ты?" Но вслух я, разумеется,  этого
не сказал.
   - Видишь ли, - начал я  уклончиво,  -  у  меня  нет  таких  знакомых,
которые могут помочь тебе с паспортом. Я могу  попробовать  позвонить  в
одно место, но ничего не обещаю.
   - А ты пообещай, Дюхон, пообещай,  -  голос  Викулова  внезапно  стал
серьезным. - Это очень важно. Это вопрос жизни и смерти.
   -  Очередной  контракт  горит?  -  вяло   поинтересовался   я.   Мне,
подавленному происшедшим, совсем не интересно было разговаривать о чужом
бизнесе.
   - Я тебе расскажу, чтобы ты понимал. Мои  конкуренты  пошли  ва-банк.
Мои  источники  мне  сообщили,  что  против  меня  собираются  возбудить
уголовное дело и немедленно арестовать. Это может случиться уже  завтра.
Или послезавтра. Но в любом случае, пока этого  еще  не  произошло,  мне
нужно успеть уехать. Понимаешь? В турагентстве, через которое  я  всегда
делал паспорт и визы, могут организовать это только за четыре  дня,  три
рабочих дня на паспорт и день на визу, но там еще выходные попадают, так
что всего получится неделя, а я столько ждать не могу. Ты уж постарайся,
Дюхон. И пойми еще  вот  какую  вещь:  я  не  могу  обратиться  к  своим
знакомым, потому что произойдет утечка информации и  меня  арестуют  еще
быстрее, чем собираются. Только ты можешь  мне  помочь.  Так  что  давай
помогай.
   Что-то вспыхнуло во мне и запылало жарким, сжигающим все человеческое
огнем. Когда я был ребенком, потом подростком, я обожал Борьку.  Он  был
моим кумиром, родители ставили его мне в пример, и я искренне  стремился
если уж не стать таким, как он, то хотя  бы  заслужить  его  похвалу.  И
столь же сильной, как обожание, была моя ненависть. Я понимал,  что  мне
никогда не стать таким, как он, и никогда мне не дождаться от него  слов
одобрения. Я зависел от него и ничего не мог с этим  поделать.  Мучился,
плакал, давал себе смешные детские клятвы  -  и  на  другой  день  снова
просительно заглядывал в его глаза,  подлизывался  и  шел  у  Борьки  на
поводу.
   О, как легко ему все давалось! Один из лучших учеников в  классе,  но
не зубрилка, не начетчик, а просто одаренный, способный мальчик.  Лучший
спортсмен, выступающий за  нашу  школу  и  за  район  на  всех  мыслимых
соревнованиях. Самый  красивый  мальчик,  по  которому  сохли  все  наши
девчонки. В том числе и моя сестра Вера.
   Я не был столь одаренным, учился в основном на тройки и четверки,  по
некоторым предметам были и пятерки, но только я один знал, чего мне  это
стоило. Я не был не только лучшим спортсменом, я даже свою  четверку  по
физкультуре    получал    исключительно    благодаря    свой    покорной
дисциплинированности. Результаты у меня были не просто на  тройку  -  на
двойку, но наш физрук ценил мою старательность и видел, что  я  бегаю  и
прыгаю на пределе собственных возможностей. И уж конечно, красотой я  не
блистал и девочки по мне не сохли, но в  этом  я  Борьке  не  завидовал,
потому что интерес к романтическим отношениям  проснулся  у  меня  ровно
тогда, когда в меня впервые в жизни влюбилась соседка по дому. Случилось
это, когда мне  было  шестнадцать,  а  до  того  проблемы  ухаживаний  и
обжиманий  меня  мало  волновали.  То  есть  в   физиологическом   плане
волновали, конечно, но не до такой степени, чтобы завидовать Борьке.
   Я вообще никогда ему не завидовал. Я просто обожал его и одновременно
ненавидел. Потому что от меня требовали, чтобы я был таким,  как  он,  а
мне хотелось оставаться таким, как я был сам по себе.
   А потом мы выросли, поступили в свои институты, стали  общаться  куда
реже, и меня, что называется, "отпустило". А потом он закрутил  роман  с
моей сестрой. Даже не роман, а так, легкий флирт,  плавно  перешедший  в
область сексуальных отношений. При том что он  уже  был  женат.  Верочка
столько лет была влюблена  в  Борьку,  и  вот  наконец  ее  мечты  стали
реальностью! Она вся светилась счастьем. Уж не знаю, обещал  он  Верочке
что-нибудь или нет, но она  ждала  от  Борьки  ребенка  и  аборт  делать
отказалась категорически.
