Я
только-только восстановил душевное равновесие, убедил себя  в  том,  что
никто в меня не стрелял и убить не пытался.  А  вдруг  снова  что-нибудь
случится? Пусть даже и не в самом деле, пусть мне только померещится, но
я опять начну волноваться, дергаться и психовать. А ведь основания, если
вспомнить  Мусин  рассказ,  у  меня   ес