   - Я люблю его больше жизни, - говорила она сквозь  слезы.  -  Я  хочу
этого ребенка. И я уверена, что, когда будет ребенок, Борис разведется и
уйдет ко мне.
   Я знал, что этого не будет, потому что хорошо представлял  себе,  что
такое мой друг Викулов. Но говорить об этом Верочке  было  бессмысленно.
Зачем? Она любит - и этого достаточно.
   Ребенка она родила, но Борька, совершенно ожидаемо, никак на  это  не
прореагировал. То есть прореагировал, конечно, но совсем не так, как  ей
и всем нам хотелось бы. Он пришел ко мне и сказал:
   - Мне очень жаль, Дюхон, но я не люблю Веру. Я никогда ее  не  любил.
Но ей очень этого хотелось, и я ее пожалел, понимаешь?  Просто  пожалел.
Однако я не снимаю с себя ответственности за ребенка, он мой, и я  готов
принять любое посильное  участие  в  том,  чтобы  он  вырос  здоровым  и
веселым.
   - Он вырастет здоровым и веселым, если у него будет отец,  -  заметил
я. - Самым лучшим участием в его воспитании было бы, если бы ты  женился
на Вере.
   - Понимаю, - кивнул тогда Борька. - Но у меня в браке  есть  ребенок,
сын, и ему тоже нужен отец. Один  ребенок  ничем  не  лучше  и  не  хуже
другого. В чью бы пользу я ни принял решение, один ребенок получит отца,
а другой - нет. Какие  у  тебя  есть  аргументы  в  пользу  того,  чтобы
обделенным оказался именно тот ребенок, которого родила моя жена?
   Аргументов у меня не  оказалось.  Можно  было  бы,  конечно,  завести
старую песню об ответственности, о том,  что  надо  было  думать,  когда
занимаешься любовью, предохраняться, не  допускать  беременности  и  все
такое, но я точно знал, что Вера хотела ребенка, а  Борька  -  нет.  Это
было ее решение, а мой друг просто не счел  нужным  навязывать  ей  свое
видение проблемы.
   - Я буду давать деньги каждый месяц. Вера и ребенок ни в чем не будут
нуждаться, - продолжал он.
   - Не нужно, Боря... - я попытался возразить, но был остановлен жестко
и непререкаемо.
   - Это МНЕ нужно. Иначе я не смогу жить спокойно.
   Борькин поступок я оценил. Не каждый может вот так  просто  прийти  и
заявить: я не люблю твою сестру и жениться ни ней не стану,  но  ребенка
вырастить помогу.
   Помощь, однако, длилась недолго. Ребеночек  родился  хилым  и  прожил
совсем немного. Сказать, что Вера  была  в  отчаянии  -  это  ничего  не
сказать. Любимый человек бросил, ребенок умер. Начались  долгие  периоды
больниц,  таблеток  и  психиатров.  Потом  настал   период   хронической
депрессии, алкоголя и наркологов.
   Жизнь Верочки сломалась и покатилась под  уклон.  Два  брака  -  один
мучительнее другого, ибо Вера инстинктивно  искала  мужчин,  похожих  на
Борьку, не внешне, а менталитетом и характером, и  эти  мужчины  унижали
ее, били, изменяли ей и в конце концов бросали. Кроме того, что они были
похожи на Борьку своим "мачизмом" и откровенным нежеланием  считаться  с
чувствами и потребностями окружающих, они еще  и  пили.  Второй  ребенок
погиб при родах, третий - жертва пьяного зачатия - тоже  умер  в  раннем
возрасте. А потом умерла и сама Вера. Покончила с собой.
   И все это было в значительной степени результатом  того,  что  Борька
пошел на поводу у мужского кобелиного себялюбия: ну  как  не  уложить  в
постель телку, которая столько лет смотрит на тебя влюбленными глазами.
   Все у Борьки получалось легко и просто, без  видимых  усилий.  Школа,
институт, работа,  бизнес.  Даже  внебрачный  ребенок  не  отягощал  его
совесть и кошелек слишком долго. И следом  за  ним  плелся  я,  неумеха,
толстяк,  середнячок,  которого  родители  мечтают  видеть  похожим   на
блистательную звезду по имени Борис Викулов. Иногда мне  даже  казалось,
будто папа с мамой жалеют, что их сыном являюсь я, а не Борька.  Им  они
могли бы гордиться, а от меня никакой радости.  Порой  мне  приходило  в
голову, что и любить-то меня по-настоящему родители начали только тогда,
когда выяснилось, что у меня есть талант. Но выяснилось это,  когда  мне
было за двадцать и когда я получил первые восхищенные рецензии  на  свои
рассказы. А до  этого  я  вынужден  был  слушать  бесконечные  сравнения
серенького и никому не нужного себя с ярким и всеми любимым  Борисом.  И
мне даже в голову не приходило восстать  против  этого,  возмутиться.  Я
безусловно признавал его превосходство  и  право  собственных  родителей
восхищаться им. Как же иначе? Он ведь действительно замечательный, самый
сильный, самый смелый, самый умный!
   Я не возмутился и не восстал даже тогда, когда Борька  нагло  обманул
мое доверие. Нам было по восемь лет, мы гуляли где-то довольно далеко от
дома, и у меня схватило живот.  Мне  срочно  нужно  было  в  туалет,  но
такового поблизости не оказалось,  в  начале  шестидесятых  общественные
туалеты были в нашей стране явлением нечастым. Я заметался. До дому даже
бегом добираться минут пятнадцать, а схватило так, что я  почти  не  мог
шевелиться и искал глазами спасительный куст, в котором  можно  было  бы
укрыться и справить внезапную нужду.
   - Я пойду в кусты, - почти простонал я.
   - Ты что! - прошипел Борька, сделав страшные глаза. - Нельзя! А вдруг
взорвется?
   - Что взорвется? - не понял я.
   - Ты что, не знаешь? Мне папа вчера газету читал, об этом  специально
писали. Чтобы люди и собаки не гадили в кустах и на газонах, всю  Москву
заминировали специальными минами. Если кто надумает кучу наложить, сразу
взрыв.
   - А ты не врешь? - испуганно спросил я, чувствуя,  что  уже  не  могу
больше терпеть.
   - Я тебе точно говорю!
   - А что же делать? Я не могу... - Я почти плакал.
   - Ладно, давай в штаны, -  Борька  махнул  рукой.  -  Будешь  вонять,
конечно, но это лучше, чем несет.
   Воображение у меня уже и в детстве было весьма  живым,  я  представил
себе эту душераздирающую картину и  тут  же  обделался.  Жидкие  фекалии
стекали через штанину на носки и ботинки. Мой позор можно было не только
обонять, но и видеть. И как теперь добраться до дому?
   - Пошли уж, - снисходительно произнес мой кумир Борька, - что с тобой
делать, засранец.
   Это была дорога на Голгофу. Борька шагал рядом, независимо поглядывая
по сторонам и насвистывая какую-то песенку, всем своим видом  показывая,
что не имеет ничего общего с этим обгадившимся  щенком.  Но  я  был  ему
благодарен уже за то, что он  не  бросил  меня,  не  убежал,  оставив  в
одиночестве расхлебывать свою беду.  От  ужаса  я  не  мог  смотреть  по
сторонам и не видел, замечают что-нибудь прохожие  или  нет.  Но  я  был
уверен, что все замечают и смеются надо мной или  осуждают.  До  дому  я
дошел как в тумане.
   Вечером, когда пришла мама и увидела брошенные в  ванной  испачканные
брюки и трусы, я узнал, что  пал  жертвой  жестокого  розыгрыша.  Я  мог
безболезненно воспользоваться кустиками и избежать  всей  этой  смертной
муки. Боже мой, как я рыдал всю ночь! Я был раздавлен, унижен,  обманут,
подвергнут  незаслуженной  и  мучительной  экзекуции.  Но  даже  это  не
заставило меня отвернуться от Борьки. Я был его рабом.
   Всю жизнь после этого меня преследовал  страх  обгадиться  на  глазах
других людей и снова пережить этот невыносимый стыд. Именно  о  нем,  об
этом случае и об этом  страхе,  говорила  Елена,  когда  советовала  мне
разобраться с тем, что произошло  со  мной  в  восемь  лет.  И  вот  это
произошло снова. Только в более страшном варианте. И стоит  передо  мной
Борька,  никем  не  избитый  и  не  униженный,  не  обгадившийся  и   не
обмочившийся, в  дорогом  чистом  костюме,  пахнущий  хорошей  туалетной
водой, такой уверенный в себе, легко идущий по жизни, небрежно раздающий
кому-то слова одобрения, которых я за столько лет так и не дождался.
   За границу он хочет. А нары возле параши тебя не устроят? А баланда в
алюминиевой миске? А вонючая камера с несколькими десятками уголовников?
Почему у тебя все должно быть хорошо? Почему плохо  может  быть  у  кого
угодно, только не у тебя?
   Ненависть к Борьке  перемешалась  во  мне  с  болью  от  собственного
унижения и побоев. И я сделал  то,  о  чем  впоследствии  жалел  и  чего
стыдился. Я сделал то, что хотел потом забыть.  И  ведь  мне  это  почти
удалось...
   - Я сейчас позвоню, - сказал я. - У меня есть только один человек,  к
которому я могу обратиться, я ему позвоню.
   Я набрал номер Муси. Я знал, что ее нет в Москве, она повезла  одного
из своих  авторов  в  Екатеринбург  договариваться  с  издательством  об
издании книг. Но я не стал звонить  ей  на  мобильник,  набрал  домашний
номер. Разумеется, Мусина матушка ответила мне, что  Мария  Владимировна
уехала и будет только через три дня.
   - Уехала? - переспросил Борька, пристально глядя мне в глаза. - У нее
что, мобилы нет?
   - Она в Штатах, там наши мобильники не  работают.  И  мать  не  знает
номера телефона, по которому ее можно найти.  Она  не  сидит  на  месте,
ездит по стране.
   - Ага, ну да, - он согласно кивнул. - А вернется когда?
   - Через две недели, - соврал я, чтобы убить в Борьке всякую  надежду.
- Извини, Боря, но больше у меня никого нет. Рад был бы помочь,  но  сам
видишь.
   - Жаль. Ладно, Дюхон, прости, что побеспокоил. Буду  пробовать  через
своих людей. Но ведь сдадут, суки, как пить дать  сдадут.  Все  куплены!
Ладно, попробую прорваться.
   Я смотрел в окно, как он выходит из дому и садится  в  машину,  такой
ладный, стройный, легкий, спортивный. Такой невыносимо удачливый. Во мне
не было ничего, кроме стыда  за  собственную  слабость  и  за  подлость,
которую я только что совершил.
   А через неделю я узнал, что Борьку арестовали. Я знал, что все  из-за
меня. Если бы я позвонил Мусе в Екатеринбург, она  связалась  бы  с  кем
нужно, и на следующий день у Борьки был бы новенький загранпаспорт. И он
уехал бы за границу и жил бы там припеваючи. Мне было стыдно. Я  сожалел
о том, что сделал. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы этого эпизода
не было в моей жизни.
   Но он был.
   Спустя несколько месяцев Борьку выпустили,  но  за  это  время  ушлые
недруги вкупе в друзьями и близкими успели отнять у  него  все.  И  если
взрослый умный Борька отнесся к этому  хоть  и  болезненно,  но  здраво,
понимая, что все, что легко наживается, легко и теряется, то  его  сынок
воспринял  утрату  благосостояния  далеко  не  философски.  Еще  бы,   с
восемнадцати лет он разъезжал по Москве на подаренном папой  автомобиле,
притом отнюдь не на отечественном и даже не на подержанном. У него  было
столько карманных денег, что хватало на самый роскошный образ  юношеской
жизни, включая и наркотики. И собственная квартира у Володьки тоже была.
Все эти блага вкупе позволяли ему делать все, что заблагорассудится,  не
находясь при этом под жестким контролем предков. И вдруг все  кончилось.
Ни машины, ни  отдельной  квартиры,  ни  денег,  ни  свободы,  ибо  жить
приходится отныне вместе с отцом. И мать его бросила, не взяла с собой в
красивую обеспеченную заграничную  жизнь.  Может,  был  бы  он  поумнее,
подобрее и не употреблял наркотики, мать не отказалась бы  от  него,  но
такая простая мысль в голову Вовке, конечно, не пришла. Не воевал бы его
отец с конкурентами, делился бы щедро, с кем надо, и  не  подсиживал  бы
его никто, не сдал бы правоохранительным органам. Но и это было  слишком
сложной мыслью для сына Борьки Викулова. Ему бы  найти  отправную  точку
попроще. Кто виноват? Да тот, кто не  помог  папе  смотаться  за  рубеж,
подальше от ареста. А кто не помог? Не турагентство, у которого три  дня
-  предел  возможностей.  Не  папины  партнеры  по   бизнесу,   которые,
естественно, немедленно сообщили куда надо, что Викулов собирается когти
рвать из России. Дядя Андрюша Корин виноват. К нему папа обратился как к
последней надежде, а Корин подвел. Оно и  понятно,  на  турагентство  не
наедешь, к бизнесменам не подберешься, а сердце требует мести точно  так
же, как организм требует очередную дозу. Только вот с дозами нынче стало
проблематично, денег-то отец дает совсем немного, ни на что не  хватает.
И Корин - самый удобный претендент на роль жертвы.  Один,  никакой  тебе
охраны, никакого оружия, к тому же еще и не помнит ни хрена, стало быть,
и в голове у него нет, что отец и сын Викуловы могут иметь к  нему  хоть
какие-то претензии. Случись что - этот гад Корин  даже  под  пытками  не
скажет, что Володя Викулов имеет основания ему мстить. Не скажет, потому
что не знает этого. Не помнит. Как все удачно...
   А Борька, узнав о  моей  амнезии,  приезжал  ко  мне  в  санаторий  и
разговаривал со мной, как ни в чем не бывало. Даже  не  напомнил  мне  о
том, что обращался за помощью. Даже не намекнул на то, что  надеялся  на
меня, а я надежд не оправдал. Он промолчал. И тем самым  раздавил  меня,
как мерзкого вонючего клопа.
   Я был отвратителен сам себе. И самыми счастливыми в моей  жизни  были
те пять месяцев, в течение которых я не помнил о своем мерзком  поступке
и о своих гнусных мыслях. Мне было плохо, и  поэтому  я  пожелал  Борьке
зла. Зло свершилось, Борька прошел через ад, но он может быть счастливым
и обязательно будет, потому что у Борьки всегда все  получается.  То  ли
потому, что он не умеет стыдиться собственных поступков, то  ли  оттого,
что не делает ничего такого, за что ему потом было бы стыдно. А  я  умею
и, что самое ужасное, делаю. И я уже никогда не смогу быть по-настоящему
счастливым.
   Да, зло свершилось. Только обрушилось оно не на  Борьку,  а  на  меня
самого. Если бы я не  сделал  того,  что  сделал,  у  меня  не  было  бы
потребности все забыть. И не было бы никакой амнезии. И никто бы не смог
ею воспользоваться.
   И я не оказался бы в положении человека, вынужденного лопатой  грести
чужую ложь  и  притворяться.  Если  только  я  дам  понять,  что  память
вернулась, я подпишу себе смертный приговор. И,  кроме  меня,  есть  еще
один человек, который знает правду, - это Елена. Отныне и навсегда я  от
нее полностью зависим. Да, сегодня я ее люблю,  сегодня  никого  нет  на
свете дороже для меня,  но  если  завтра,  или  послезавтра,  или  через
полгода я охладею к ней, я и тут вынужден  буду  лгать  и  притворяться,
чтобы не обидеть ее, не рассердить. Иначе она может все рассказать.
   Господи, в какой же капкан я себя загнал! А  все  потому,  что  хотел
быть Золотым Червонцем, который  всем  нравится.  Я  предал  собственную
душу, я счел свою личность недостойной уважения и любви, я корежил  себя
в угоду страху перед тем, что обо мне подумают, не  скажут  ли  обо  мне
плохо, не перестанут ли ко мне хорошо относиться. Ну и чего я добился? Я
стал Золотым Червонцем, от вида которого меня тошнит. Сверкающим Золотым
Червонцем  в  выгребной  яме.  Я  вырастил  сад,  засаженный  зловонными
гниющими растениями, и вынужден отныне жить в нем до конца.  Потому  что
выбор у меня простой: или жить в этом отвратительном смрадном саду,  или
не жить вообще.

***

   Я бежал по дороге, ведущей из поселка в деревню. Бежал, что было сил.
Я понимал, что времени у меня совсем мало и мне непременно нужно  успеть
найти Марию и спросить ее...
   Вот знакомая улица, вот дом, в который я приходил каждый день.
   - Мария! - закричал я что было сил.
   Время утекало с невероятной скоростью, его оставалось  все  меньше  и
меньше, но обязательно нужно было задать свой вопрос и получить ответ.
   - Мария!
   Она стояла на крыльце и улыбалась, как будто ждала меня.
   - Мария! - я с  трудом  перевел  дыхание.  -  Вы  говорили,  что  бог
всемогущ и нет на свете ничего того, что он не создал бы по своей  воле.
Есть бог, но нет дьявола. Есть рай, но нет ада. Тогда почему  он  создал
смерть? Зачем нужна смерть, если жизнь так  прекрасна,  даже  когда  она
невыносимо тяжела? Любая жизнь, даже самая страшная, лучше  смерти.  Так
зачем он создал смерть? Чтобы заставить нас страдать?
   - Нет, голубчик. Богу не нужно, чтобы вы страдали.  Страдание  -  это
ваш собственный выбор. Люди сами решают, что в данный